3. Парадоксы общественной рационализации

Результаты модернизации Вебер оценивал пессимистически. Согласно его мнению, рационализация общества ведет к парадоксу: увеличение автономии сопровождается потерей смысла и потерей свободы. Потеря смысла связана с таким аспектом рационализации культуры как распад всеохватывающих религиозных и метафизических мировоззрений и дифференциация ценностных сфер. Религиозно-метафизические мировоззрения обеспечивали групповую идентичность членов сообщества благодаря непринудительной объединяющей силе коллективно разделяемых убеждений. Они же придавали смысл миру в целом. Для этих мировоззрений было характерно единство таких ценностей как истина, добро и красота. В результате дифференциации ценностных сфер ценности истины, добра, красоты, справедливости, полезности теперь воспринимаются как не сводимые одна к другой, а порой и несовместимые. “…Различные ценностные порядки мира находятся в непримиримой борьбе” [90].

Борьбу несовместимых ценностей Вебер метафорически определил как “политеизм”, как “как спор разных богов и демонов” [91]. Поклонники этих разных богов, то есть люди, придерживающиеся различных ценностей, ведут совершенно несходные образы жизни и не способны понять друг друга. Виртуоз веры, следующий этике убеждений, никогда не поймет политика, для которого высшей ценностью является власть; утилитаристски ориентированный технический специалист имеет мало общего с эстетом, превыше всего ценящим воображение и стремящегося к “расширению опыта” и самореализации. Однако различные стили жизни могут быть присущи не только разным типам личности, но и одному и тому же человеку, который, например, на работе ведет себя как утилитаристски ориентированный специалист, а в свободное время предстает как эстет-гедонист. Эта фрагментаризация личности свидетельствует о том, что для современного человека ни мир в целом, ни его собственная история жизни не имеют единого смысла. Потеря смысла может рассматриваться и как патология, и как парадокс общественной рационализации. Патологичен данный эффект модернизации потому что он болезненно переживается многими людьми как распад социальной солидарности, как отсутствие связанности опыта, как невозможность обрести коллективную и индивидуальную идентичность. Парадоксальность заключается в том, что экспансия рациональности, которая всегда связывается с осмысленностью и последовательностью, ведет к их утрате.

Второй тезис веберовского диагноза современности - положение о потере свободы - значительно шире обсуждался критиками и комментаторами Вебера, чем идея о потере смысла. Этот тезис, также как и первый, указывает на парадоксы модернизации. Вебер отождествляет разум со способностью человека устанавливать контроль над ситуацией. В то же время процесс рационализации общества характеризуется им как рок, судьба современного человека. В статье “Наука как призвание и профессия” он напоминает о том “основном факте”, что наша “судьба – жить в богочуждую, лишенную пророка эпоху” [92], пишет о “судьбе нашей эпохе с характерной для нее рационализацией и интеллектуализацией и прежде всего расколдовыванием мира” [93]. Многократно повторяемое описание рационализации как рока подразумевает превращение рациональности в силу, господствующую над человеком. При этом речь идет не о каком-то нечеловеческом разуме, космическом или историческом, а все о той же целерациональности, высвобождение которой из пут традиционных ограничений и составляет суть процесса модернизации по Веберу. Каким же образом общественная рационализация ведет к потере свободы, развязывает силы, выходящие из-под индивидуального и коллективного контроля и подчиняющие себе людей?

Э. Кронман отмечает, что Вебер использует понятие судьбы или рока для описания разных аспектов процесса рационализации [94]. Один из них связан с рационализацией процесса производства на современном капиталистическом предприятии. Заводская дисциплина труда рационально обоснована. С помощью научных методов измерения труд рабочего организован так, чтобы он был наиболее продуктивным, то есть этот труд целерационально рассчитывается менеджером как любое другое средство производства. Рабочий к тому же должен приспосабливаться к ритму машины, которая сама является “объективированным разумом”. Однако заводская дисциплина и машина, позволяющие предпринимателю установить контроль над процессом производства и добиться максимум прибыли, для рабочих оборачиваются утратой контроля над условиями их труда, которые превращаются для них в судьбу [95].

Аналогичная утрата контроля становится результатом рационализации правового порядка. Рационализация предполагает, что право “лишено священного содержания” и воспринимается как созданное людьми средство для достижения контроля над общественными институтами, то есть над условиями их совместного существования. В то же время рационализация права ведет к росту его технической сложности и соответственно ограничивает индивидуальную автономию большинства людей, которые в силу своего юридического невежества вынуждены, как правило, слепо полагаться на профессиональных юристов. Эту потерю свободы вследствие рационализации права Вебер также называет судьбой современного человека [96].

И, наконец, Вебер описывает как судьбу “неудержимый марш бюрократизации” [97], процесс, представляющий собой “недвусмысленный критерий модернизации государства”, подобно тому, как продвижение к капитализму служит критерием модернизации общества [98]. Следует уточнить, что под “бюрократией” Вебер понимал не только чиновничий государственный аппарат. Он применял это понятие для характеристики всех форм больших организаций, к которым относятся помимо государства крупные фирмы, профсоюзы, политические партии, университеты и больницы. Характерная для современности тенденция к бюрократизации захватывает и армию, и церковь, и университет [99]. Бюрократическая организация, подобно машине, является воплощением разума и в тоже время она, также как и заводская дисциплина ведет к потере автономии человека. Живая машина бюрократической организации с ее специализацией навыков, разграничением компетенций, правилами и иерархическими отношениями власти “в союзе с мертвой машиной … стремится изготовить оболочку той будущей личной зависимости, с которой люди – подобно феллахам в древнеегипетском государстве – вероятно со временем вынуждены будут бессильно смириться…” [100].

Последнее направление веберовской критики современности, то есть связанное с безудержным распространением “бюрократического духа”, получило наибольшую известность. Этой критике Вебер уделял особое внимание по ряду причин. Во-первых, он предвидел, что зарождавшаяся в его время идеология государства благоденствия приведет, в случае победы, к усилению бюрократизации. Во-вторых, он пророчески предсказывал, что социалистический эксперимент закончится не “ликвидацией железных ограничений современного индустриального труда”, а бюрократизацией управления национализированными предприятиями. “Если бы удалось исключить частный капитализм, государственная бюрократия воцарилась бы самодержавно” [101]. Но наиболее остро Вебер реагировал на то, что распространение бюрократического этоса в политической сфере делает невозможным приход к власти харизматических политических лидеров. Эта реакция была обусловлена обстоятельствами личного характера: политические амбиции несомненного харизматика Вебера не реализовались из-за сопротивления партийного аппарата Немецкой демократической партии, одним из учредителей которой он являлся. Проблема несовместимости духа подлинного политического лидерства с менталитетом бюрократического чиновничества рассматривается в ряде веберовских работ, в том числе и в знаменитом докладе “Политика как призвание и профессия”.

Подлинный, то есть харизматический политический лидер должен обладать, по мнению Вебера, страстью, мужеством, чувством ответственности [102]. Политик должен не только уметь ставить цель, но и преследовать ее с полной страстной самоотдачей. Мужество и сознание личной ответственности нужны, чтобы настаивать на выполнении приказов, следование которым порой требует самопожертвования со стороны приверженцев лидера. То же чувство ответственности и сила характера необходимы политику для того, чтобы подавить собственные импульсы тщеславия и использовать власть исключительно для пользы дела. Однако качества хорошего чиновника прямо противоположны названным качествам политического лидера. Гражданский служащий не должен бороться за власть, не должен проявлять никакого героизма и страстности, а обязан добросовестно и точно выполнить приказ, независимо от того, отвечает или нет полученное распоряжение его собственным убеждениям. Можно сказать, что чувство личной ответственности несовместимо с трудовой дисциплиной служащего, ибо если бы он начал размышлять о последствиях выполнения приказа и принимать собственные решения на основе оценки этих последствий, то бюрократический аппарат развалился бы [103]. Бюрократизация партий приводит к тому, что на ответственных постах оказываются продвинувшиеся по карьерной лестнице хорошие чиновники, но плохие лидеры. Такие государственные руководители не способны обеспечить новаторскую и ответственную политику.

В целом одиссея целерациональности в процессе модернизации по описанию Вебера выглядит так: расколдовывание мира, распад религиозно-метафизических мировоззрений и дифференциация ценностных сфер ведут к освобождению целерациональности, воплощенной в экономической и политической сферах, от ограничений со стороны традиции и религии. Целерациональные ориентации действия закрепляются мотивационно в личности с помощью протестантской этики. Развитие формального рационального права обеспечивает внешние, устойчивые и предсказуемые рамки действия, которые можно рассчитать, строя план наиболее эффективного достижения цели. Экономические и политические акторы в современном обществе действуют не в одиночку, а объединены в организации – частные предприятия, государственные бюрократии и политические партии. Эти организации сами являются воплощением целерациональности. Они развивают свою собственную логику. Члены организаций, служащие и рабочие, преследуют не свои собственные цели, а цели организаций, подчиняясь при этом юридически оформленным трудовым отношениям. Постепенное отмирание протестантской этики приводит к тому, что ценностно обоснованная мотивация труда (труд как призвание и служение) вытесняется чисто утилитаристскими ориентациями (труд как источник средств существования и преуспевания). “Выполнение профессионального долга” уже не соотносится с высшими духовными ценностями, а становится непреложным условием принадлежности к организации. “Пуританин хотел быть профессионалом, мы должны быть таковыми” [104]. Так деятельность, рассматриваемая субъективно, с позиции отдельного актора, лишается цели и смысла, а “современное хозяйственное устройство” с неумолимостью рока превращается для индивидов в “стальной панцирь” (“железную клетку”, как перевел эту метафору на английский язык Парсонс) [105].

Каковы, с точки зрения Вебера, причины, порождающие парадоксы общественной рационализации? Последние страницы работы “Протестантская этика и дух капитализма” дают основания полагать, что он объяснял потерю свободы и смысла секуляризацией, которая ответственна за распад протестантской этики призвания. Разрушение этических ориентаций на работу привело к преобразованию аскетического рационализма в голый утилитаризм [106]. Целерациональность лишилась ценностно-рационального обоснования, превратилась в чистый инструментальный разум, используя более позднее определение Хоркхаймера.

2