4. Дискурсивная (делиберативная) теория демократии

Дискурсивная теория придерживается иного понимания демократического процесса, чем оба рассмотренных варианта концепции либеральной демократии. Хабермас согласен с тем, что политическое сообщество нельзя представлять как некий макросубъект законодательной практики, который имеет свою единую волю (“волю народа”), отличную от воли частных лиц. “Народ, от которого и должна исходить государственно-организованная власть, не есть субъект, наделенный волей и сознанием. Он выступает только через плюральность действий, а как народ он в принципе не наделен ни способностью принимать решения, ни способностью действовать” [41]. Не существует предзаданной общественной воли, которую граждане обнаруживают, став на позицию общественного интереса, то есть, отрешившись от частных интересов частных лиц. Нельзя общественную волю понимать и как сумму разнонаправленных устремлений индивидов. Они не могут образовать единую общественную волю, также как простая сумма противоположных убеждений и взглядов не является общественным мнением. Общественное мнение и общественная воля формируются в процессе свободного, аргументированного обсуждения, то есть дискурса, который ведут граждане, вырабатывая нормы совместной жизни.

Дискурс, нацеленный на достижение рационально обоснованного консенсуса, предполагает равенство участников обсуждения: каждый имеет право выносить вопросы на обсуждение, предлагать решения, выдвигать аргументы за и против, каждый имеет равный голос в обсуждении. Дискурсивные предпосылки предоставляют меньшинствам и инакомыслящим как право не дать своё согласие, так и право оспорить правила и “повестку дня” общественного обсуждения. Коммуникации в дискурсе не должны искажаться воздействием власти, силы, использованием угроз или подкупа. Участник дискурса может склонить на свою позицию других только с помощью лучшего аргумента.

Общественное мнение, складывающееся в результате дискурса, это не сумма отдельных независимо сформировавшихся субъективных мнений, а интерсубъективное образование, порождение коммуникативного взаимодействия индивидов. Поэтому, подчеркивает Хабермас, так называемые опросы общественного мнения могут выявить общественное мнение по какой-либо проблеме только в том случае, если этим опросам предшествовало длительное публичное обсуждение [42].

В ходе свободного публичного аргументированного обсуждения происходит трансформация первоначальных индивидуальных предпочтений и мнений участников ввиду того, что они должны учитывать точки зрения других. Эта идея является центральной также и для “делиберативной демократии” – направления в англоязычной политической философии, которое сформировалось не без влияния идей Хабермаса в конце 80-х годов ХХ века. Как и дискурсивная теория, делиберативная (от англ. deliberation – обсуждение, совещание) демократия полагает, что основанием легитимности правовых норм и политических курсов является обсуждение среди свободных и равных граждан. Обе концепции настолько близки по духу, что Хабермас часто использует термин “делиберативная демократия” как синоним “дискурсивной теории демократии”. Мы последуем его примеру, активно привлекая аргументы, используемые теоретиками делиберативной демократии.

Все демократические теории признают важность обсуждения. Но они обычно подчеркивают необходимость обсуждения для того, чтобы граждане были достаточно информированы, делая выбор в пользу того или иного решения, исходя при этом из своих предпочтений. Делиберативная демократия настаивает на том, что при обсуждении происходит не просто обмен информацией, а могут меняться сами предпочтения. Поэтому и говорится о дискурсивном формировании мнения и воли. Необходимость достичь согласия вынуждает каждого участника выдвигать предложения, обосновывая их общими принципами или политическими соображениями, которые другие могли бы принять. Соображения типа “Это выгодно мне или нашей группе” могут быть достаточным основанием для того, чтобы я выдвинул некое предложение, но они не могут побудить других добровольно принять его как решение, приемлемое для всех. Именно публичность обсуждения ведет к исключению узко эгоистических предпочтений, к “отмыванию предпочтений”, по выражению Роберта Гудина [43]. Дискурс фокусирует внимание на соображениях общего блага, и это внимание помогает сформировать цели его участников [44]. Дэвид Миллер назвал это морализирующим воздействием публичного обсуждения [45], поскольку оно помогает перейти от позиции защиты только своих собственных, индивидуальных или групповых, интересов к морально обоснованным суждениям о вопросах, касающихся всех.

