Литература

1. Герцен А. О развитии государства. в кн.: Он же. Письма издалека Критические статьи и заметки. М., 1981

2. Правда о России, рассказанная кн. П.В.Долгоруковым. Примечания. Париж, 1861, с. 460.

3. Екатерина II. Записки. СПб., 1907, с. 658.

4. Уоллес М. Россия. В 2-х тт. Т. 1. СПб., 1880, с. 344-345.

5. Герцен А. Указ, соч., т. 6, с. 215.

6. Де Белькур. Заметки француза о Москве в 1774 году. Публикация Н.И.Дмитриева. // Русский архив. 1875. Кн. 11, с. 280-281.

7. Герцен А. Собр. соч. в 30-ти тт. Т. 7. М., 1956, с. 182-183.

8. Герцен А.И. Письма издалека, с. 146.

9. Эйдельман Н. Грань веков. – В кн.: В борьбе за власть. М., 1988, с. 289-290.

10. Дидро Д. Об учреждениях Вашего имп. Величества и о духе вашей нации. Собр. соч. в 10-ти тт. Т. 10. М., 1947, с. 105-106.

11. Чистович И. Феофан Прокопович и его время. Т. 4. Сб. статей. СПб., 1868, с. 71-72.

12. Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции. – В кн.: Он же. Судьба и грехи России. Т. 1. СП6., 1991, с. 82.

13. Платонов С. Столетие кончины имп. Екатерины II. Соч. в 2-х тт. Т. 1. СП6., 1912, с. 241.

14. Бердяев Н. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века. – В кн.: Русская идея. В кругу писателей и мыслителей русского зарубежья. В 2-хтт. Т. 2. М., 1994, с. 217.

15. Ешевский С. Сочинения по русской истории. М., 1900, с. 7-8.

16. Некрасов Н.А. Петербургские утлы (Из записок одного молодого человека) – В кн.: Физиология Петербурга. М., 1991, с. 105.

17. Арапов П. Летопись русского театра. СПб., 1861, с. 69. 18. Россия. Энциклопедический словарь, с. 384.

19. Ключевский В. Курс русской истории. Соч. в 8-ми тт. Т. 4. М, 1958, с.329.

20. Победоносцев К. Исторические исследования и статьи. СПб., 1876, с.185.

21. Победоносцев К. Заметки для истории крепостного права России. // Русский вестник. Т. 16. М., 1858, с. 567-568.

22. Фирсов Н. Пугачевщина. М, 1921, с. 21-24, 27.

23. Князьков С. Очерки из истории Петра Великого и его времени. М, 1909, с. 70-72.

24. См. об этом: Семевский В.И. Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX века. В 2-х тт. Т.2. СПб 1888, с.529-571.

25. Фирсов Н. Петр III и Екатерина II. Первые годы ее царствования, Петроград. М., 1915, с. 105-108.

26. Андреев Г. Уроки царей. К 200-летию со дня смерти Екатерины II // Русская мысль, №4148, 7-13 ноября 1996 г., с 10.

27. Эйдельман Н. 17 сентября 1773 года. // Знание-сила 1984, №1, с. 37.

28. Там же.

29. Там же, с. 40.

30. Эйдельман Н. Революция сверху в России (Заметки историка). // Наука и жизнь. 1989, № 11, с. 118.

Тема 18. Александровская эпоха: новая попытка либеральных преобразований

После консервативного завершения правления Екатерины II и самодержавного террора Павла I восшествие на престол Александра I было воспринято – особенно молодым поколением – с надеждой на самые серьезные преобразования российской жизни.

