Заключение (опыт Испании)

Еще совсем недавно казалось, что едва ли не вся зарубежная Европа, включая, конечно, и Испанию, выгодно отличается от прочих частей света тем, что обитающие здесь народы давно и хорошо изучены, описаны, территории их расселения с точностью нанесены на этническую карту, а события, так или иначе затрагивающие этническую сферу, достаточно очевидны и, следовательно, легко фиксируются.

Однако испанский пример показывает, что и здесь настало время для уточнения и дополнения, а то и пересмотра некоторых оценок и стереотипов, сложившихся в нашей науке на протяжении многих десятилетий. Вместе с тем становится очевидным, что иная, чем прежде, трактовка этнической ситуации в той же Испании и — шире — роли этнического фактора в жизни ее населения, подобная предложенной в данной работе, с неизбежностью влечет за собой определенные выводы, как практического, так и научного и даже, может быть, мировоззренческого характера.

Еще во «Введении» была поставлена вполне правомерная и, более того, весьма актуальная задача: выяснить, в чем же суть решения национального вопроса в Испании и в какой мерс опыт этой страны мог бы быть полезен нашему государству.

Как известно, в нашей стране практика государственного строительства после 1917 г. сложилась так, что право на суверенное или автономное политическое образование стало подразумеваться за всякой национальной (этнической) общностью в пределах территории, на которой данная общность составляет большинство населения (фактически или исторически в зависимости от особенностей оформления соответствующей политико-административной единицы в составе Советского Союза, и, конечно, с различными отклонениями — опять же конъюнктурного характера — от общего правила). Такой подход, в свою очередь, тесно связан с определенным пониманием, прежде всего на уровне власть имущих, этнического фактора в характеристике личности, с одной стороны, и в жизни общества, с другой — как исключительно важного, в каком-то смысле определяющего. В соответствии с этим пониманием человечество универсально поделено на четко очерченные народы-этносы, следовательно, каждый человек обязательно принадлежит к какому-то этносу (является так называемым этнофором). По-своему логичное развитие данной трактовки в специфических условиях нашей страны привело к тому, что этническая принадлежность обернулась не личным делом индивида, а его чертой как гражданина, требующей обязательной фиксации в официальных документах, удостоверяющих иди характеризующих личность. Именно представление об огромной важности этнического начала обусловило тот факт, что оно было заложено в административно-политическое устройство нашего государства и со временем не только не потеряло, но, пожалуй, и укрепило свое значение в этой сфере. Достаточно вспомнить все чаще повторяющийся в последние годы тезис о «коренных» и «некоренных» народах, т. е. о том, что на основании одной лишь этнической принадлежности можно поделить все население страны без исключения на тех, кто живет в пределах «своих» территорий (административно-политических образований), тех, кто живет вне этих пределов, не на «своей», а на «чужой» земле, и, наконец, тех, кто, также живя на «чужой» территории, и вовсе не имеет «своей земли» в государстве, где зачастую родились не только сами эти люди, но и многие поколения их предков...

Что же касается Испании, то сравнительно недавняя административно-политическая реформа, в ходе которой прежние централи-стские структуры были заменены широким местным самоуправлением, осуществилась здесь, как мы теперь знаем, по иным принципам, нежели те, которые до сей поры реализовывались у нас. И дело отнюдь не в том, что этнический фактор по политическим или каким-либо иным мотивам был проигнорирован испанскими властями в процессе автономизации. Просто статусы самоуправления здесь получили в большинстве своем те территории, население которых и потребовало этого, заявив в каждом случае о себе — уже давно или только в последние годы,— как об общности, обладающей определенной спецификой и отличающейся от других общностей того же уровня. Но при этом указанный уровень не является этническим, равно как упомянутые общности не являются народами-этносами в нашем понимании, а, стало быть, не имеют — опять же по нашим представлениям — оснований для претензий на автономный статус. Нелишним будет добавить, что и вообще никакая «национальность» в значении этнической принадлежности не фиксируется в официальных документах, удостоверяющих личность испанского гражданина.

Есть, очевидно, все основания полагать, что отношение испанских властей к этническому фактору определялось характером и значением этого фактора в жизни испанского общества.

