Жизнь и труды академика Василия Михайловича Истрина

Никитин О.В.

 

                                                                                                Цель воспитания вообще и учения в особенности

 есть образование для добродетели.

В. А. Жуковский

 

I. Начало пути: поиски и первые открытия

 Василий Михайлович Истрин родился 29 января (10 февраля) 1865 г. в селе Пехра-Покровское Московского уезда Московской губернии в семье священника. Он получил хорошее домашнее воспитание, а образование продолжил в Московском Заиконоспасском духовном училище. По окончании его он поступает в Московскую духовную семинарию (где обучался в первых трех классах) и позднее, в 1887 г., на историко-филологический факультет Императорского Московского университета, который окончил в 1890 г. С 1891 по 1897 гг. В. М. Истрин состоял приват-доцентом в Московском университете. Он читал курсы лекций по истории русской литературы и истории русского языка. Там же, в стенах родного учебного заведения, в 1893 г. за исследование «Александрия русских хронографов» ему присвоили ученую степень магистра.

Автор представил анализ пяти редакций Александрии, выяснил время и историю их происхождения, дал характеристику средневековым обработкам текста (греческие, латинские, французские, немецкие и персидские). В приложении были опубликованы четыре редакции и «Мучение пророка Даниила и трех отроков». Труд В. М. Истрина по изучению одного из древнейших письменных памятников положил начало целому ряду исследований ученого в этой области, которая и стала центральной во всей его дальнейшей деятельности. Именно к древностям (византийским, греческим, русским) он направлял свои незаурядные способности, свой редкий талант, свое усердие.

 

II. Поездка на Афон — колыбель русской духовной культуры и книжности

 Как часто бывало до революции, молодого талантливого приват-доцента направили для изучения рукописей и работы в библиотеках в Европу. Поездка, которую совершил В. М. Истрин в 1894 г., была для него очень успешной и плодотворной. Примечательны его наблюдения. Так, он пишет: «Вторая половина 1894 г. с июля месяца была употреблена мною почти исключительно на занятия в библиотеках. Я посетил библиотеки Белграда, Софии, Филиппополя, Афонских монастырей и Праги. Заниматься старою славяно-русскою литературой в означенных местах довольно затруднительно вследствие отсутствия необходимых пособий.» Итак, он побывал в славянских странах, Италии, некоторое время жил в знаменитых монастырях Афона и дал детальное описание и разбор славянских рукописей, находившихся в святых обителях.

Особенно интересны «афонские сюжеты», где В. М. Истрин выступает, пожалуй, не только как автор Отчета, а скорее как писатель-историк или романист. И действительно, атмосфера и события, окружавшие его в поездках по афонским монастырям, стоили того. Приведем один из таких эпизодов: «Успешности занятий в афонских монастырях мешало отсутствие самых необходимых книг: турецкое правительство не пропускает ни одной книги, а особенно славянских, русский же посол в Салониках отказался оказать содействие в пересылке книг на Афон под предлогом, что консульства не могут принимать на себя получение и пересылку посылок «частных лиц». <…> Что касается собственно афонских монастырей, то я не был допущен к занятиям в лавре св. Афанасия и в монастыре св. Павла, хотя последний и содержится, главным образом, на средства, идущие из России. 

