Селим III и его реформы в современной турецкой исторической литературе

Bu şehr-i Stanbul ki, bî-misl ü behâdır,

Bir sengine yekpâre Acem mülkü fedâdır,

Bâzâr-i hüner ma’den-i ilm ü ülemâdır.

Nedim

Это город Стамбул – бесподобный, роскошный.

Его камень земель всех Ирана достоин,

Рождаются в нем люди новых исканий,

А на базарах науки его – сущность всех знаний.

[Перевод наш – Е.Л.]

Приведенное выше стихотворение было написано поэтом XVIII века Недимом (1681–1730), кратко описывающее эпоху того времени. XVIII век, так называемая Эпоха Тюльпанов, заключает в себе поворотный пункт в истории Османской Империи. С одной стороны – это прекрасные архитектурные строения, многочисленные открытия, расцвет искусства, поэзии и науки. «Османский Ренессанс» [1, c. 12] – так назвал эту эпоху профессор Алладин Ялчынкая; с другой же стороны – это начало больших затрат на придворную роскошь, расточительства, гниения империи изнутри, гнета народа, увеличения налогов, и краха государства в целом [2, c. 55]. Символом этого столетия стал тюльпан, отображающий все изящество и изысканность манер того времени.

Что послужило причиной такой любви и приверженности к цветку, его воспевание, украшение им без того пышных одежд, как придворных, так и самого султана? Сам цветок пользовался большой популярностью не только в XVIII веке, но и на всем протяжении турецкой истории, начиная с пришедших в Анадолу Сельджукидов [3, c. 109], продолжая личным указом завоевателя Мехмета Фатиха украшать новопостроенные парки тюльпанами [4, c. 459] и заканчивая настоящим временем. Одной из причин такой рьяной любви османов к цветку является то, что слова «Lâle» и «Allah» содержат одинаковые арабские буквы: «لا له» и «الله» [4, c. 460]. Если же читать слово «Lâle» наоборот – т.е.«هلال» – «Hilâl», то оно будет означать «Месяц», который в свою очередь являлся эмблемой Османского государства [4, c. 460].

Период «Лале Деври» начинается в 1817 году с подписанием Пассаровицкого мира (1718 г.; завершает войну Турции с Венецией (1714–18) и Австрией (1716–1718)) и заканчивается кровопролитным восстанием Паторона Халиля в 1730, которое повлекло за собой многочисленные изменения и реформы [5, c. 89]. Это восстание, считает профессор исторических наук Сонгуль Чолак, было в крайней степени правомерным и сообразным; оно было яркий взрывом за все столетие угнетенной и подавленной жизни османского народа [6, c. 175].

Что же представляла собой Османская империя в «эпоху тюльпанов»? «Как будто народ восстал против государства, а государство – против народа» [7, c. 16] – так можно кратко охарактеризовать ситуацию империи начала XVIII в. Оттоманское государство, прославленное многочисленными военными победами и наводившее ужас на соседние государства, было достаточно замкнуто в себе. Оно игнорировало какие-либо вмешательства, как в свою социально-политическую систему, так и культурную. Однако, ввиду внутреннего кризиса и военных неудач XVIII в., империя невольно обратила внимание на своего соперника в лице Запада, который в последствии стал ее союзником. Именно в этот период османы начинают проявлять интерес к западной культуре и даже заимствовать европейские одежды, вещи обихода и картины [1, c. 189]. Последствия же этого заимствования были весьма разнообразными, подчас неожиданными.

Западные направления послужили одной из причин начала реформирования увядающей империи. И, таким образом, термин «Османские Реформы» стал тождественным термину «Османская Европеизация» [8, c. 16]. Конечно же, реформаторство Османской империи не было самопроизвольным или спонтанным. Наоборот, оно было вызвано как внутренними, так и внешними факторами. Самый главный внутренний фактор – это постепенный регресс государства, корни которого уходят еще в XVI век. И так, на протяжении двух веков османская Турция, «варясь в собственном соку», медленно переживала упадок, который в свою очередь послужил сильнейшим толчком к коренным переменам.