Из многих попыток выразить сущность этноса, сделанных в отечественной литературе в последние годы, хотелось бы обратить внимание на одно определение, конечно, не бесспорное и даже не вполне удачно сформулированное, которое тем не менее содержит принципиально важное положение, «Этнос» — это существующая или существовавшая какое-то время культурная общность, трансформировавшаяся в сознание генетической общности («по крови») и часто в образ референтной группы весьма высокого ранга, с которой соотносит себя принадлежащий к данному этносу человек.

Как видим, ничто не противоречит возможности для человека причислять себя к нескольким этносам, к которым он привязан двумя или всеми тремя отношениями: памятью культуры, чувством «родства по крови» или образом референтной группы». И далее: «По природе своей этнос не субъект политики, но тип человека — создателя и носителя определенной культуры»’.

Если мы применим это определение к проявлениям этнического начала, а также к его осмыслению в нашей стране и в Испании, то обнаружим существенные различия. В нашем государстве повсеместно наблюдается, как на официальном политическом, так и на социально-психологическом уровне трактовка этнической принадлежности как врожденного, неотъемлемого и неизменного свойства человека, заданного от рождения, так что вариации здесь сводятся к выбору между национальностями отца и матери (в том случае, когда они не совпадают). Национальность у нас стала определяться именно «по крови», в результате чего человек, родившийся, предположим, в Москве от украинки и башкира, не чувствующий себя ни башкиром, ни украинцем и не знающий другого языка, кроле русского, обязан, во-первых, «приписаться» к определенной национальности и, во-вторых, руководствоваться при этом выбором из двух жестко заданных вариантов. И мало того, в представлении подавляющего большинства окружающих он — если известно его генетическое происхождение — «метис», «полуукраинец-полубашкир», т. е. «нерусский» или, во всяком случае (даже без негативного оттенка), «неполноценный русский»... Зато на него, как правило, в той или иной мере распространяются стереотипы, существующие в среде окружающих относительно того этноса, к которому он автоматически оказывается приписанным.

Насколько серьезными для людских судеб последствиями оборачивается укорененность в общественном сознании генетических критериев этнического происхождения, видно на примере армяно-азербайджанских метисов, не находящих себе места в среде ни одного из двух народов.

Обязательность для каждой личности «членства» в составе того или иного этноса и его определение «по крови» — характерные черты сегодняшней отечественной «этничности», принципиально отличающие ее от «этничности» испанской. В самом деле, как было показано в этой работе, испанское общество не знает ни того, ни другого как общепринятой нормы, и таким образом, если руководствоваться нашими мерками, подавляющее большинство жителей Испании пребывает в состоянии безэтничности. Вместе с тем в испанской научной литературе, а в последние десятилетия и в публицистике достаточно широко употребляется терминология, базирующаяся в хорошо известном нам греческом корне: «этния», «этничность», «этническая группа» и т. д. Однако, продолжая ис-ходить из приведенного выше определения этноса как основы для сравнения двух этнических ситуаций, можно сказать, что в испанских условиях «этническая общность» в сознании се представителей являет собой по преимуществу общность культурную, совокупность людей, считающих, что они обладают определенным набором культурных особенностей, отличающих их от прочего населения страны. Примечательно, что и испанские, и другие западные ученые, работающие над данной проблематикой, давно уже заметили, что сама по себе культурная близость еще не играет роли интегратора для тех, на кого она распространяется. Исследователи стремятся понять, почему в одних случаях несомненное сходство культуры, включая язык, не осознается ее носителем как свидетельство их общности, тогда как в других случаях такая общность возникает на гораздо меньшем, казалось бы, основании. Нередко механизм осознания культурной близости и сплочения на ее основе, т. е. механизм «этнизации», бездействовавший долгие века, вдруг в какой-то момент включается, и начинается активный процесс становления новой этнической общности.

Как следует из только что сказанного, осознаваемое в ходе названного процесса культурное тождество само по себе, как правило, достаточно относительно и реально сводится к ряду элементов, обретающих символическое значение и олицетворяющих собой одновременно единство «внутри» данной группы и ее противопоставление «вовне» остальному населению.

Как мы помним, речь идет об этнических общностях в «испанском варианте», при котором оказывается возможным для испанских и других западных исследователей констатировать становление, к примеру, андалусийской или кастильской «этничности» уже в наши дни, изучать его причины, обстоятельства и формы. Напомним, что советскими учеными жители Андалусии и Кастилии однозначно рассматриваются как составные части исторически доминирующего в стране сплоченного этноса — «собственно испанцев», в среде которых какой-либо «этногенез» не может восприниматься иначе как нонсенс. Однако ситуационный характер «этнического элемента» в жизни испанского общества, зависимость не только развития, но самого существования «этничности» от внешних факторов подразумевают, во-первых, нестабильность возникающих в определенном историческом контексте «этнических общностей», вероятность (коль скоро изменятся условия) их распада и даже исчезновения при неизменности «демографической базы» и сохранении преемственности культуры; во-вторых, возможность и вовсе «внеэтнического» существования самых широких кругов населения, В этом втором случае и выступают вперед земляческие объединения разного уровня и отражающие их формы самосознания, что мы как раз и могли наблюдать на испанском материале. Разумеется, существует немало переходных, как бы «полуэтнических» вариантов, соответствующих той или иной степени «этнизации» областной общности и отражающих как нарастание, так и угасание этого процесса. Собственно, в этом смысле любая разновидность локальной общности, вплоть до жителей отдельной деревни, уже несет в себе этническую тенденцию, если ее специфика подразумевает — в сознании ее членов и окружающего населения — какие-то культурные особенности. Такие формы проявления этнического фактора в среде подавляющего большинства населения Испании, очевидно, не способствовали укреплению взгляда на «этничность» как на неотъемлемый и важнейший атрибут отдельной личности и общества в целом. Соответственно и государство не считало необходимым придавать политическое значение «этническому началу», разделять все население страны на «этнические общности», превращать их в субъект политической жизни, закреплять за ними занимаемые ими территории и т. д., а во имя практического осуществления перечисленных и подобных им задач — обязательно «помечать» каждого обитателя страны чем-нибудь вроде пресловутого «пятого пункта», хорошо известного нашим согражданам. Зато испанские власти всегда учитывали факт существования в стране с незапамятных времен так называемых регионов — наследников былых королевств, княжеств, эмиратов и т. д., население каждого из которых реально претендовало или потенциально могло претендовать на право самим управлять своей «малой родиной», право, отнятое Центром в период абсолютизма, но прекрасно сохранившееся в исторической памяти общества. Реформа конца 70-х — начала 80-х годов по сути дела может рассматриваться как масштабная попытка решить наконец именно региональный вопрос, державший Испанию в напряжении на протяжении столетий, а отнюдь не «этнонациональный» (в нашем понимании). Вполне реальны для испанских законодателей и языковые проблемы. В Конституции страны говорится, во-первых, о том, что «другие языки Испании (помимо кастильского,— А. К.) также являются официальными в соответствующих автономных сообществах», а во-вторых, о том, что «богатство различных языковых оттенков Испании является культурной ценностью, пользующейся особым уважением и защитой» (ст. 3, §2 и 3). Соответственно в статутах отдельных регионов провозглашаются покровительство и поддержка языков, не являющихся там официальными, их использование в обучении и средствах массовой информации (например, баблс в Астурии) и даже официальный характер в зонах распространения (баскский язык в Наварре). Из этого, в частности, следует, что, как бы ни было разнородно население автономного региона в языковом, культурном, наконец, генетическом (местные уроженцы и мигранты) отношении, оно не может быть поделено на первосортных «коренных жителей», принадлежащих к «титульным нациям», и второсортных «чужаков», «гостей», «пришельцев». Культурно-языковое своеобразие первых не будет «на законном основании» навязываться вторым. Разумеется, лингвистическая ситуация в каждом из дву- и многоязычных регионов Испании отнюдь не бесконфликтна, отношения между сторонниками бытующих там языков временами приобретают довольно напряженный характер, успехи одних порождают недовольство других. Но в любом случае речь идет о единой общности, в рамках которой «конкурируют» несколько языковых моделей или ориентации, а не о противостоянии нескольких взаимно отчужденных общностей, борющихся за существование.

Мы уже выяснили, что этническая ситуация в Испании совсем не такова, как нам до сих пор представлялось, и что степень учета «этнического фактора» во внутренней политике испанских правительств, в том числе и в административно-государственном устройстве страны, в общем соответствует характеру и значению «этничности» в жизни испанского общества. Очевидно, что эти характер и значение в Испании совершенно не такие, как в нашей стране. Вместе с тем до последнего времени отечественные авторы в большинстве своем трактовали этническую ситуацию в Испании, исходя из бытующих у нас представлений о сути, значении и формах проявления «этнического начала», представлений, продиктованных опытом нашей страны, который мыслился как универсальный. В соответствии с таким подходом одни и те же термины «этнического начала», представлений, продиктованных опытом нашей страны, который мыслился как универсальный. В соответствии с таким подходом одни и те же термины «этнонационального ряда» в отечественном (в том числе и научном) и испанском словоупотреблении оказываются наполненными различньш содержанием, что порождает постоянную путаницу и мешает понять существо рассматриваемых явлений и процессов.

Но в таком случае неизбежен вопрос: что же означает только что отмеченная качественная разница этнических ситуаций на противоположных сторонах Евразийского континента? Какую-то аномалию в одном из двух случаев, отклонение от естественных форм человеческого бытия? Но какой из них аномальный, а какой — естественный?

По нашему убеждению, которое сложилось на основе изучения не только испанских материалов, развитие «этнического начала» в обществе возможно в разных вариантах, включая и «нулевой», при котором такое развитие в данный момент не наблюдается. Все эти варианты в каждом случае присутствуют в виде тенденций, те или иные из которых берут верх в зависимости от исторических обстоятельств; радикальное и глубокое изменение исторического контекста может блокировать тенденции, доминировавшие ранее, и, напротив, открыть дорогу прежде второстепенным.

В нашей стране, как представляется, после Октябрьской революции, в силу некоторых причин, требующих особого исследования, возобладала в идеологии, политической практике, общественном сознании и т. д. одна, хотя и весьма влиятельная и долговременная, но отнюдь не единственная из бытовавших к тому времени и не охватывавшая все население тогдашнего государства тенденция этнического развития, которая и стала ассоциироваться с этническим развитием как таковым практически во всех перечисленных сферах. Эта тенденция, в соответствии с которой, как было отмечено выше, «этничность» была признана неотъемлемым атрибутом личности, определяемым «по крови», по мере становления тоталитарных структур превратилась в монопольную и получила политическое наполнение. Постепенно она все больше стала определять этническую ситуацию в стране, диктуя ее формы и изменения или по крайней мере мощно воздействуя на них, и тем самым разрушая или деформируя прежние, имевшие давнюю традицию проявления этнической жизни.

Таким образом, «новая этничность» возобладала над «старой», в которой было значительно больше черт, напоминающих испанский вариант этнической ситуации. Во всяком случае, обитатели Российской империи не были «расписаны» по этническим общностям ни формально, ни фактически. Широкие слои населения в самых разных частях страны не обладали этническим самосознанием; последнее там, где оно было, во многих случаях строилось не на генетических, а на культурных, языковых, социальных и конфессиональных критериях, сплошь и рядом переплетавшихся самым причудливым образом.

Нужно сказать, что «генетическая» тенденция постоянно давала о себе знать и в испанской истории, но интересно, что как раз в качестве этнического критерия она здесь «не прижилась». Представления о «чистоте крови» сосредоточивались по преимуществу в социальной и конфессиональной сферах, к примеру служили для обоснования претензий на определенный социальный статус, подкреплявшийся по линии происхождения отсутствием каких-либо «сомнительных», т. е. из числа иноверцев (мусульман или иуда-. истов), предков. Кроме того, в разных частях Испании существовало несколько социально-профессиональных групп, по сути эндогамных и подвергавшихся в той или иной степени дискриминации со стороны соседей. Этим группам традиционно приписывалось особое, часто порочащее их происхождение (от мавров, евреев, прокаженных, преступников и др.), что и должно было объяснить приниженность их общественного статуса. Правда, предубежденность по отношению к этим людям бытовала лишь в их родных местах; перебравшись в другую часть страны, они избавлялись от тяготевшего над ними «родового клейма». Но по мере того как разрушался традиционный сельский уклад, обособленность их, в том числе и брачная, сходила на нет.

Наконец, в том же ряду — уже известная нам сознательная попытка прямо ввести генетический критерий в этническую жизнь, предпринятая в Стране басков на рубеже XIX—XX столетий и в конечном счете закончившаяся неудачей.