Дискурс оказывает не только морализирующее, но и рационализирующее влияние на первоначальные суждения участников. Ни один человек не может предвидеть заранее все многообразие точек зрения на обсуждаемый вопрос. И ни один индивид, или даже группа экспертов не располагают всей информацией, относящейся к определенному решению, которое затрагивает всех. Свободный обмен мнениями относительно обсуждаемого вопроса, ничем не ограниченный поток аргументов и информации позволяет учесть все относящиеся к делу соображения. Публичное обсуждение ведет к повышению качества суждений участников (это аргумент против традиционных страхов либералов по поводу решений большинства и их недоверия к рациональности суждений обычных людей). Мы можем увидеть, что наши первоначальные мнения были основаны на невежестве или предрассудке. В ходе дискуссии мы начинаем осознавать те последствия наших предложений, которые мы прежде не учитывали, и проблемы, которые мы не заметили. Все это помогает нам пересмотреть и заново обдумать наши позиции, отнестись к ним более рефлексивно. Совместно проясняя возможные последствия и сопоставляя достоинства разных вариантов выбора, участники могут прийти в ходе обсуждения к таким решениям, которые прежде не предполагались. Дискурс, предшествующий коллективному выбору, делает возможным не просто более рациональное, но порой и неожиданное, новаторское решение.

Изменение первоначальных позиций участников в ходе обсуждения говорит о том, что дискурс формирует идентичность и цели граждан, помогает им понять себя и свои легитимные интересы, поощряет развитие политической компетенции [46]. Необходимость публично проговаривать и рационально обосновывать свои предпочтения заставляет участников обсуждения изменять и совершенствовать их восприятие собственных интересов, приспосабливая свои предпочтения к предпочтениям других. Индивид может отказаться от первоначальной позиции, не найдя убедительных аргументов в ее пользу, или, наоборот, еще больше убедиться в легитимности своих требований, или даже обрести более амбициозные притязания. Некоторые конфликты интересов трудноразрешимы, но многие из них проистекают больше из незнания, чем из несовместимости интересов. Люди часто обращают внимание исключительно на собственные обстоятельства, воспринимая имеющиеся преимущества своего положения как естественные. Однако, столкнувшись с артикулированным опытом страдания и унижения тех, чьи права ущемлены, привилегированные группы способны “пересмотреть свои высокомерные онтологии” [47]. Как отмечает Э. Филипс, “желание быть последовательным – сильное желание: если мы убедились, например, что другие хотят того же, на что претендуем мы, обычно мы испытываем побуждение либо изменить свои требования, либо распространить наши собственные преимущества на других” [48].

Делиберативная модель демократии и либеральная теория демократии различаются своими политическими антропологиями, а также пониманием рациональности и автономии. Либеральная трактовка основана на берущей начало от Т. Гоббса натуралистической концепции эгоистических индивидов, борющихся между собой за самоутверждение. С этой точки зрения участие человека в политической деятельности является способом достижения целей, определяемых его предзаданными интересами и предпочтениями. Это вариант целерационального действия, как его понимал М. Вебер, когда индивид рационально выбирает наиболее эффективные средства и стратегии для достижения целей, но не способен к свободному, разумному выбору самих целей. Здесь нет внутренней взаимосвязи между разумом и волей. Автономия понимается как свобода выбора средств при имеющихся целеполаганиях и предпочтениях, которые определяют волю индивида, а сами при этом зависят от обстоятельств. Инструментальный разум, служащий самоутверждению индивида, открыт аргументам, касающимся эффективности достижения цели, и в этой степени может влиять на поведение человека. Однако бессмысленно обращаться к нему с аргументами для корректирования предпочтений, определяющих цели деятельности. Именно поэтому сторонники либеральной демократии скептически оценивают возможность достижения рационально обоснованного консенсуса групп с различными интересами. Они исходят из презумпции моральной невменяемости “человека политического”, и признают единственный ненасильственный способ согласования различных интересов – компромисс, или “торг”, когда стороны оказывают давление друг на друга, прибегая к взаимным угрозам либо вознаграждениям за уступки. Участники переговоров стремятся изменить позицию оппонентов посредством каузального воздействия на них, а не рациональной мотивации.

