Политика мадрида и ее результаты для культурно-языкового развития валенсии

Стремясь воссоздать картину этнической ситуации в Валенсии в начале 60-х годов, мы подошли к необходимости обрисовать общеполитический фон рассматриваемой нами ситуации. Ясно, что для того, чтобы верно понять и оценить, например, формы, размах, направленность действий активистов культурно-языкового возрождения в той же Валенсии, необходимо представлять себе,что им было разрешено, а что — нет. Но, ограничив себя в начале исследования локальными рамками, будем продолжать следовать им и в этом случае. Поэтому не станем анализировать «этническую политику» испанского правительства в это время «вообще», а рассмотрим ее практическое воплощение в Валенсии. Обратившись же к государственной политике в этноязыковой сфере в начале 60-х годов, мы обнаруживаем, что тогда продолжали оставаться в силе не только тенденции, заложенные в предшествующее время, но и многие официальные нормы. Таким образом, мы неизбежно вынуждены «спуститься» в более ранние годы, когда и сложилась эта ситуация.

Общепризнано, что политика режима во время и после гражданской войны была направлена против интересов национальных меньшинств, в том числе и против каталонцев. Одним из нормативных актов, весьма значимых по своим последствиям, был закон-декрет от 5 апреля 1938 г. об отмене автономного режима, которого Каталония добилась в условиях второй республики. Этот закон стал как бы отправной точкой в наступлении на каталонский национализм, более того — на каталонскую самобытность, и прежде всего, конечно, на ее особенно яркое проявление — язык. Как указывает Фр. Феррер-и-Жиронес, исследовавший много лет спустя языковую политику франкистских властей, в этот период они стремились отменить и уничтожить каталанский язык не столько юридическими запретами, сколько именно силой, репрессиями, открытыми преследованиями во всех сферах жизни. «Ни в одном современном и цивилизованном государстве не было столь свирепого преследования, как то, что обрушило на каталанский язык франкистское правительство». Уже 18 мая 1938 г. — за год до окончания войны — вышло распоряжение франкистского министра юстиции о запрещении гражданам Испании записывать свои имена на каком-либо ином языке, кроме испанского. Все прочие записи, сделанные ранее на других бытующих в Испании языках, этим распоряжением аннулировались. Через несколько дней последовало запрещение использования «языков, которые не являются кастильским», в официальной жизни и каких бы то ни было документах; 14 апреля 1939 г. — в сфере обслуживания. Одновременно повсеместно спешно ликвидировались каталанские вывески, объявления, плакаты и т. д., причем не только в государственном, но и в частном секторе экономики. Нарушителям грозил штраф, 1/4 которого полагалась доносчику. Изгнание каталанского языка из школы подкреплялось установлением жесткого инспекторского контроля над учителями, что грозило ослушникам немедленным увольнением. Аналогичное наказание ожидало чиновников, посмевших воспользоваться каталанским на службе, хотя бы и в устной речи. Церковные иерархи воздействовали своим авторитетом на приходских священников, добиваясь монополии испанского языка в храмах. Специально созданная комиссия по кинематографической цензуре осуществила перевод всех текстов и диалогов испанских фильмов на кастильский язык; исключения допускались только для эпизодических персонажей. Разумеется, вышел запрет на каталанский язык в телеграфных сообщениях и т. п., т. е. государство осуществляло его изъятие из всех сфер общественной жизни. «Особые языковые формы» в устах испанских граждан могли быть терпимы только в быту.

Хотя речь здесь идет только о языке, приведенные факты недвусмысленно рисуют картину тяжелого положения каталонского этноса в первые послевоенные годы. Однако мы должны отметить одно обстоятельство. Говоря о языковой политике администрации, автор, из нашумевшей книги которого взяты цитированные выше материалы, сообщает тексты общегосударственных распоряжений, но рассматривает их реализацию только в бывшей автономной Каталонии, границы которой совпадают с пределами нынешнего автономного сообщества под тем же названием. Следовательно, обширные земли к западу и югу, а также острова Средиземного моря, населенные, как мы считаем, каталонцами, остались вне пределов его внимания. В их числе была и территория будущей автономной Валенсии, в годы Республики, напомним, не имевшей ни совместного с Каталонией, ни отдельного от нее автономного статуса.