На наш взгляд, сравнение с Испанией убедительно свидетельствует, что трактовка «этничности» в советское время, политика отечественной администрации в «национальном вопросе» играют роль мощного стимулирующего, этнообразующего фактора, «педалируют» этнизацию общества. Провозглашение права на политическое самоопределение народов, понимаемых этнически; создание территориально-политических образований по национальному признаку, порождающее нелепое разделение местных жителей на «хозяев» и «чужаков» с легко прогнозируемыми последствиями для их взаимоотношений и с вполне понятным в таких условиях стремлением к созданию территориальных автономий — «убежищ» для всех без исключения этносов; установление иерархии национально-политических единиц, в результате чего одни этнические общности оказываются вершителями судеб других,— все это и многое другое в том же роде есть результат победы одной из возможных тенденций в этническом развитии общества при подавлении прочих, той самой победы, за которую приходится платить страшную цену...

Испания, по-видимому, демонстрирует значительно более естественный ход событий в этнической сфере. Возвращение к нему крайне желательно и у нас. Для этого «этнический элемент» должен быть изъят из политической жизни государства и остаться частным делом личности. Это ничуть не противоречит его сути, зато очень облегчает человеческое общежитие.

* * *

Уже давно завершив работу, автор забеспокоился, что у читателя-неспециалиста может сложиться впечатление, будто рассмотренный в исследовании круг вопросов и заключает в себе всю этнонациональную проблематику Испании. Конечно же, это не так: просто, с точки зрения автора, есть вещи, которые буквально вопиют о том, чтобы их как можно скорее проанализировали или хотя бы заметили и ввели в научный, административный и т. п. оборот. Им и посвящена данная работа. Что же до этнокультурного многообразия нынешнего населения Испании, то оно, разумеется, много шире упомянутого в исследовании,— равно как и затронутые здесь проблемы далеко не исчерпывают список забот испанского общества и переживаемых им конфликтов в интересующей нас сфере.

Выше упоминалось о том, что в среде испанского населения издавна — на протяжении веков — отмечается существование своеобразных групп, иногда характеризуемых нашими исследователями как «этнические» или «этнографические». Практически всегда этих людей отличал особый род занятий (нередко в сочетании с запретом на иные профессии), связанные с ним особые черты жизни и быта, но главное — более низкий, чем у окружающих, социальный статус (в рамках обычного права) и вынужденная эндогамия. Негативное отношение соседей варьировалось от бытовой отчужденности до жестоких и оскорбительных ограничений, поддержанных местными властями, и, разумеется, оправдывалось в общественном сознании массой всевозможных предрассудков, плотной стеной окружавших эти «проклятые народы», как называли их в родной стране. Такое положение, в свою очередь, не могло не сказаться на культурном, а в ряде случаев и языковом облике дискриминируемых групп, усиливая их самобытность и обособленность. Правительство Испании не раз за последние столетия пыталось, с помощью указов и предписаний, защитить этих людей и реально уравнять их в правах со всеми остальными подданными — но без большого успеха.

Одна из таких групп —»бакейрос де альсада» западной Астурии — насчитывала, по оценкам специалистов, около полутора десятков тысяч человек к началу 1970-х годов. Они жили в маленьких поселениях на горных склонах и вершинах, практикуя издревле и до последнего времени постоянные сезонные перекочевки со скотом, тогда как их соседи, оседлые земледельцы, населяли деревни в долинах. В прежние, хотя не столь уж отдаленные, времена «бакейрос» (пастухам) запрещалось принимать участие в выборах в местные органы самоуправления; им не позволяли участвовать в религиозных процессиях наравне со всеми, нести церковные хоругви или статуи святых; в самой церкви им отводился своеобразный «загон» подальше, иногда — за загородкой и даже с отдельной дверью на улицу, а места для «чистой» публики охранялись предостерегающей надписью на стене: «Сюда не входят бакейрос слушать мессу»... Во время праздников с ними никто не танцевал, зато охотников подразнить или оскорбить их находилось сколько угодно,— так что всякое сельское торжество здесь непременно сопровождалось ссорами и стычками бакейрос и их соседей. В тавернах для них держали особые стаканы из рога, тогда как все остальные посетители пили из стеклянных,— и т. д., и т. п., вплоть до того, что и на кладбищах для них были предназначены наиболее отдаленные, «непрестижные» участки земли.

Сходными чертами обладала другая группа — так называемые пасьегос, горные скотоводы Кантабрии, тоже пускающиеся в путь при смене времени года. А вот «марататос» (жители местности Марагатсрия в Леоне) известны по всей стране традиционным отхожим промыслом, которым занимались местные мужчины — транспортировкой товаров с помощью вьючных мулов. В числе «проклятых народов»-— «аготы» Наварры, дискриминация которых отмечена и в середине 1960-х гг; «негры» андалусийской провинции Уэльва, давно уже не отличающиеся по внешнему виду от соседей, которые, однако, отказывались вступать с ними в браки; «шуэты» острова Мальорка, далекие предки которых перешли в христианство из иудаизма, и др.... То, чего за столетия не смогла достичь королевская администрация, сделали время и та направленность общественно-экономического развития, которую избрала страна на рубеже 1950— 1960-х годов. Разрушение традиционного уклада жизни, в первую очередь — на селе, новая система ценностных ориентации означали и разрушение основы, на которой держались прежние стереотипы. От былых предубеждений, как свидетельствуют испанские исследователи, к настоящему времени остались лишь отголоски.

Хочется, однако, отмстить в этой связи один любопытный, как представляется, момент. Выработавшаяся в испанской литературе за многие годы трактовка феномена «проклятых народов» традиционно, вслед за общественным мнением и «здравым смыслом», сосредоточивалась главным образом на вопросе о происхождении обособленных групп испанского населения, рассматривая самые фантастические версии, существующие в массовом сознании, и добавляя к ним новые, порой не менее экзотичные гипотезы. Вместе с тем в последние десятилетия растет число видных этнологов, которые скептически относятся не только к возможностям, но и к необходимости подобных изысканий, считая их данью «этнологическому схематизму». Поиски происхождения, по их мнению, не должны быть целью этнологической науки, поскольку практически всегда служат объектом манипулирования со стороны сил, от науки весьма далеких, и редко что дают’для понимания истории данной группы и ее нынешнего положения, характеризуя скорее ее окружение и идеологию общества в целом. Попытки подтвердить этот тезис на конкретном материале выглядят достаточно убедительно. Так, в случае с «урданос»— жителями глухой, изолированной местности в труднодоступных горах Эстремадуры, чья особая природа, отличающая их от остальных испанцев, даже вошла в поговорку — удалось проследить время (XVI век) и обстоятельства зарождения легенды о них как о дикарях, не знающих морали и подлинной религии, поклоняющихся демонам, не владеющих кастильским языком, прозябающих в крайней нищете, не пользующихся одеждой, не видящих греха в убийстве и людоедстве, наконец, думающих, что они — единственные, кто живет на свете... Ничего подобного на самом деле, разумеется, не было — кроме удручающей бедности, но в этом «урданос» мало чем отличались от многих других крестьянских общин, разбросанных по всей территории Испании. Тем не менее легенда широко распространялась и развивалась, дополняясь полуправдоподобными деталями о происхождении этого «проклятого народа»— в полном соответствии с потребностями и представлениями эпохи. Едва ли не с самого начала в испанском обществе выделились урданофобы и урданофилы; активность последних приобрела к началу XX века размах движения за возрождение «урданос», их приобщение к цивилизации; в 1908 г. состоялся Национальный съезд урданофилов... Длинный ряд благотворительных мероприятий, ставший следствием этих усилий, воспитал, как замечает один из исследователей, во многих «урданос» потребительское отношение к остальной части общества, представления о том, что вся Испания в долгу у них только потому, что они такие, какие есть. Лишь сегодня, и то не без труда, такого рода установки постепенно отмирают...

В число «проклятых народов» обычно включали и цыган, но их положение несколько более специфично. В сравнении с упомянутыми выше группами численность цыган в Испании весьма велика (по некоторым оценкам — до полумиллиона), а их интеграция в испанское общество встречает на своем пути немалые трудности. Первые дискриминационные и репрессивные королевские указы, направленные против цыган, увидели свет еще в XV веке, вскоре после появления цыганских кибиток на дорогах полуострова. Вплоть до 1978 г. сохранялось действие специального приказа, адресованного жандармерии и предписывавшего вести особое наблюдение за цыганами, их деятельностью и передвижением. Королевский декрет от 11 января 1979 г. о создании межминистерской комиссии по изучению проблем, связанных с цыганами, стал едва ли не первым законодательным актом в пользу цыган за все 500 лет их пребывания в Испании. В октябре 1985 г. испанский парламент принял общенациональный план помощи развитию цыганской общности и утвердил создание специальных административных структур для реализации этой цели.