Что касается собственно Афонских монастырей, то наиболее удобно заниматься в Ватопеде, так как там имеется письменный каталог, составленный очень недурно. К сожалению, не всегда он доступен для посетителей. Во время моего посещения Ватопеда <…> там был библиотекарем иеромонах Евгений, старик, несмотря на некоторые странности, хорошо понимающий дело и дававший пользоваться каталогом. Во второй же мой приезд там был библиотекарем уже другой, молодой монах, и несмотря на ту же любезность умного халитрона архимандрита Хрисанфа, заниматься было уже не так удобно, ибо каталог стал уже недоступен. Молодой библиотекарь оказался вполне византийцем. На мою просьбу дать мне каталог, он отвечал, что каталога у них нет, а пусть я скажу, что мне нужно, и он принесет. Когда я ему возразил, что каталог у них есть и что я сам год тому назад пользовался им, он с беззастенчивостью сказал мне, что каталог у них действительно был, но его куда-то взяли, а теперь его нет. Конечно, это была ложь, но приходилось ему верить, тем более, что он меня в библиотеку не повел, как делал иеромонах Евгений. К счастью, у меня оставались записанными прошлый год некоторые номера рукописей, которые я и просил принести. Вообще при посещении Афонских библиотек нашему брату необходимо вооружиться большим терпением и помнить, что во многих случаях доступ в библиотеку зависит он простого случая. Я уже упомянул, что не был допущен в библиотеку Лавры св. Афанасия. Впоследствии оказалось, что месяцем после я, может быть, и получил бы туда доступ. Дело в том, что в то время, когда я туда приехал, в мона­стыре находился один тамошний калугер, главный воротила мо­настыря, а пожалуй, и всего Афона, часто занимающий должность проэстота в Протате, архим. Александр. Этот гордый и грубый огреченный болгарин, сам кое-что печатающий, ревниво отно­сится к своей библиотеке, думая сам все выпустить на свет божий. На мое несчастье он был как раз в монастыре, когда я туда прибыл. На другой день по прибытии я отправился к нему представляться, послав предварительно послушника сооб­щить о[бо] мне. Послеобыкновенного приветствия он спросил, что мне нужно. Я ему перечислил то, что желал бы найти в их библиотеке. «У нас этого нет», — сказал он. Я возразил ему, что пусть он дозволит мне порыться в библиотеке: может быть попадется под руки что-нибудь такое, что я сейчас не имею в виду, но что может пригодиться впоследствии. Как на пример я указал, что в Иверском монастыре мне попался хороший список сказания об Александров Македонском, на что я особенно не рассчитывал. О. Александр смиловался и повел меня в библиотеку, но и он оказался настоящим византийцем. В библиотеке, которая поразила меня своею величиной, я увидел на столе рукописный каталог и бросился его просматривать. Арх. Александр ушел, оставив меня с послушником. Минут через пять этот послушник, также огреченный болгарин и умевший говорить ломаным болгаро-русским языком, приглашает меня выйти из библиотеки. Я стал возра­жать ему, но он сказал, что так приказал о. Александр, ибо библиотекаря в настоящее время нет в монастыре и со мной не­кому заниматься. Я должен был уйти из библиотеки, в которой находилось несколько тысяч рукописей. Впоследствии оказалось, что сам Александр и был библиотекарем, он же составлял и описание. Но тогда еще я этого не знал и послал спросить его, когда библиотекарь будет в монастыре, и получил в ответ, что дней через пять-шесть. Тогда я составил такой план: я решил отправиться далее, в монастырь св. Павла, пробыть там это время и потом опять вернуться в Лавру. Я послал опять послушника к о. Александру просить у него позволения приехать опять дней через пять-шесть, именно тогда, когда будет там и библиоте­карь, но от него пришел ответ, что библиотекарь раньше как через две недели не будет в монастырь. Тогда я понял, что библиотека для меня закрыта, и так как я уже третий день проживал в монастыре, то мне ничего более не оставалось, как уехать. Я отправился в монастырь св. Павла. Но неудача, как сказано выше, постигла меня и здесь. Уже привратник не хотел пускать в монастырь, говоря, что нет места для ночлега, так что пришлось врываться почти силою. Я приехал туда рано утром, но игумена не оказалось в монастыре, а без него мне ничего не могли сделать, ибо у него были ключи от библиотеки. Пришлось сидеть целый день без дела. Вечером приехал игумен, и я послал ему свою патриаршую грамоту и ждал, что меня по обыкновению позовут к нему. Но этого не случилось. На другой день утром я узнал, что игумен опять уехал, ничего не распорядившись отно­сительно меня. Пришлось опять провести день томительного ожидания. В этот день случилось одно обстоятельство, подобное кото­рому на Афоне трудно встретить. В первый день, когда игумена не было дома, мне принесли обед и ужин, правда скудный, состоящий из одного вареного риса. На другой день пришло время обеда, но мне уже ничего не подали. К вечеру ко мне в комнату заявился турок, солдат из Кареи, которого поставили, очевидно, ко мне на ночлег. Турок знал по-болгарски пять-шесть слов, и потому наш разговор быстро истощился, и нам ничего не оста­валось, как смотреть друг на друга. Впрочем, турок занялся суш­кой своего платья. Наступило время вечерней трапезы. Явился послушник, накрыл стол, поставил один прибор и тарелку риса с рыбой, графинчик вина и ушел, не сказав ни слова. Я с[о] своим товарищем остался в недоумении: никто не знал, для кого накрыт стол. Долгое время мы сидели, поджав ноги на широких диванах, не говоря ни слова, ожидая, что или подадут другой прибор, или пригласят одного из нас приступить. Наконец, я стал думать, что накрыли, наверное, для меня: «Вчера, — думал я, — давали мне есть, значит, хотят дать и сегодня; если не дали днем, то, быть может, позабыли, а теперь к вечеру вер­нулся игумен, и потому вспомнили; турок же, вероятно, зашел только». Подумав так, я решился сесть за стол, но едва лишь я успел налить стакан вина, разрезать хлеб и воткнуть вилку в рис, как явился прислужник и заявил, что трапеза пригото­влена не для меня, а для турка. Я со срамом должен был усту­пить место своему сотоварищу. Потрапезовав, турок ушел, а служка убрал со стола. Часа через два, уже ночью, турок опять явился и спрашивает меня: «Кушàл?». «Нет, не кушàл», — отвечал я. Турок состроил удивленную физиономию и знаками стал показывать, чтобы я шел к игумену, повторяя постоянно «гумен, гумен». Но я не решился идти, и ч[е]рез некоторое время мы легли спать. Турку спалось плохо: на него напали враги, и он несколько раз вскакивал с постели, скрежеща зубами — «аллах», «аллах!», и стряхивая свою одежду. На следующий, — следовательно, на третий день — игумен был в монастыре и я, прождав напрасно утром, в полдень отправился к нему и стал просить впустить меня в библиотеку. Игумен отозвался, что у них нет книг, а вон де в соседнем монастыре их много. Я ему возразил, что незадолго до меня занимался у них один мой земляк, и я слышал, что рукописей, особенно славянских, у них немало; греческие же рукописи известны по каталогу Лампроса. Тогда он стал говорить, что у них нет никого, кто бы ввел меня в библиотеку, что они все заняты, и вдруг ушел, не сказав мне ничего определенного. Я возвратился в свое помещение, но прождав еще несколько часов, решился опять идти к нему. На этот раз игумен, сидевший по-турецки на диване, встретил меня сурово. Опять начались те же отговорки, что они все заняты, что некому со мной сидеть и т. п. Я объяснил ему, что я не могу, конечно, отрывать их от дела, но что я уже третий день сижу в мона­стыре и прошу теперь только хотя бы посмотреть мельком на библиотеку, и просил, не может ли он дозволить сделать это сего­дня (σήμερον). Но на это последовал такой ответ: ούτε σήμερον ούτ’ αύγιον ούτε μεταύγιον (ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра). После такого ответа и вчерашнего эпизода и здесь ничего больше не оста­валось, как уехать. Неудача постигла и в Котломуше. В первый мой приезд ключ от библиотеки был в монастыре, но архиман­дрита не было дома; во второй — архимандрит был дома, но ключа не оказалось: библиотекарь де уехал и ключ от библиотеки запер в своей келье. Была ли то правда — сказать не могу, замечу только, что когда я рассказал эту историю одному греку, также объезжавшему монастыри для своих занятий, он сказал мне, что точно такая же история случилась и с ним немного лет тому назад.