Делиберативная демократия придерживается другой концепции “человеческой природы в политике”, подчеркивая, что личность в определенной степени ориентирована на сообщество в своих воззрениях. Она полагается на способность людей поддаваться воздействию рациональных аргументов и изменять свои предпочтения, переходя с эгоцентричной точки зрения на позицию морально судящих субъектов, ведущих совместный поиск решений, с которыми могут согласиться все. Иными словами, она понимает автономию договаривающихся сторон в духе Канта – как свободу воли, т.е. как свободу задавать себе направление деятельности, исходя из моральной точки зрения. Подобно тому, как моральная автономия сводит вместе разум и волю на уровне личности, публичная автономия осуществляет это на уровне политического сообщества. Правильно организованное обсуждение благодаря свободной обработке информации и аргументов, соответствующих тем и предложений позволяет предположить, что полученные результаты являются рациональными. В то же время, дискурсивно произведенное и интерсубъективно разделяемое общественное мнение налагает иллокутивные обязательства на участников обсуждения. Оно становится убеждением, способным мотивировать действия. Идеал делиберативной демократии предполагает, что члены сообщества признают друг за другом способности, необходимые для участия в публичном обмене аргументами и для действия на основе результатов такого публичного обсуждения.

Публичное обсуждение не является процедурой получения единственно правильного решения, соответствующего некоему трансцендентному стандарту. Открытая дискуссия, где все точки зрения могут быть услышаны, ведет к результату, который все вовлеченные стороны могут воспринять как разумный и приемлемый, то есть она порождает легитимность и повышает рациональность решения, но не гарантирует, что это будет единственно правильный, застрахованный от ошибок ответ. Консенсусное решение, будучи легитимным и рациональным, тем не менее остается открытым пересмотру в свете новой релевантной информации и новых возможных аргументов. Как подчеркивает С. Бенхабиб, “делиберативная модель делает акцент на непринудительных и неокончательных процессах формирования мнения в неограниченной общественной сфере” [49].

Полный консенсус является идеалом, направляющим дискуссию, он ориентирует участников обсуждения на поиск аргументов, убедительных для всех. Однако нереалистично полагать, что каждое обсуждение закончится единодушным согласием. Было бы несправедливо упрекать сторонников демократии обсуждения в том, что они абсолютизируют возможность консенсусных решений, и обвинять их на этом основании в политической маниловщине и наивном прекраснодушии. Между тем, такого рода критика весьма распространена. Так Э. Филипс замечает, что “делиберативные демократы, конечно, кажутся иногда обитателями мира романтических мечтаний, и когда они обращаются к предположительно общим заботам, которые должны выйти за пределы политики фракций, они вызывают законную критику за недооценку подлинных конфликтов интересов” [50]. Б. Фливберг дает сходную оценку дискурсивной теории демократии Ю. Хабермаса: “Идеи Хабермаса разработаны как идеалы политики, но слабы в понимании реальных ее процессов” [51]. Несогласованность идеала и реальности проявляется в том, что “в реальной социально-политической жизни корысть и конфликт не уступят место некоему общинному идеалу Хабермаса. Более того, чем демократичнее общество, тем больше оно позволяет группам определять собственные способы жизни и легитимирует конфликт интересов между ними. Политический консенсус никогда не сложится путем нейтрализации групповых обязательств, пристрастий и интересов” [52].

Далеко не всегда обсуждение может привести к консенсусу, тогда решение достигается на основе компромисса, о чем Хабермас неоднократно говорит. Кроме того, достижение консенсуса требует порой очень долгого обсуждения, а все ветви власти находятся под прессом необходимости принять решение в течение определенного времени. Поэтому институционализированные процессы обсуждения, например, в парламентских органах, заканчиваются голосованием с использованием принципа большинства. Решение большинства не тождественно консенсусному решению, предполагающему согласие всех участников обсуждения. Однако то, что обсуждение может закончиться голосованием, не исключает различия между делиберативными формами коллективного выбора и простым собиранием независимо сформировавшихся предпочтений. Результаты голосования в первом и во втором случае, очевидно, будут различаться ввиду того, что обсуждение приводит к трансформации первоначальных предпочтений участников.

Особое внимание концепция демократии обсуждения обращает на определение институциональных предпосылок делиберативного принятия решений, то есть на условия и структуры, которые делают возможным рациональный дискурс относительно политически релевантных вопросов. Неограниченный дискурс свободных и равных граждан является основанием легитимности институтов и норм демократического общества: институты легитимны постольку, поскольку они устанавливают организационную структуру свободного публичного обсуждения, нормы легитимны в той мере, в какой они являются результатом такого обсуждения.

Но как неограниченный дискурс, с неограниченным числом участников и неограниченным временем достижения консенсуса может обеспечить принятие решений в определенный конкретный срок? Технически это невозможно. Поэтому и возникает представительная система демократии. Как мы знаем из истории, прямая демократия или демократия общего собрания граждан существовала лишь в небольших административных единицах вроде города, к тому же не имевших всеобщего избирательного права, что ограничивало число участников обсуждения. В масштабных и сложных современных обществах при наличии всеобщего избирательного права невозможно обойтись без представительной системы демократии, когда граждане путем выборов назначают и смещают своих представителей, уполномоченных принимать решения относительно законов и политического курса. В законодательных органах число участников обсуждения законопроектов ограничено, ограничено и время обсуждения. Возможность принятия решения в течение определенного времени обеспечивает правило большинства. Только институционализированное формирование мнения и воли, организованное как законодательная ветвь власти, может гарантировать принятие решений в срок, диктуемый практической необходимостью. Поэтому дискурсивная теория демократии и права отнюдь не отстаивает прямую демократию. Также как и либеральная концепция демократии, делиберативная модель является интерпретацией представительной демократии, единственно возможной в современных условиях (если речь идет обо всей стране, а не о местном самоуправлении на уровне небольшого города).

Такое уточнение необходимо, поскольку иногда Хабермаса относят к сторонникам прямой демократии. Например, А.А.Фисун полагает, что “модель делиберативной демократии Ю.Хабермаса – это своеобразная новая, уже процессуальная переинтерпретация классической теории непосредственной демократии…” [53]. Прямая или непосредственная демократия означает, что все граждане непосредственно принимают решения относительно законов и политического курса. Отказ от этого нереализуемого в современных условиях принципа означает отказ от теории прямой демократии, а не ее переинтерпретацию.

В современных обществах коллективно обязательные решения принимаются управленческой системой, то есть государственным аппаратом, которому принадлежит административная власть. Эта власть, и только она, опирается на силу государственного принуждения, чем и обеспечивается обязательность выполнения ее решений. На уровне повседневного сознания только эта власть воспринимается как настоящая власть. Хабермас разрабатывает нормативную теорию демократии, то есть рассматривает условия и возможности реализации идеалов и принципов демократии в современном обществе. Но это отнюдь не означает утопичности, разрыва с реализмом и здравым смыслом. Примечательно уточнение, которое делает Хабермас в полном согласии с интуицией повседневного сознания - “административная, т.е. действительно осуществляемая власть” [54].

Административная система и рыночная экономика действуют как самосохраняющиеся системы. Из всех сфер общества они, по мнению Хабермаса, в наибольшей степени соответствуют образу закрытых аутопоэтических систем Лумана. Внутренняя логика этих систем существенно ограничивает реализацию демократического идеала свободного и сознательного самоуправления сообщества граждан. “В условиях сложно организованного общества даже самые серьезные усилия в направлении политической самоорганизации разбиваются о сопротивление, истоки которого следует искать во внутренней системной специфике рынка и административной власти. В свое время демократия должна была формироваться в борьбе против деспотизма, который зримо воплощали король, часть аристократии и высшее духовенство. К настоящему времени политическое господство стало деперсонализированным; демократизация разворачивается не в преодолении подлинно политического сопротивления, но в противостоянии императивам тонко дифференцированных экономической и управленческой систем” [55].

