1.2. Хронотоп реки в романе «Прокляты и убиты».

Символический ряд в романе продолжает образ Великой реки. Река – это пограничное пространство между жизнью и смертью. Здесь особая природа, которая «тяготеет к горизонтальной плоскости, к разным видам аморфности, кривизны и косвенности, к связи с низом (земля и вода)… Внутри природы вода (холодная, гнилая, затхлая, вонючая, грязная), …муть, туман, мгла, холод…» [131;289].

В романе «Прокляты и убиты», находясь между вражескими берегами, Великая река попеременно «благоволит» то одной стороне, то другой. Сначала была «покойна, отчужденно поблескивала», а под правым, вражеским берегом – «пугающе черна, могильна» [2;366]. Во время переправы Великая река взяла на себя роль великой карательницы. Не река тянула человека на дно, а его тяжкие грехи, и захлебывался он собственным безумием.

Выполнив свою миссию, «река настороженно притихла, как бы отодвинулась от земли, на которой царствовал ад, пробовала робко парить и загородить себя чистым занавесом тумана» [2;413]. Из трех тысяч солдат, которые переправлялись через эту реку, в живых осталось около пятисот. И едва только они оправились от страха, они вынуждены начинать свою военную работу. «Солдаты начинают воевать попарно (Шестаков - Прахов, Булдаков - Финифатьев, Мусиков - Дерябин…), чтобы иметь какое-нибудь прикрытие, какую-нибудь защиту в этой жуткой человеческой каше» [40;126].

К концу седьмого дня человеческие силы иссякают, теряется чувство опасности от усталости, страха, голода. Это можно увидеть на примере Коли Рындина, когда он засыпает на посту и чуть не становится добычей для немцев; на примере Лехи Булдакова, когда он не замечает немцев и попадает под прямой огонь; на примере Лехи Шестакова, когда он не замечает мины и получает многочисленные ранения.

Образ ночи в «Плацдарме» сыграл амбивалентную роль. С одной стороны - это «могильная кромешность», «непродышливая тьма», время, когда подкапливают люди «силы для творенья зла» [2;654]. Именно ночь скрывала тот ужас, который творился на «сотрясенном, выжженном, искаженном» плацдарме [2;391]. Напротив, в божье время – день - человек стремился сделать побольше зла, пролить побольше крови.

В романе создается символический образ войны, полуфольклорный, полубиблейский: «Из травы, из грязи, безголовая, безглазая, белым приведение ползла, вилась червь, не иначе как из самой Преисподней возникшая…, воображением чудовища, век от веку становилось, все страшнее, причудливей: множество глаз, лап, когтей, дыр, ушей и носов… Грязная тварь, состоящая из желтой жижи, порытая красной пеной -… это вот и есть лик войны, бездушная сущность ее» [3;538].

3. Хронотоп Дома в романе «Прокляты и убиты».

Братья Снегири гибнут в ситуации конфликта пространств, пространства Чертовой ямы и пространства Дома. В роман вводится образ Дома как особого пространства. Выбор «хронотопа дома» не случаен и обусловлен приверженностью В.Астафьева к русской литературной традиции. Это образ, который определяет самодвижение национальной литературы и отличается глубинной укорененностью в национальном менталитете. Хронотоп Дома связан с архитипическим образом деревни. Традиционно в России «деревней» назывались небольшие крестьянские поселения. Деревня как архетипическая «сквозная» модель, определяет и военную прозу В.Астафьева. Хронотоп Дома, реализованный в воспоминаниях и снах героев романа, раскрывает:

1. Вековую прикрепленность жизни поколений к одному месту (до начала войны);

2. Строго ограниченные рамки жизни и быта: рождение, смерть, труд, еда, житье, возраст. Например, «Коля Рындин родился и рос на изобильных сибирских землях возле богатой тайги и реки Амыл. Он пятый в семье, всего же детей в дому двенадцать. Нужды в еде никогда не знал» [2;40].

3. Жизнь человека в сочетании с жизнью природы.

Типичны для хронотопа Дома описание земледельческого труда, культ земли и культ еды. Оттого, новобранцы вспоминают дом, в первую очередь останавливаются на обильном домашнем «хлебосолье». Так, Коля Рындин «дома… утром съедал каравай хлеба, чугунок картошки или горшок каши с маслом, запивал все это крынкой молока» [2;39]

Огромный духовный потенциал главного героя Коли Рындина противостоял давящему со всех сторон злу. Именно к этому «светлому» человеку потянутся терзаемые болью души. Необъятная вера Коли Рындина, как некий божественный ореол, приняла под защиту всех, кто в ней нуждался. Благодаря великой силе веры в забитых существах казармы воскресала надежда.

В основе хронотопа Дома, своеобразно претворенного в прозе В.Астафьева, находится патриархальная крестьянская деревня с крестьянскими избами, традиционной русской природой, русским полем, исконными занятиями, связанными с этим пространством (уборка урожая, рыбалка, сбор трав и ягод), а также земледельческим трудом. В романе «Прокляты и убиты» автор описывает деревню так: «В деревне заливались собачонки, где-то брякнуло, звякнуло, от двора ко двору стреляли девчонки, каркало воронье, трещали сороки у колодца… возле колоды…лошади,…изнуренные работой быки… Над бараками…дымило бойко…, глуша мирно струящиеся сизыми дымками низенькие избы…» [2;235]. Про русское поле он говорит: «там…золотело, пробуждено отливало, сверкало под солнцем, волнами перекатывалось бесконечное желтое поле» [2;241].

В противовес линейному, историко-хронологическому порядку, архетип «деревня» развивается в рамках более спокойного, «старинного» природного времени: циклического, основанного на повторяемости сезонных циклов, столь важных в сельском хозяйстве. Время историческое соотносится с циклическим временем. Ностальгическое изображение деревни как во многом утраченного идеала «малой родины», неизменной частью которого становится архетипический образ «мудрой старухи», хранительницы вековой нравственности и родовой чистоты. В романе этой старухой выступает «баушка» Секлетинья, которая всем помогала, знала много молитв и «древних стихир». Она слыла «по всему Амылу лекарем и колдуном…», против нее никто не шел. Она «все-все вплоть до туберкулеза заговорит» [2;18]. Этой грани архетипа - деревня как ностальгия - свойственна ретроспективная модель развития. Многоуровневая структура архетипа «Дом-деревня», уходящая в далекое прошлое, выстраивается от личных воспоминаний автора и героев о деревенском детстве, и связана с коллективным опытом сельского героя из социума, - восходя к обобщающему уровню, на котором «образ деревни» вырастает до символа всей России, родины, как Дома. Дом в произведениях В. Астафьева является частью идиллического патриархального мира русской деревни. Дом символизирует покой, гармонию, душевность, преемственность поколений и прочность бытия.