Дело в том, что начиная с 1960-х годов в образе жизни испанских цыган произошли серьезные изменения. Разрушение традиционного уклада вело к оседлости, урбанизации и пролетаризациии, которые, по мнению исследователей, охватили сейчас основную массу цыганского населения. Все более серьезной проблемой становятся отношения между цыганами и другими жителями испанских городов; более того, антицыганские выступления последних лет достигли такого размаха, что власти начали бить тревогу в связи с ростом расизма и ксенофобии в обществе. Как правило, конфликт происходит в результате попытки администрации построить жилье для цыганских семей, живущих в самодельных хижинах — чаболас, в каком-либо городском квартале; тамошние обитатели яростно сопротивляются этим намерениям, организуя пикеты, марши и демонстрации с тысячами участников и заявляя о своем нежелании иметь новых соседей, несущих с собой, как им представляется, угрозу роста преступности в их квартале (особенно часты обвинения в торговле наркотиками). В конце 1991 г. в ответ на такого рода выступления прогрессивная общественность организовала по всей стране широкую кампанию маршей и митингов с участием цыган под лозунгами: «Цыгане — против расизма и торговли наркотиками!», «Долой наркотики и долой расизм!», «Цыгане и нецыгане — все мы братья!» и т. д. Наши коллеги, испанские этнологи, постоянно выступают в печати и перед разными аудиториями, разъясняя сущность «цыганской проблемы» и борясь с позорными для общества межобщинными предрассудками.

Как мы помним, после завершения Реконкисты вначале евреи-иудаисты, а затем мавры-мусульмане, отказавшиеся расстаться с религией отцов и принять католичество, были изгнаны из страны. В настоящее время в числе испанских граждан не так уж мало представителей двух вероисповеданий, когда-то столь упорно искоренявшихся на земле Пиренейского полуострова. Так, евреи-иудаисты (около 12 тысяч) организованы в 12 общин (по городам проживания), во главе каждой из которых стоит комитет из 12 человек, избранных на трехлетний срок. Община располагает синагогой, кладбищем, магазинами кошерной пищи и т. д. Все общины объединены в федерацию, глава которой является ее представителем перед центральной администрацией.

Достаточно широко представлены в испанской общественной жизни мусульмане, по преимуществу арабы. В Андалусии они организованы в ассоциацию, которая участвует в выборах в региональный парламент, имея в программе среди прочих представляющийся несколько курьезным пункт о восстановлении исламского государства в южной части Пиренейского полуострова. Сейчас на территории страны более двух десятков мусульманских молельных домов и мечетей.

На протяжении столетий и вплоть до второй половины XX века Испания была страной эмиграции. Миллионы испанцев за это время покинули родину, отправившись на покорение и освоение новых земель для своей державы, на поиски лучшей доли для себя и своих близких, наконец, просто на заработки. Миграцинное движение в Испанию уроженцев чужих краев на этом фоне оставалось малозаметным. Однако в последние десятилетия положение стало постепенно меняться. Прежние центры притяжения мигрантов извне — развитые страны Западной Европы — резко ужесточили (особенно после экономического кризиса 1973 г.) свою иммиграционную политику, а с другой стороны, установлением демократического режима в Испании и ростом благосостояния населения начала возрастать привлекательность самой этой страны в глазах тех, кто по тем или иным причинам не мог оставаться у себя дома. По некоторым оценкам, к концу 1980-х годов на территории Испании находилось более 700 тысяч иностранцев, около 60% которых исходило из стран третьего мира. В ходе опроса, проведенного среди иммигрантов в Мадриде в 1986 г., 48% их заявили, что приехали с целью улучшить свое экономическое положение, 22% — вследствие политических преследований на родине, оставшиеся 30% назвали обе причины вместе. Наиболее крупными группами в мадридской иммигрантской общине (около 175 тыс. чел.) оказались латиноамериканцы (около 85 тыс.), уроженцы мусульманских стран (около 30 тыс.) и филиппинцы (около 15 тыс.). Более половины иммигрантов-мусульман составляют марокканцы. Что же касается остальных групп, то простой перечень их дает представление о степени пестроты той людской волны, которая накрыла Испанию в последние годы: португальцы, уроженцы Экваториальной Гвинеи (бывшей испанской колонии), аргентинцы, чилийцы, доминиканцы, перуанцы, кубинцы, североафриканцы, сенегальцы, выходцы из Индии и Пакистана, с островов Зеленого мыса, поляки, китайцы, вьетнамцы, иранцы и многие, многие другие... Значительная часть этих людей рассматривает Испанию как цель или конечный пункт своих скитаний и намерена так или иначе найти для себя «нишу» в местном обществе, чтобы закрепиться здесь навсегда. Процессы экономической, социальной, культурно-языковой интеграции, для одних — быстрые и безболезненные, для других — долгие и мучительные, вовлекают в свою орбиту многие сотни тысяч людей, из числа как приезжих, так и «принимающей стороны», ежедневно и повсеместно порождают различные драматические ситуации, ставят перед испанским обществом и администрацией множество задач, требующих немедленного решения.

Политика поощрения иностранного туризма, проводившаяся испанскими властями с конца 1950-х годов, до какого-то времени облегчала желающим въезд в страну без больших формальностей и затрат. Этим обстоятельством воспользовались те, кто стремился не столько оставить в Испании свои доллары, франки и т. д., сколько найти здесь источник более или менее обеспеченного существования. Не случайно из общего числа иммигрантов, опрошенных в Мадриде, 67% приехали сюда как туристы (после чего остались здесь уже на незаконных основаниях), 17% получили визы для учебы, и лишь 8% въехали на основе заключенного трудового соглашения.

В итоге создалось положение, при котором значительное количество — многие десятки тысяч — иностранцев в Испании годами проживало на нелегальном положении. Именно эти люди заняли низшие ступени социально-профессиональной и имущественной лестницы, именно они вынуждены были браться — при ничтожной оплате — за грязную, тяжелую или сомнительную с позиции закона работу, на которую не находилось других охотников. Чтобы изменить ситуацию, испанское правительство объявило в 1991 г. широкую кампанию под названием «Выйди на свет!», обратившись к подпольным иммигрантам с обещанием не наказывать и не высылать их, но, напротив, узаконить их пребывание в стране, если они откликнутся на призыв и добровольно заявят о себе. По данным из официальных источников, почти 133 тыс. иммигрантов, половина из которых уроженцы Марокко, воспользовались предоставленной возможностью; около 40 тыс., по оценкам исследователей, не решились этого сделать.

Есть сообщения, что в последнее время под эгидой министерства внутренних дел Испании подготовлены или разрабатываются программы помощи различным этноконфессиональным группам, проживающим на территории страны. Ставятся задачи установить точную численность этих групп, изучить их проблемы, вложить средства в социальные нужды и т. д. Важное значение при этом придается тому, чтобы в качестве посредника найти в каждой группе человека, приемлемого для всех представленных в ней течений и точек зрения, и именно с ним вести переговоры.

***

Трудно найти в нашей стране человека, которому ничего не говорит слово «Испания». Другое дело — насколько образ, рождаемый этим словом, соответствует реальности. А сейчас, когда рушатся непреодолимые прежде барьеры и сокращаются расстояния, когда все больше «простых» россиян, подобно «простым» французам, американцам, немцам, марокканцам, сенегальцам и всем прочим, получают возможность не только показывать Испанию на карте, что было доступно и раньше, а увидеть ее «живьем», ступить на ее землю, — соответствие мечты и действительности становится все более насущной необходимостью. Убежденность в этом и вдохновляла автора этой работы.

1 Это является продолжением давней традиции: ведь еще в XVII—XVIII вв. «многие валенсийцы стремились утвердить независимость валенсийского языка от каталанского на основании большого проникновения кастельянизмов в валенсийский язык», а для 20—30-х годов исследователь-филолог указывает как наиболее серьезную проблему «податливость, с которой валенсийские писатели-популисты (т. е., видимо, пишущие для народа на понятном ему языке.— А. К.) принимали кастельянизацию.

1 Название парламента происходит от слова «фуорос», означающего права и привилегии, предоставленные Наварре в момент присоединения к Испании

1 Респонденты могли давать более чем один ответ

113