О том, как осуществлялась языковая политика властей в Валенсии, мы можем судить по некоторым данным, которые свидетельствуют, что она не стала исключением в общем ряду. Так, один из авторов той же «Валенсиа Культураль» — современник и свидетель рассматриваемых событий — с удовлетворением констатирует окончание эпохи, когда утверждалось, что «наш язык — это диалект кастильского, или испанского языка». Однако, как и прежде, валенсиано не входит в обязательную школьную программу, и многие учителя преподают его малышам по несколько раз в неделю после окончания основных уроков. Выражено осторожное пожелание восстановить валенсийскую топонимику, поскольку все географические названия на территории Валенсии разрешены только в кастильской форме.

В этом же ряду ставится вопрос о языке церковной службы. Как известно, в соответствии с решениями II Ватиканского собора на смену латыни в литургии должны были прийти повсюду те языки, на которых говорили прихожане. Из сообщений «Валенсиа Культураль» выясняется, что названный принцип здесь не соблюдался и в середине 60-х годов, когда вместо валенсийского языком литургии становился кастильский. По мнению журнала, возражающего против такой практики (правда, опять же без каких-либо конкретных указаний на ее авторов и проводников, не говоря уже о вскрытии более общих причин, сделавших ее возможной), нелепо, что священник, в обычной жизни говорящий, как и его прихожане, по-валенсийски, в церкви ведет службу на кастильском языке.

В конце концов даже у непредубежденного читателя, не втянутого в этот конфликт, мало-помалу складывается представление о том, что именно кастильский язык является торжествующим соперником валенсиано, неуклонно вытесняющим его из всех областей общественной и даже частной жизни, и что это наступление обеспечено полной поддержкой государства, установившего монополию кастильского языка в официальной сфере. Именно он фигурирует как престижный, как язык культуры и образованности, литературы и делопроизводства, школы и церкви. В итоге к началу «возрождения» средний валенсиец практически не умел ни читать, ни правильно писать на валенсиано. От него отказались не только интеллигенция и власть имущие, но и часть народа. Однако и в отношении оставшейся части не следует питать иллюзий, и было бы ошибкой считать, например, земледельцев более приверженными родному языку из-за того, что они сохраняют его в быту: это значит лишь, что они «не имели случая отказаться от него». Ведь упоминается же по другому поводу, что крестьяне, говорящие на валенсийском языке в своем селении, за его пределами немедленно переходят на кастильский. Сами многочисленные призывы к языковому возрождению, с которыми выступает «Валенсиа Культураль», строятся таким образом, что становится очевидной непрестижность валенсийского языка, его низкий социальный и культурный статус. Не раз и не два с упреком и горечью говорится о «предрассудках» в отношении валенсиано, от которых не готова еще отказаться местная интеллигенция, о необходимости переориентировать сознание людей, убедить их, что сегодня знание и использование валенсийского языка вполне может считаться признаком культуры (здесь явно подразумевается «в отличие от того, что было вчера»). Даже объявление о языковых курсах выглядит как реплика в споре с теми, кто настроен пренебрежительно: «Говорить по-валенсийски — это поистине элегантно, если говорить хорошо!» Наконец, очень показательно, что журнал такой направленности выходит почти целиком на испанском (кастильском) языке; лишь отдельные сообщения, короткие очерки, объявления набраны по-валенсийски. Примечательна форма подачи информации: под фотографиями с изображением сцен традиционного праздника подписи на валенсийском языке, при том что текст, который иллюстрируется этими фотографиями — на испанском. С каждым номером, правда, валенсийскоязычных публикаций становится все больше, читателей как бы приучают к ним, но кастильский язык не теряет своего преобладающего положения.

Очень многие валенсийцы, предки которых, а то и родители говорили по-валенсийски, теперь кастильскоязычны. «Прискорбен тот факт, что многие валенсийские молодые люди, особенно дети из обеспеченных семей городов Валенсии и Аликанте (наиболее крупных и значительных в регионе. — А. К.), не владеют вален-сийским языком как родным, так как их родители с детства говорят с ними по-кастильски».

Доводы, которыми «значительная часть валенсийцев» объясняет неуважение к языку предков и переход или стремление перейти на кастильскую речь, таковы: диалектный характер валенсиано, т. е. его неофициальность; малоупотребительность, малораспростра-ненность, диктующая выбор в пользу одного из крупных языков, например кастильского; опасение оказать дурную услугу своим детям, которые, изучив в качестве основного языка валенсиано, не научатся как следует гораздо более необходимому кастильскому; плебейский характер валенсиано, его несовместимость с современной культурой.