Демократическое противостояние системным императивам не означает, что системные механизмы саморегулирования должны быть дополнены демократическими процедурами в сфере экономики и администрирования, как это считают радикальные сторонники дискурсивной демократии, такие, например, как Джон Драйзек [56]. Подобная “демократизация” нарушила бы системную логику и соответственно способность систем функционировать. В рамках управленческой системы административную власть как средство координации взаимодействий нельзя заменить консенсусными или хотя бы мажоритарными решениями, которые принимаются на основе публичного обсуждения. Как показал Карл Шмитт, это положение всегда осознавалось и неизменно подчеркивалось сторонниками принципа разделения властей, начиная с Локка, французских просветителей и американских авторов “Федералиста”: “…Хотя на законодательную власть и можно распространить позицию диалектически-динамического процесса дискуссии, но на исполнительную власть ее переносить нельзя, и только закон, но не приказ может быть той истиной и справедливостью, которая является результатом уравновешивающего опосредования и публичной дискуссии” [57].

Однако государственный аппарат не должен переходить на самопрограммирование, то есть определять цели и правила использования административной власти – и в этом заключается основной аргумент в пользу принципа разделения властей. В демократическом правовом государстве органы управления программируются посредством законов и политических целевых установок, которые принимаются парламентом. В законодательных органах в соответствии с установленными конституцией процедурами депутаты обсуждают и принимают законы и политические программы, то есть здесь осуществляется институционализированное формирование общественного мнения и политической воли. Здесь дискурсивно формируется мнение большинства, которое Хабермас называет коммуникативной властью [58]. Коммуникативная власть порождает легитимную политическую власть, тогда как административная власть является процессом осуществления уже конституированной власти [58]. Институционализированные формы образования мнения и воли производят коммуникативную власть только в той степени, в какой решения большинства образуются дискурсивно, то есть голосованию предшествуют свободные парламентские обсуждения, на которые не оказывает воздействие ни административная власть, ни экономическая. Через законодательство коммуникативная власть трансформируется в административную власть [59].

Неорганизованной общественности не принадлежит ни законодательная коммуникативная власть, ни исполнительная, “действительно осуществляемая” административная власть. Все граждане не принимают непосредственно политические, то есть коллективно обязательные решения. Они должны иметь возможность участвовать в неформальных свободных дискуссиях по общественно значимым вопросам, которые ведутся в публичной сфере и подготавливают политическое решение. Но этот дискурс общественности не заканчивается принятием решений, в отличие от обсуждений на формально организованных заседаниях внутри политической системы. Приведем две цитаты, в которых достаточно ясно выражены представления Хабермаса об отношениях между общественным мнением (в выработке которого участвуют все граждане), коммуникативной властью законодательных органов и административной властью государственного аппарата. “Административно используемая власть изменяет свое агрегатное состояние, пока остается соединенной с формированием демократического мнения и политической воли, которое не только постфактум контролирует осуществление политической власти, но и известным образом программирует его. Тем не менее “действовать” может только политическая система. Это система участия, специализированная на коллективно обязательных решениях, тогда как коммуникационные структуры общественности образуют крупноячеистую систему датчиков, которые реагируют на давление затрагивающих все общество проблемных ситуаций и стимулируют влиятельные мнения. Общественное мнение, переработанное согласно демократическим процедурам в коммуникативную власть, само “господствовать” не в состоянии, но может лишь направлять употребление административной власти в определенные каналы” [60]. “Общественное влияние трансформируется в коммуникативную власть только после того, как оно проходит через фильтры институционализированных процедур демократического формирования мнения и воли и вступает через парламентские дебаты в легитимное законотворчество” [61].

Демократия обсуждения предполагает меньшую степень влияния граждан на принятие политических решений, чем это подразумевается прямой демократией, но значительно большую, чем это допускается либеральной трактовкой представительной демократии. Все граждане не принимают непосредственное участие в принятии решений относительно законов и политического курса. Однако их политическое участие не ограничивается просто периодическим выбором между конкурирующими политическими программами и командами руководителей. Свободный дискурс общественности в публичной сфере влияет на текущие политические решения, открывая проблемы, находя новые аргументы, вырабатывая убеждения и способствуя изменению установок и ценностей. Условием разумного формирования политической воли является “взаимодействие между институционализированным формированием воли, которое протекает согласно демократическим процедурам в рамках образований, способных к принятию решений и запрограммированных на их проведение в жизнь, с одной стороны, и, с другой – незапрограммированными, неформальными высокочувствительными процессами формирования мнений благодаря автономным объединениям общественности, которые не приемлют организации сверху и могут развертываться только спонтанно…” [62].