Многие турецкие ученые, описывая былую мощь и силу Османской империи, выделяли несколько причин ее кризиса. Одной из таких причин была «недооценка стран Западной Европы, и государство как бы «закрылось в себе». Попытки возродить былое могущество стали предприниматься еще в XVII веке, но не увенчались ожидаемым успехом. И только в XVIII веке, отказавшись от прежних стереотипов, османские правители стали проводить реформы по вестернизации империи» [9, c. 23]. Эти изменения турецкие историки так или иначе связывают с общественным строем классического периода. То есть, сами «классические целостные институты» XVI века продолжали существовать, однако дальше их функции и содержание претерпели серьезные изменения [9, c. 23]. Что же касается перемен и преобразований XIX и XX веков, то они являются результатом прогресса и реформ XVII и XVIII веков. Хотя, некоторые турецкие историки считают, что «истинная реформация и модернизация начинается лишь в эпоху Танзимата» [10, c. 45], тогда как профессор Анкарского университета Гази Мухаммет Шахин раскрывает и показывает в своей работе попытки реформ в османском обществе, начатые еще в XVII веке, упоминая таких личностей, как Султана Мурада IV(1609–1640), Кочи Бея (? – 1650), Катиба Челеби (1609–1657). В любом случае, авторы едины в том, что европеизация носила вынужденный характер и не была результатом любви Османов к Западу [9, c. 24].

Рассматривая изменение менталитета и вестернизацию в целом, можно выделить несколько общих тенденций. Самым главным фактором изменения взглядов Османов на Европу Шахин выделял их военные поражения. И поэтому первые перемены были, по его мнению, связаны с армией и военной службой: создание роты «Humbaracı» (использующие ручные гранаты, вылитые из железа или бронзы – Е.Л.), открытие «Школы геометрии», где военные обучались математике и естественным наукам. «Эта школа является первым техническим учебным заведением Турции» [11, c. 4]. Важен и тот момент, что в это время начинается активный сбор сведений и знаний о европейских достижениях в военной области – это многочисленные рапорты, доносы и описания, привезенные уполномоченными представителями, как Ибрагим Мутеферрика (1674–1745) и Конт Бонневвал (1675–1747) , более известный под именем Ахмет Паша. Шахин также говорит об угрозе со стороны Российской империи, что играло немаловажную роль в последующем реформаторстве [9, c. 30]. Большое значение, на его взгляд, имела и русско-турецкая война 1768–1774 гг. В этот период была создана “Mühendishane-i Bahri-i Humayun” («Султанская Высшая Школа Мореплавания»), которая являлась предшественницей современной Военно-морской Школы Турции [9, c. 30]. Не обошлось и без внешнего воздействия: заинтересованность Франции в укреплении Османской империи можно объяснить ее желанием оградиться от Российской империи, тем самым защитив свои земли и обеспечив свое господство на Среднем Востоке. Поэтому французская сторона посылала как можно больше офицеров и деятелей наук, открывала свои посольства, оплачивала обучающие курсы. В целом, автор освещает классическую эпоху Османской империи [9, c. 32].

Шахин не ограничивается лишь переменами в военном деле, а затрагивает и культурные сферы, объясняя это тем, что Османы хотели изучить Европу с разных сторон. Тому свидетельствуют сведения, собранные уполномоченным послом Османской империи во Франции Йирмисекиз Мехмет Челеби (1660–1732) – «довольно впечатляющие парижские дворцы, опера, сады и типография» [9, c. 32]. Автор также отмечает большой прогресс в типографии, благодаря которому, по его мнению, стало возможным более близкое знакомство и следование турецкой интеллигенции западному прогрессу. Автор отмечает, что наряду со знакомством с Европой османские правители стали подражать системе европейской дипломатии, что способствовало изменениям в менталитете самих падишахов. Вообще, до конца XVIII в. Османское государство не знало дипломатии в том смысле, как ее понимал Запад. Отсутствовал ее основной элемент – наличие дипломатических представительств в других странах и, на основе взаимности, наличие в Османской империи дипломатических миссий других государств. Империя подвергалась критике в основном за то, что она не воспринимала и не осуществляла дипломатическую деятельность в понимании Европы. Но наряду с этим можно сказать, что в периоды усиления Османской империи и отрыве от европейской дипломатической практики были свои положительные моменты. «Не будучи связаны по рукам политическими и дипломатическими играми и обязательствами, Османы получали возможность свободы действий» [12, c. 230].

Европейское влияние также прослеживается и в архитектуре империи. Яркий тому пример – садовый павильон Sâdâbât Köşkü, мечеть Nuruosmaniye Camii, построенная в стиле барокко, гробницы и комплексы дворы при мечетях [12, c. 230]. Мухаммет Шахин подчеркивает, что «начавшееся в XVIII веке знакомство с Европейской культурой становится причиной изменения менталитета османских правителей на «западный лад» и уже в XIX веке переходит в свою очередь в широкомасштабную вестернизацию» [9, c. 35].

Профессор Мармарского Университета, член исторического общества Турции (TTK) Абулькадир Озджан говорит о предпосылках реформ, начатых еще в XVI веке. Неудачу реформ XVII века автор объясняет «привеженностью османов к Kanun-ı Kadim («Kanun-ı Kadim» – свод законов и наказаний преступлений в финансовой сфере и системе управления. Варианты такого свода законов были составлены еще во времена Мехмета Фатиха (1430–1481) и Сулемана Кануни (1495–1566). Другое его название «Kanunname-i Osmani» – Е.Л.). Но, начиная с XVIII века, это мировоззрение претерпело изменения; и главной задачей турецких послов во Франции было разведать и принести все лучшее европейское в систему Османской империи» [13, c. 95]. Далее автор весьма схож в своих рассуждениях о французско-турецких отношениях с Шахином. В оценке Озджана, Османская империя начала осознавать не только свое несовершенство, но и отставание от европейских стран, что привело к различным последствиям, одним из которых было и то, что вместо религиозных тем стали обсуждаться темы светского характера, а также политические сплетни, что стало основным занятием османов. Излюбленным местом таких разговоров стали так называемые кахвеханелер (небольшие кафе, где продавалось кофе – Е.Л.), количество которых с каждым разом возрастало.

Высокую оценку преобразованиям XVIII в. дает известный историк Шакире Полат. Он отмечает, что провозглашение Турции государством в 1923 году не было бы возможным без вестернизации. Именно в это время Османская империя повернулась к Западу, и, что главное, «увидела» его: появляются такие термины, как демократия, народный суверенитет, монархия, аристократия, парламент [14, c. 24]. Автор считает, что именно поиски решений возникавших на протяжении столетий проблем, а именно нововведения и первые реформы, приоткрыли двери в мир демократии и стали первой попыткой разделения властей. В качестве доказательства автор приводит такие документы, как созданный во времена Мустафы IV Şer’i Hüccet (вид официальной клятвы, обязательной для падишаха во время унаследования престола о том, что он будет нести ответственность за народ и будет «пользоваться» властью, исходя из канунов Шариата – Е.Л.) и Sened-i İttifak (официальный договор о разделении властей между падишахом и классом «Ага», а также признание ими власти друг друга в конкретных областях – Е.Л.).

Очень интересна работа Салима Айдуза, историка живущего на данный момент в Объединенном Королевстве. Работа была написана в декабре 2006 года и заключалась в исследовании протекании новых европейских технологий в Османскую империю. Ссылаясь на известного профессора исторических наук и члена Организации Исламских Конференций Экмеледдина Ихсаноглу, автор выделяет три основных канала, по которым Османский мир получал новые европейские достижения: переводы научных европейских книг, рапорты и описания османских послов в Европе и те образовательные центры, которые были открыты в конце XVIII – начале XIX века [15, c. 5]. Как считает автор, все оттоманские науки брали свои истоки из религии, т.е. ислама, и османы не считали нужным делать новые открытия и даже не намеревались передавать свои знания следующим поколениям. Османские султаны и улемы также считали, что Запад вряд ли мог дать им что-то новое – настолько самоуверенной была их внутренняя политика. Точкой поворота автор считает XVII век – именно тогда это мировоззрение начинает меняться ввиду неудачных военных походов в Европу, которая в полную силу показала, насколько развита она была на то время. Айдуз отмечает особую роль Эпохи Тюльпанов, т.к. именно в это время были предприняты первые шаги в знакомстве Османского государства с Европой. В это время, говорит автор, комитеты, учрежденные садразамами, наряду с переводимыми ими трудами исламского мира, стали обращать внимание на труды Запада [16, c. 14]. Автор отмечает особую роль иностранцев, «приехавших в империю по различным причинам: будь то рабы с военных походов, то официальный военный персонал» [15, c. 16]. Прежде всего это: Ибрагим Мутеферрика, Клод-Александре Комте де Бонневал, а также Барон де Тотта, кто первый познакомил османских «аскеров» с техникой производства оружия тяжелой артиллерии. Автор солидарен с идеями Стэнфорда Шоу и его работой “Учреждение новых османских военных корпусов под руководством султана Селима III (1789–1807)”. Далее он переходит к другому каналу передачи знаний – переводы с европейских языков, которые также сыграли немаловажную роль в культурном и технологическом обмене конца XVIII века. Эти переводы, по мнению автора, были сфокусированы на четырех дисциплинах: астрономия, география, медицина и, конечно же, военная сфера – тяжело-артиллерийское оружие [15, c. 16]. Затем автор подробно останавливается на каждом из четырех пунктов. Следует отметить, что открытие Коперника, вызвавшее столь бурный протест в католической Европе, также имел большое влияние и на уже знакомое с астрономией османское общество, а именно его философский и религиозный аспект. В исламе не было возражений по поводу гелиоцентрической системы Коперника, и поэтому ее восприняли как достоверную. Хотя, по словам автора, основной целью перевода трудов по астрономии было исправление ранее допущенных ошибок в области этой науки [15, c. 16]. Еще один аспект – медицинские знания. Если раньше османские «лекари» основывались только на традиционную исламскую медицину, то в конце XVIII века они также начинают пользоваться переводами европейских «целителей», сопоставлять свой опыт с их. Наиболее важными трудами этого времени были «Dusturu Vasim fi tibb al-jadid wa’l - kadim» («Список основных понятий в современной и традиционной медицинской науке»), «Vasilat al matalib fi ilm al-tarakib»(«Средства и порядок, нужные для получения медицинских составов») и «Tibb-i Kimya-i jadid» («Современная химическая медицина»), составленные ведущим врачом того времени Аббас Весимом б. Абдуррахманом Эфенди в конце XVIII века. Еще одно достижение того времени в области медицины – открытие кругов кровообращения видным врачом того времени Шупхазаде Абдулазиз Эфенди, который написал свой «Kitaat-i Nakaha fi Tarjama-i Kalimat-i Boerhaave» («Приятные мысли на тему переводов сочинения Боерхави»), основываясь на опыте европейского врача Хермана Боерхави. В оценке автора, география имела огромное значение в военной тактике османов, а также в религиозном плане – направление расположение священной Каабы при молитве. Он выделяет переводчика этой сферы – Османа Абдулменнана. Салим Айдуз пишет: «Государство османов не ставило своей задачей перенести все открытия европейской культуры полностью и не проводило какую-либо систематическую политику по присвоению этих открытий; оно только пользовалось ими в своих практических целях и только ради своей выгоды» [15, c. 16].

В целом, XVIII век – время, когда Европа начинает в особенно тщательном порядке изучать не только внутренние ресурсы, но и внешние: другие страны и общества, в которые входила и Османская империя. Истощенное Оттоманское государство с одной стороны и развивающаяся и интересующаяся другими нациями Европа с другой – вот что в большей степени способствовало сближению двух совершенно различных, порой воюющих континентов, постепенному размыванию их стереотипов и табу по отношению друг к другу. Иммено в это время империя, законы которой служили традиции, а единственным путем – «газават», впервые приняла на свой трон султана, который был воспитан на европейский лад. С одной стороны, общество оценило его старания пустить время вспять и вернуть былую мощь империи, с другой же – оклеветало его «безбожником», лишив самого дорогого – собственной жизни.

Итак, в чем же состояла задача Селима III? На сегодняшний день существуют разные мнения и ответы на этот вопрос.

Как пишет историк Энвер Зия Карал, во время правления Селима III, который должен был стать «покорителем мира» [17, c. 15], имели место быть две важных задачи: сохранение всего, что есть, и создание нового фундамента государства. Султан отличался творческой натурой и рациональным мышлением, и поэтому был избран для реформаторской миссии. По словам автора, одним из приоритетных пунктов в политике Селима III была забота о народе, которому он посвятил свои следующие строки:

Layık olursa cihanda bana taht-ı şevket

Eylemek mahz-ı safadır bana nasa hızmet [17, c. 16].

По велению судьбы, вставши на престол,

Народу своему служить мне

Милее будет всех похвал.

[Перевод наш – Е.Л.]

Идеи реформирования государства, как считает автор, были в крови у маленького султана, ведь его отец Мустафа III, еще будучи у власти, много сил и средств потратил на возрождение империи. Мустафа III часто брал своего десятилетнего сынишку на политические собрания, где и решалась судьба империи [17, c. 62]. Таким образом, Селиму III было завещано быть великим реформатором. Не обошлось и без тех, кто явно противился введению нового порядка, объясняя свое поведение «болезненным состоянием» Османской империи. У султана был единственный и решительный ответ на их заявления: «кроме смерти, все болезни излечимы» [17, c. 62]. Карал пишет, что султан на то время был весьма реалистичен в своей оценке, но в своих поступках, к сожалению, он больше опирался на чувства, чем на знания. Был подготовлен свод законов «Нового Порядка», осуществление которого было весьма сложным. «Для полного функционирования законов «Низам-и Джедид» было нужно следующее: наличие сильной реформаторской силы в лице султана и его придворных, одобрение и принятие этих законов со стороны интеллигенции, а также мирная обстановка в стране. Однако, ни первого условия, ни второго, ни третьего в период правления султана Селима III не наблюдалось» [17, c. 81], поэтому, по словам автора, стать «покорителем мира» Селиму III так не удалось. Проигранная русско-турецкая война и проникновение русского флота в босфорские воды негативно повлияли на общественное мнение. Селим III был обвинен в безбожии и его «Низам-и Джедид» был признан причиной окончательного краха империи [17, c. 81].

Вообще, первым, кто использовал термин «Nizam-ı Cedid» («Новый Порядок»), по мнению Абулькадира Озджана, был протестант Де Рокнефорт. В своем «новом порядке» Рокнефорт говорит об относительном сходстве идеологий протестантизма и ислама, предлагает свой выход из экономического кризиса империи путем продажи дешевого сырья в Европу. Ибрагим Паша, оценив идеи протестанта, выдвигает их на Высшем Собрании («Dîvân-ı Hümâyûn»). «Но эти идеи так и не были осуществлены из-за высокой коррупции в Османском государстве и французского фанатизма» [13, c. 34].

Достаточно подробный взгляд на Селима III, как реформатора и личность, принадлежит доктору наук, профессору Сельджукского университета – Гюлю Акйилмазу. Прежде всего, автор обращает внимание на возраст султана. Ему было всего лишь двадцать восемь лет, и на его плечи упал такой большой груз, как реформаторство отставшей и угнетенной, насквозь прогнившей Османской империи. Его «Nizam-ı Cedid» включал не только реформы в области военного дела, но также перемены структуры общества в целом – ему удалось открыть так называемый «железный занавес», отделявший Оттоманское государство от Запада [18, c. 664]. Автор упоминает «дипломатическую реформу» султана: открытие османских посольств в Лондоне, Париже, Берлине, Венне, Амстердаме. Что интересно, автор, ознакомившись с трудами известных англоязычных историков Бернарда Льюиса и Стенфорда Шоу, говорит об их ошибочном мнении о «дипломатической реформе». Они считали, что османские послы в своих рапортах сообщали больше ненужной информации, как, например, описание театров, блюд, модных одежд. С одной стороны, говорит автор, это было вызвано нежеланием Порты испортить отношения с Францией, а ни как не «глупостью» или некомпетентностью послов [18, c. 663]. Подводя итоги, Акйилмаз определяет период правления Селима III как целую эпоху, занимающую место между Эпохой Кёпрюлю и Эпохой Танзимата.

Интересна точка зрения нашего современника, известного историка Эждера Окумуша. Он рассматривает реформаторство со стороны национализма и светскости того времени. Националистические мысли, распространившиеся в большей степени в XIX веке, зарождаются еще в XVIII веке со времен «французских смут» (предвестники Французской революции). Первыми носителями националистических идей, по словам автора, были христиане, жившие на территории Османской империи. Затем это мировоззрение передалось и мусульманам и набрало большие обороты уже к XIX веку во время греко-турецких войн [19, c. 9]. Автор отмечает, что Селим III был весьма впечатлен идеями французских переворотов, поэтому поставил на повестку дня такую важную тему, как отношение религии и государства. Конечно же, говорит автор, нельзя назвать Османскую империю светским государством; но важно то, что именно в те годы впервые была выдвинута тема отделения религии от государства, а если быть точнее, то ее «неотделение», обеспечение их прочной связи. То есть, султан пытался как можно крепче соединить эти два института.

У Ахмета Расима на этот счет есть свое мнение. Реформы «Нового порядка» он считает ничем иным, как еще одной попыткой султана Селима III удержаться у власти. «К этому времени реформы «Низам-и Джедид» вместо того, что бы сохранить янычарские корпуса, были нацелены на спасение самого султана» [7, c. 15]. С одной стороны, это было правильным решением, потому что для подчинения страны и осуществления своего «порядка» султану была необходима опора и защита, роль которой превосходно исполнилась бы армейскими подразделениями. Как мы увидим дальше, роль армии и военного командования будет выходить на передний план турецкой истории еще не один раз. Автор поддерживает реформаторские шаги султана, говоря о том, что «действительно, иметь при себе дисциплинированную и сильную армию – как показывают и события современности – это залог существования успешного государства» [7, c. 16]. Анализируя действия реформатора, автор описывает поведение придворных: «не успел новый султан [Селим III] взойти на престол, как ему прислуживающие лица стали с большим уважением исполнять его приказы» [7, c. 16]. Причина этого, по словам автора, крылась в новом режиме империи – начался период «наград и казней, которые, словно два крыла, помогали умирающей птице взлететь повыше» [7, c. 16]. Этот период, пишет автор, был удачным случаем для искоренения своих недругов и оппозиционеров в лице Терсане Эмини Селим Аги и его сына Назифа. Их казнь послужила официальным «уроком для других, не хотевших подчиниться Новому порядку» [7, c.17]. Однако, Ахмет Расим не забывает и сподвижников султана, которые играли немаловажную роль в переменах исследуемого периода. «По существующим историческим источникам мы можем говорить о двух силах, способствующих процессу реформ. Первая сила – сам султан с его реформаторским настроем и принципами, вторая сила же – помогающие султану государственные деятели» [7, c. 29]. Среди таких лиц автор выделяет садразама Салих Пашу и составленный им «султанский указ», в котором излагались последствия и наказания за недобросовестную государственную службу.

Подробный анализ личности и реформаторской деятельности султана Селима III можно проследить в двухтомной истории Турции под редакцией Экмеледдина Ихсаноглу. По его мнению, на плечи молодого султана легла тяжелая ноша: проигранные войны, отсталость страны и кризис социальной, экономической и политических сфер империи. Реформатор должен был поднять государство на высокий уровень, что бы оно смогло идти «в ногу с Европой, развивая науку, искусство, торговлю – в общем, «цивилизацию» [20, c. 74]. Таким образом, султану предстояло проведение «глубоких реформ, направленных на коренное решение проблем» [20, c. 79]. Но, как отмечает автор, поначалу под влиянием военных поражений не чувствовалось заметной отрицательной реакции на создание «нового порядка», то есть, Селим III пользовался уважением и авторитетом среди народных масс. Однако, «новые правила» «не пошли дальше некоторого упорядочения в рамках старых устоявшихся принципов» [20, c. 79] и потерпели фиаско. Причиной этого автор считает «народное раздражение и недовольство Селимом III и, косвенно, деятельностью сторонников «новой системы» [20, c. 79], которое достигло критической точки и подготовило почву для янычарских волнений и выступлений. Султан, избегавший, в оценке автора, применения силы и движимый «ненужным в данном случае чувством милосердия», отменил все меры по осуществлению «новой системы» и «отдал реформы и реформаторов, как и собственно судьбу, на милость оппозиции». Однако, на наш взгляд, не стоит винить и презирать султана за его политические неудачи, имевшие место на фоне кровавых переворотов и дряхлеющей империи. Селим III внес свою неоценимую лепту в процесс реформаторства всего Востока. К таким выводам мы пришли исходя из анализа второго тома по «Истории Османской культуры» под редакцией того же автора. В годы правления султана Селима III наблюдается культурный подъем османского общества. Прежде всего, это развитие наук, а в частности, математики, физики, географии и медицины. Годы правления Селима III подарили османскому обществу таких известных исследователей, как Мехмеда Челеби, Шехризаде Саида, Катиба Челеби, Ибрагима Хаккы и Османа Абдул-Меннана [21, c. 435]. Автор также упоминает стекольную фабрику на берегу Босфора, которая была построена именно с указа Селима III и которая, к тому же, продолжает функционировать и по сегодняшний день [21, c. 475]. Таким образом, «культура восточных Османов превратилась в культуру Османов западных» [21, c. 476].

Известный турецкий исследователь и доктор юридических наук Бюлент Танер посвятил целый раздел своей монографии оценке личности и деятельности султана Селима III. Прежде всего, пишет автор, следует охарактеризовать деятельность Селима III как «положительное начало» [22, c. 305]. Основные два принципа, на которые опирался султан, «были «вестернизация» и «правовой порядок» [22, c. 305]. Реакционным действием на эти принципы послужило выступление Мустафы Кабакчи, под предводительством которого был свергнут султан. Однако, по утверждению автора, восстание Мустафы Кабакчи весьма отличалось от восстания Патрона Халиля, произошедшее еще в начале XVIII в. Главное их отличие в том, что на стороне первого выступали не только недовольный народ и янычары, но и находящиеся у синекуры религиозные деятели, т.е. оппозиция. Вопреки утверждениям всех остальных своих коллег Танер пишет, что Селим III при проведении реформ за основу брал не народ, а государство [22, c. 40], и ставил себе цель сохранить «угнетающий» политический строй Османской империи. Весь период нововведений автор называет «калькированием строя и нравов европейских государств» [22, c. 40]. Тем не менее, Танер считает Селима III «первым серьезным реформатором Османской империи» [22, c. 33].

Тема улемов и оценка личности Селима III также присутствует в монографии профессора политических наук Стамбульского университета Т.3. Тунайя под названием "Процесс вестернизации в политической жизни Турции", где анализируется процесс становления и развития государственных институтов и конституционного права, а также «эволюция взглядов турецких государственных и общественных деятелей на отношения личности и государства, прерогативы государственной власти и права человека на возможность, целесообразность и методы заимствования у буржуазного Запада его политического устройства, идей науки, техники и культуры с XVIII в. до конца 50-х гг. нашего столетия» [23, c. 11]. Что интересно, султан выступает у автора некой «надсословной» силой, существующей как бы отдельно от остального государства, в чем и заключалась, по мнению автора, неудача его преобразований.

Подводя итог, можно отметить единство мнений авторов в том, что во время правления султана Селима III в государственном управлении империи царил настоящий хаос, и правовой механизм империи не мог работать в полную силу. Турецкие авторы признают, что принятые султаном меры не пошли дальше банального упорядочивания старых принципов и законов, но все же попытки наведения дисциплины и восстановления авторитета власти привели к некоторому умиротворению и порядку внутри увядающей, но в то же время неутихавшей от кровопролитных восстаний империи.