Отход от родного языка может рассматриваться как одно из наиболее очевидных проявлений общего угасания валенсийского культурного, исторического своеобразия, утраты валенсийской общностью своего лица. Главное, что особенно удручает активистов «возрождения», — утрата валенсийцами стремления сохранять эту самобытность облика. Как сказано в одном из первых номеров «Валенсиа Культураль», у валенсийского народа «нет ясных идей (относительно своей сущности. — А, К,)». именно поэтому он так легко отказывается от того, что составляет эту сущность: от своей традиционной культуры и своего родного языка.

Суровость языковой политики центра ощущалась на протяжении долгого времени после окончат и войны, хотя есть мнение, что франкистский режим проявлял некоторую снисходительность к «фольклорному валенсианизму» правого толка. Лишь в 1950 г. увидела свет «Грамматика» видного валенсийского ученого Санчиса Гуарнера, благодаря которой у его земляков появилась возможность изучать свой.родной язык, разумеется, неофициально. В следующем, 1951 г. (по другим сведениям — двумя годами раньше), в рамках общественной культурно-просветительской организации консервативной направленности «Ле Рат Пенат» были впервые после войны организованы курсы валенсийского языка. Все это выглядело в то время исключением из общего правила, поскольку мало кто решался что-либо делать в том же направлении. Число учеников на языковых курсах оставалось сравнительно небольшим, хотя и возрастало год от года: в 1952/53 учебном году — 180 человек; в 1954/55 г. — 201 человек, в 1959/60 г. — 324 человека.

Вместе с тем еще в 1942 г. в одном из местных издательств начали понемногу выходить книги на каталанском языке, что говорит о существовании своего рода брешей в стене запретов, которые, судя по всему, не меняли общую негативную ситуацию каталанского языка в Валенсии.

Лишь с начала 60-х годов позиция властей как будто несколько смягчилась, и на смену неприятию пришла относительная терпимость.

Как мы помним, единомышленники «Валенсиа Культураль» придают большое и даже определяющее значение самобытности валенсийской региональной общности. Отношение к ней со стороны центральной власти неоднократно затрагивалось на страницах журнала. Авторы выражают свое несогласие с тем, что, в частности, в результате «печального недоразумения» или непонимания, вместо названий «Валенсийское королевство» и «валенсийцы», уходящих корнями в далекое прошлое и точно отражающих суть «и нашей земли, и нас самих», используются термины «Левант» и «левантинцы», характеризующие Валенсийскую землю как «простую географическую местность» на востоке Испании. Речь идет, конечно, именно об официальной терминологии, принятой, само собой, и в школьном обучении, и стоящей за ней административной практике. Но дело тут не просто в замене одного наименования другим, хотя и это нарушает многовековую традицию и может восприниматься народом или какой-то его частью весьма болезненно (вспомним, например, об историческом контексте названий «Украина» и «Малороссия» для обозначения одной и той же страны). В случае с Валенсией произошла подмена понятий, дающая основание говорить о посягательстве на сущность исторической валенсийской общности, об игнорировании ее самобытности, ведь термин «Левант» включил «чуждые для Валенсийской земли» территории — провинции Мурсия и Альбасете (население которых, добавим здесь, исконно говорит на кастильском языке и которые ныне входят в состав разных автономий: Мурсия и Кастилия-Ламанча). Валенсия тем самым как бы растворилась в более крупном территориальном подразделении.

Таким образом, испанское правительство в первые десятилетия после утверждения Франко у власти отказывалось признавать не только языковую, но и региональную самобытность отдельных групп населения страны, и Валенсия здесь не была исключением. Но справедливости ради надо сказать, что такая политика не была чем-то уникальным в истории Испании. Тот же Фустер в своей книге, избегая прямых выпадов в адрес франкистского режима (не следует забывать, что его работа была издана в 1962 г.), утверждает, что деятельность многих испанских правительств на протяжении столетий была так или иначе направлена на ослабление «каталанского элемента» Валенсии и усиление кастильского. Результатом стала постепенная, но повсеместная и глубокая кастельянизация валенсийского общества. И значит, при всем том огромном значении, которое имела для развития валенсийцев политика властей, их этноязыковый облик к началу 60-х оказался результатом значительно более широких и долговременных процессов, нежели те, что происходили с 1939 г.