В самом начале своего царствования Александр торжественно возвестил эру либерализма и действительно провел некоторые реформы, разработанные М.М.Сперанским. Александру хотелось, чтобы в глазах просвещенного человечества Россия представала как страна вполне цивилизованная, управляемая на основе согласия между властями и гражданами. Он объявил, что будет руководить страной «по законам и сердцу» своей «премудрой бабки», что свидетельствовало о его желании вернуться к либерализму. Однако в России, как наставлял царя один из его близких советников, реформатор может опереться только на образованное меньшинство дворян (прежде всего – на «молодых офицеров»), некоторую часть буржуазии, да «нескольких литераторов». Силы, бесспорно, недостаточные, но следует надеяться, во-первых, на огромный традиционный авторитет царского имени (а потому ни в коем случае не следует ограничивать самодержавие какими-либо представительными учреждениями) и, во-вторых, как можно быстрее создавать школы, университеты, распространять грамотность, создавая в качестве опоры реформ просвещенную молодежь (1). Это была довольно логичная и целостная программа и Александр I начал ее осуществлять. Он сделал ставку на молодых: многие послы, генералы, сановники были 30-40-летними. Он начал решительную переделку картины мира молодого поколения: в правление Александра были основаны или возобновлены почти все дореволюционные русские университеты: Казанский, Дерптский, Виленский, Петербургский Харьковский и, кроме того, Ришельевский лицей из которого позже возник Одесский университет, а также знаменитый Царскосельский лицей. И все это сопровождалось реформами гимназий, либерализацией уставов учебных заведений, введением самоуправления и выборности начальства.

В начале царствования Александра была запрещена раздача населенных земель в частную собственность, по указу 1803 года помещики получили право отпускать на волю крестьян, наделив их землей. В 1818 году был издан царский указ «Об улучшении на казенных предприятиях способов содержания фабричных». Второй крупной программой социально-политических преобразований стал план Сперанского, который в 1808-1812 годах задумал и разработал сложную, многоступенчатую реформу. В этой программе не предусматривалось уничтожение помещичьего землевладения, в чем Сперанский был прав: уничтожение правящего слоя отнюдь не всегда большое достижение для страны. Российское дворянство при всех его недостатках продолжало оставаться главным носителем просвещения, культуры, исторической традиции. В начале XIX века оно было незаменимо – при слабости еще только возникавшей русской буржуазии и дремучей темноте многомиллионного крестьянства.

Сперанский разработал план преобразований ив сфере управления. Его проект предполагал введение выборности всех законодательных, исполнительных и судебных органов, учреждение Государственной думы, разделение властей, наконец некоторое конституционное ограничение самодержавия. Кроме того, Сперанский считал необходимым расширение свободы печати (конечно, «в известных, точно определенных размерах»). Именно при нем в политический лексикон впервые вошло слово «гласность». Первые годы царствования юного императора закономерно были исполнены самых радужных надежд. Осложнившиеся внешние отношения отвлекли его внимание от внутренних задач. Александр I был вынужден бороться с Наполеоном сначала в союзе с Австрией, когда русские были разбиты при Аустерлице, потом в союзе с Пруссией.

Война с Наполеоном существенно изменила картину мира русского крестьянина, который был и солдатом и партизаном, и мирным жителем на бескрайних просторах России, в которых затерялась великая французская армия. Серьезно была откорректирована и картина мира русской интеллигенции, до того явно тяготевшей к идеям французской революции и идеализировавшей Наполеона. Александр I высоко ценил интеллигентов-идеологов, ибо хорошо понимал, что для победы над Наполеоном необходимо прежде всего воссоздать в картине мира народа сильно потускневшие образы Державы и внешнего врага. И вполне естественно, что, когда было получено известие о вторжении французской армии, он обратился к народу с хорошо продуманным манифестом.

В свою очередь и все другие ответственные за государственную идеологию лица включились в пропагандистскую работу, внедряя в картину мира населения России угодные властям патриотические образы. «Но какое же отечество может быть у раба? – спрашивал историк. – А русский крестьянин очень часто тогда стоял ниже раба, был вещью. И подвинуть его на защиту именно отечества было вовсе не легко» (2).

Любая война провоцирует проявление деструктивных сил, отменяя правила гражданской жизни и ставя в повестку дня насилие как радикальный способ решения всех проблем. А их – деструктивных сил и склонности к насилию – в русском народе за века накопилось более чем достаточно. Мародерство в российской армии начало принимать угрожающие масштабы. М.Кутузов сообщал об этом: «Сегодня пойманы в самое короткое время разбродившихся до 2000 нижних чинов. Сие сделано не старанием начальников, но помощию воинской полиции. <...> Привычка к мародерству, возымев действие свое на мораль солдата, обратилась ему почти в обыкновение» (3). Кутузов ввел смертную казнь за мародерство и другие военные

Москвич, свидетель пожара 1812 года, так рассказал о ситуации в Москве перед вступлением в нее Наполеона: «Наши войска, вошедши в город, разбили несколько питейных домов, из которых рабочие люди обоего пола и караульщики тащили вино ведрами, горшками и кувшинами и перепились» (4). Вдобавок к всему за сутки до вступления в город Наполеона из московских тюрем были выпущены все уголовники В результате всех этих «оборонительных мер» Москва встречала французских солдат в таком виде, что они приводили в ужас от увиденного.

Довольно долго русское общество не желало признавать, что Москву сожгли сами русские: еще в начале 1813 года большинство было убеждено, что московский пожар – дело рук французов. Но с течением времени русское общество полностью изменило свой взгляд на этот вопрос, и «французское вандальство превратилось в жертву, принесенную русским народом, по инициативе московского главнокомандующего, для спасения отечества» (5). Москва была и сожжена, и разграблена русскими людьми, о чем убежденно говорят и свидетели, и историки. Грабеж продолжался и после того, как из Москвы ушли французы, так что против «своих», да к тому же вооруженных грабителей пришлось применять военную силу. Об этом рассказал потомкам А.Бенкендорф: «10 октября 1812г. мы вступили в древнюю столицу, которая еще вся дымилась... Крестьяне толпою устремились грабить и захватывать магазины с солью, медную монету казначейства и винные погреба. Весь наш отряд... едва был достаточен, чтобы сдерживать чернь, вооруженную оружием, отбитым у неприятеля» (6).

Естественно, что крестьяне не только грабили собственные города, но и самоотверженно сражались с оккупантами. Правда, сначала настроение крестьянства было далеко не патриотичным. Как сообщал историк, «в Москве некоторые крепостные возлагали надежду на освобождение с пришествием французов. Император Александр I был хорошо осведомлен об этом и заранее принял меры предосторожности против своего народа. «Видя, что война с французами неизбежна, и опасаясь волнений», он распорядился для их подавления заранее разместить в каждой губернии карательные отряды «по полубатальону в 300 чел.» (7).

Время показало, что принятые меры предосторожности совсем не лишними. Е.Тарле писал, «что в 1812г. происходил ряд крестьянских волнений против помещиков и волнений местами серьезных. <...> 1812г. «знаменовался резким увеличением числа активных крестьянских выступлений» (8).

С приходом французов крестьяне связывали перспективы освобождения от крепостного рабства. Как отмечает Е.Тарле, после занятия Москвы Наполеоном «Александру доносили, что не только среди крестьян идут слухи о свободе, что уже и среди солдат поговаривают, будто Александр сам тайно просил Наполеона войти в Россию и освободить крестьян, потому, очевидно, что сам царь боится помещиков. А в Петербурге уже поговаривали.., что Наполеон – сын Екатерины II и идет отнять у Александра свою законную всероссийскую корону, после чего и освободит крестьян» (9).

Наполеон некоторое время колебался, стоит ли разыграть в войне крестьянскую карту или это слишком опасно. Он «то вдруг приказывал искать в московском архиве сведения о Пугачеве (их не успели найти), то окружающие императора делали наброски манифеста к крестьянству, то он сам писал Евгению Богарне, что хорошо бы вызвать восстание крестьян, то спрашивал владелицу магазина в Москве француженку Обэр-Шальмэ, что она думает об освобождении крестьян, то вовсе переставал об этом говорить, начиная расспрашивать о татарах и казаках» (10). В конце концов Наполеон все-таки приказал доложить ему об истории пугачевского движения. Эти мысли о Пугачеве показывают, что он реально представлял себе возможные последствия своего выступления в качестве освободителя крестьян. Если чего и боялись русские Дворяне, то не столько континентальной блокады, сколько именно потрясения крепостного права в случае победы Наполеона – в виде новой грандиозной пугачевщины.

Но Наполеон отверг «крестьянский» план кампании. Для императора новой, буржуазной Европы мужицкая революция оказалась неприемлемой. В речи, перед сенаторами в Париже 20 года, он сказал: «Я веду против России только политическую войну... Я мог бы вооружить против нее самой большую часть ее населения, провоз гласив освобождение рабов; во множестве деревень меня просили об этом. Но когда я увидел огрубление этого многочисленного класса русского народа, я от казался от этой меры, которая предала бы множество семейств на смерть и самые ужасные мучения». Возможно именно это решение, а не «генерал Зима» и не мудрость одноглазого полководца решили исход войны, названной историками Отечественной.

Война потребовала от властей принятия дополнительных мер безопасности, которые и были приняты в традиционно русской форме. Вот лишь один пример. Губернатор Москвы граф Ф.Ростопчин рассказывал: «Мне хорошо прислуживали три мелких агента. Переодевшись, они постоянно таскались по улицам.., затем они приходили отдавать мне отчет и получали кой-какие наставления, чтобы распространять тот или иной слух по городу, или чтобы подбодрять народ и ослаблять впечатление, произведенное каким-нибудь недобрым известием... Время от времени полиция забирала кой-каких появлявшихся болтунов, но так как я не желал оглашать подобные истории, то вместо того, чтобы предавать суду этих людей... я отсылал их в дом умалишенных, где их подвергали последовательному лечению, т.е. всякий день делали им холодные души, а по субботам заставляли глотать микстуру» (12). Вот они – истоки радикальных мер борьбы с диссидентами. Даже обидно, что большевики не смогли ничего придумать нового, – все уже было в истории России.

Русское командование, осознав опасность, грозящую от ожидающего воли крестьянина, включилось в пропагандистскую игру – в июле 1812 года был объявлен набор крестьян в ополчение, и стали распространяться слухи, что «попавший в ополчение получает волю». И хотя при этом ратников предупреждали, что после войны «всяк возвратится с честью и славою в первобытное свое состояние и к прежним своим обязанностям», однако «в среде крестьян поселилась надежда, что наградою за пролитую в борьбе с врагом кровь будет освобождение от крепостной неволи» (1).

Началась народная война с французами. Организованные русскими офицерами партизанские отряды наносили серьезный урон отступающей армии и в то же время чаще напоминали разбойничьи шайки. Герой войны и будущий шеф жандармов А.Х.Бенкендорф рассказывал об этом: «Мой лагерь походил на воровской притон... Множество людей, занимавшихся погромными делами, являлись беспрерывно торговать добычу, доставлявшуюся ежедневно в лагерь. <...> Золото и серебро в этом лагере обращалось в таком изобилии, что казаки, которые могли только в подушки седел прятать свое богатство, платили двойную и тройную стоимость при размене их на ассигнации. Крестьяне, следовавшие всюду за казачьими партиями и бдительно несшие аванпостную службу, брали из добычи скот, плохих лошадей, повозки, оружие и одежду пленных. Было до крайности трудно спасать жизнь последних» (14).

Набиравшая силу правительственная пропаганда изображала французов в виде неких злобных полуживотных, которых необходимо уничтожать во имя собственного спасения. Все это подогревало традиционное жестокосердие русского народа и только это может объяснить запредельную, рационально не объяснимую жестокость крестьян по отношению к пленным французам, которая была совершенно несоизмерима с тем злом, которое они принесли на русскую землю. Историк рассказывает, что «банды крестьян, вооруженных топорами, вилами, кольями, ножами, охотничьими ружьями и, вообще, чем ни попало... бесчеловечно мучили своих пленных: то обмотают их соломой – если же много – запрут в сарай – и зажгут, то утопят в прорубях, то зароют живыми в землю... Даже баб и ребятишек охватывал прилив необузданной ненависти, и они жестоко издевались над несчастными, отданными им на потеху. Порою женщины проявляли какую-то особенную кровожадность. «Бывало, – рассказывал последствии один старик-крестьянин, – наткнемся мы, парни, на одного, возьмем и приведем в деревню; так бабы купят у нас его за пятак: сами хотят убить... другая пырнет ножом, другая колотит кочергой, опять другая тычет веретеном» (15). Известен случай, когда один часовой мастер, «осенив себя трижды крестным знамением, схватил большой кухонный нож, бросился на улицу и убил пять или шесть французов... После убийства часовой мастер снова перекрестился, а затем спокойно вытер и убрал нож» (16).

Эта ненависть к французам и сознание победы над ними явились «той психологической почвой, на которой – по выражению историка – пышным цветом зацвела патриотическая легенда о чуть ли не титаническом героизме, проявленном в Отечественную войну и генералами, и казаками, и даже деревенскими бабами». Толчок к развитию легенды дали в том числе и такие патриотические стихотворения, как «Певец во стане русских воинов» В.А.Жуковского. Естественно что под влиянием националистической пропаганды солдаты и офицеры русской армии, пришедшие во Францию, считали себя национальными героями.

Победив Наполеона и вступив в пределы Франции, многие русские солдаты были поражены высоким уровнем жизни в этой стране и решили остаться здесь навсегда. