Социальные патологии современности

Социальными патологиями современности Хабермас называет те феномены, на которые указывал Вебер в своем “диагнозе времени” и которые Маркс обозначил как отчуждение. Речь идет не о том, что Маркс и Вебер рассматривали одни и те же явления. Критикуя последствия капиталистической модернизации, они выделяли разные аспекты этого процесса. Вебер анализировал бюрократизацию общественных отношений, тогда как внимание Маркса было направлено на их монетаризацию. Но Хабермас увидел общую природу этих явлений, объединил их под одной рубрикой как патологии современности и вскрыл их единую причину, которая заключается в колонизации жизненного мира системой. Он не просто синтезировал два подхода, компенсируя тем самым их односторонность (Маркс не видел опасности бюрократизации, Вебер не исследовал овеществляющих эффектов “экономизации” всей общественной жизни). Хабермас вскрыл сходные методологические недостатки, присущие этим двум, казалось бы, таким разным исследовательским парадигмам, и показал, как их можно преодолеть, осуществив реконструкцию веберовского диагноза современности и марксовой концепции отчуждения в терминах теории коммуникативного действия, привлекая такие пары понятий, как “действие, ориентированное на взаимопонимание” и “действие, ориентированное на успех”; “жизненный мир” и “система”; “коммуникативная рациональность” и “когнитивно - инструментальная рациональность”; “социальная интеграция” и “системная интеграция”.

1. Разгадка веберовского парадокса рационализации

Веберовским диагнозом современности, который не утратил своего значения и в конце ХХ века, Хабермас называет описание парадоксов общественной рационализации. Анализируя веберовский тезис о потере свободы в результате общественной рационализации, Хабермас свел его только к аспекту бюрократизации. Может быть это связано с тем, что веберовская критика последствий рационализации производства отчасти сближает его с марксизмом. Диагноз времени Вебера, рассмотренный во всей его полноте, нельзя было бы так эффектно противопоставить марксовой теории отчуждения и представить эти два подхода как односторонние взаимодополнительные концептуализации патологий современности.

Согласно Хабермасу, потеря свободы предстает в описании Вебера необъяснимым парадоксом общественной рационализации по той причине, что он рассматривает модернизацию только как освобождение целерационального действия от оков традиции и как экспансию целерациональности. Наличие других видов рациональности и их сложная игра в процессе рационализации Вебером не осознается. Он применяет понятие рациональности (в значении целерациональности) как для характеристики субъекта, так и для характеристики нового типа организации – частного предприятия и государственной бюрократии. В первом случае речь идет о рациональности действий индивида, во втором – о внутренней динамике организации, ее самосохранении, то есть о том, что Хабермас метафорически называет рациональностью системы. Только по контексту можно определить, относится ли понятие рационализации к рациональности действия индивида или к рациональности систем.

Впрочем, используемая Вебером характеристика бюрократической организации как одушевлённой машины, по мнению Хабермаса, “создаёт определенную дистанцию от целевой модели и уже предполагает идею системы, стабилизирующейся по отношению к случайному окружению. Различие между системной и целевой рациональностью было, конечно, введено позднее, но Вебер уже имел в виду нечто вроде этого понятия, хотя смутно и интуитивно” [1]. Тем не менее, явно Вебер говорит о бюрократической организации как об объективированном разуме, а под разумом или рациональностью он имеет в виду целерациональность.

По мнению Хабермаса, методологический недостаток веберовского анализа патологий современности заключается в суженном понимании рациональности (сведении ее только к целерациональности), а также в том, что он рассматривает целенаправленное действие (в хабермасовской типологии – действие, ориентированное на успех) как фундаментальный вид деятельности, к которому могут быть сведены все другие виды, в том числе и социальная интеракция или, иными словами, коммуникативное действие. Хабермас переформулировал веберовское описание парадокса общественной рационализации в терминах теории коммуникативного действия, исходя из модели двух основных видов действия – действие, ориентированное на успех, и действие, ориентированное на понимание, - и трех типов рациональности – когнитивно-инструментальная рациональность, коммуникативная рациональность и “рациональность” систем. Первые два типа являются рациональностями в подлинном смысле слова, они проявляются в знании, направляющем соответствующие действия индивидов (ориентированные на успех и ориентированные на понимание). Системная “рациональность” проявляется в способности систем к самосохранению и действует над головой акторов.

В терминах теории коммуникативного действия парадокс рационализации выглядит следующим образом. Рационализация жизненного мира приводит к тому, что коммуникативно достигаемое согласие, координирующее ориентированные на успех действия акторов, все в большей мере обусловлено не предзаданными нормами и ценностями, а дискурсивно обосновывается. Освобождение коммуникативного действия от институтов, основанных на традициях, то есть от предписанного обязательного консенсуса делает процесс достижения взаимопонимания более долгим и подверженным риску неудачи. Однако та же рационализация жизненного мира дает возможность заменить в некоторых областях коммуникативное согласование действий, ориентированных на успех, их координацией с помощью регулирующих средств – денег и власти. Направляемые регулирующими средствами целенаправленные действия акторов отделяются от коммуникативных действий или сферы жизненного мира и образуют систему (экономическую и административные сферы действия). В рамках системы отдельные акторы действуют с ориентацией на успех, руководствуясь целерациональностью (или когнитивно-инструментальной рациональностью), но согласованность их действий, обеспечивающая функционирование системы как целого, осуществляется не за счет их сознательных усилий, а за счет регулирующих средств. Деньги и власть оказываются “орудием” системной рациональности или способности социальных систем к саморегулированию, которая не является собранной воедино целерациональностью знающих и действующих субъектов. Системная рациональность это не целерациональность более высокого порядка, ибо система не может рассматриваться как субъект, она не обладает знанием, не ставит перед собой цели и не рассчитывает необходимые для этого средства.

Развитие систем приводит к тому, что они начинают проникать назад в сферы жизненного мира (культура, общество и личность) через все те же регулирующие средства. Деньги и власть, то есть механизмы системной интеграции начинают вытеснять коммуникативное действие, или средство социальной интеграции в тех областях, где действие, ориентированное на понимание, функционально незаменимо – речь идет о процессах передачи культуры, поддержания солидарности и социализации. Монетаризация и бюрократизация общественных отношений в сфере жизненного мира субъективно воспринимается индивидом как потеря свободы и смысла. “Парадокс рационализации, о котором говорил Вебер, можно абстрактно представить так: рационализация жизненного мира делает возможным вид системной интеграции, которая вступает в состязание с интегрирующим принципом достижения взаимопонимания и, при определенных условиях, оказывает дезинтегрирующее воздействие на жизненный мир” [2].

В модели Хабермаса потеря свободы и смысла предстает не результатом секуляризации самой по себе, как у Вебера, а одним из следствий разделения системы и жизненного мира. Это разделение стало возможным благодаря рационализации жизненного мира, которая включает в себя секуляризацию, но не сводится к ней. Ни рационализация жизненного мира, ни отделение от жизненного мира подсистем и их организационных форм не имеют сами по себе неизбежных патологических побочных эффектов. Бюрократизацию, то есть появление формально организованных сфер действия, следует рассматривать как нормальный компонент процессов модернизации. Новые организационные формы – капиталистическое предприятие и бюрократический государственный аппарат – способствовали лучшему выполнению задач материального воспроизводства жизненного мира. Противоречие существует не между двумя типами действия, то есть действием, ориентированным на успех, и действием, ориентированным на взаимопонимание. И не между соответствующими этим типам действий видами рациональности – когнитивно-инструментальной и коммуникативной. И даже не между обособившимися друг от друга сферами целенаправленного и коммуникативного действия, то есть не между системой и жизненным миром. Противоречие существует между двумя принципами интеграции – системной интеграцией и социальной интеграцией. Социальные патологии возникают по причине колонизации жизненного мира системой, когда механизмы системной интеграции начинают вытеснять из центральных областей жизненного мира социальную интеграцию, осуществляемую посредством норм, ценностей и языка.

Но почему вообще регулируемые средствами подсистемы развиваются таким образом, что это приводит к колонизации жизненного мира? Каковы движущие механизмы экспансии экономической системы и государственного административного аппарата в сферу коммуникативной практики повседневной жизни? Для ответа на этот вопрос Хабермас обращается к марксовой концепции отчуждения, а затем переходит к анализу взаимосвязи монетаризации и бюрократизации в современном государстве благоденствия.