Повторяю, для посещения афонских библиотек нужно воору­житься терпением. Правда, многого нельзя и требовать. Мы сами от этого ушли недалеко. Кто не знает, какого труда стоит про­биться в библиотеку Чудова монастыря в Москве? В последнее время совершенно невозможно. С не меньшею трудностью можно воспользоваться после смерти архимандрита Леонида и рукописями Тро­ицкой Лавры. Что же можно требовать от афонских греков, в большинстве случаев грубых и необразованных, видящих в русских своих врагов и смотрящих на них только как на источник дохода. К сожалению, последнее обстоятельство при обычных командировках, не имеется в виду. Один монах, хорошо знакомый с наклонностями большинства афонских греков, когда я жаловался ему на некоторые дурные приемы, спросил меня: «Ска­жите, с чем вы ездите на Афон?». «Как с чем, — переспросил я его, — «с патриаршею грамотой!». «Вот то и есть, — добавил он, — вы с патриаршею грамотой, а французы и англичане с золотом; а что тяжелее — золото или патриаршая грамота?». Я должен был сознаться, что патриаршая грамота есть простая бумажка и ничего более.

Что касается до содействия русских заграничных властей при ученых занятиях на Востоке, о чем я упоминал выше, то и тут не приходится сильно обвинять их, когда обратишь внимание на то, какое содействие оказывается русским ученым в западных центрах. Я припоминаю один случай. Работая в Венеции в библиотеке св. Марка в рукописном отделении я обратился к библиотекарю с просьбой дать мне одну книгу на дом. Библиотекарь сказал, что это можно, но нужно сходить сначала к своему кон­сулу и просить его засвидетельствовать мою личность на нарочно отпечатанном для подобных случаев бланке. Это и понятно. Взявши бланк, я отправился к нашему консулу г. Soundy, кото­рому объяснил цель моего прихода и просил дать мне удостоверение. Каково же было мое удивление, когда г. консул сказал мне: «Нет, я не даю таких удостоверений». «Почему же?» — спросил я. «Знаете ли? — сказал консул, — я вас не знаю, вы можете уехать, не возвратив книги, а с меня взыщут». Не ожидав та­кого откровенного объяснения, я в замешательстве возразил, что может быть подобные случаи и бывают, но что в данном случае я прошу не как частный человек, но как командированный министерством, [н]а что он может быть покоен. «Да, — сказал тогда консул, — но министерство мне не прислало бумаги о вашей коман­дировке». Я сказал ему, что я имею такую бумагу и хотел было показать ее, но он перебил меня, сказав: «Да, может быть, вы и действительно командированы министерством, но если вы не воз­вратите книги, то ведь не с министерства стребуют деньги, а с меня же. Нет, я не могу дать вам никакого удостоверения!». С тем он и отпустил меня, похвалив, впрочем, меня на прощание за то, что я русский и православный, и высказал удовольствие видеть соотечественника на чужой стороне. Когда я со стыдом рассказал свой разговор с г. консулом библиотекарю, последний с усмешкой сказал: «Плохого же мнения ваш консул о своих соотечественниках!» Подобный случай, хотя и единственный за все время моего двухгодичного пребывания заграницей, заставляет не­сколько примиряться с беспомощностью при занятиях на Востоке. Подобного рода неудобства с лихвою вознаграждаются, если после этого попадешь в славянские земли — Сербию или Болгарию. Зани­маться там трудно за отсутствием необходимых пособий, но за то, что есть, все всегда бывает доступно. Жаль только, что Белград­ская библиотека не описана. Сербы, при всех своих хороших качествах, народ довольно-таки ленивый и чересчур уж в сво­их ученых занятиях патриотичны, а подчас и мелочны. В результате они перебирают бумаги Караджича, а до библиотеки не касаются, и очень немногие знают, что в ней находится. А между тем библиотека заключает в себе очень много хорошего. Еще менее известна библиотека ученого дружства, теперь академическая. Нужно думать, что с приливом новых сил и изучение славянства вообще в Сербии подвинется вперед. Сербским ученым, особенно молодым, можно указать на Болгарию. Небольшой кружок молодых профессоров-славистов, соединенных между собой дружбой, работает с полной основательностью и любовью. Энергичные люди с хорошею подготовкой, они воодушевлены идеей возрождающейся Болгарии, и проводить время в их кружке чрезвычайно приятно.

В заключение я должен сказать, что, несмотря на некоторые затруднения и неудобства, сопряженные с путешествием вообще по Балканскому полуострову с научною целью, все-таки такое путешествие имеет множество хороших сторон. Пребывание среди славян, где вас встречают радушно и с интересом, заставляет реально сознавать племенное единство и, если в политике можно и не быть славянофилом, то сознание этого единства у человека, побывшего в славянских землях, никогда не изгладится, и едва ли русский ученый, славист, побывав у славян раз, ограничится этим: его будет тянуть туда, помимо научных целей. То же самое можно сказать и относительно Афона. Славист, занятия которого соприка­саются с византийскою литературой и историей, всегда будет стремиться на Афон, и те неприятности, который он там при неблагоприятных обстоятельствах встретит, вознаградятся тем материалом, который там он найдет, и забудутся при том гостеприимстве, которое он встретит в некоторых греческих, а особенно в русских, монастырях.[8]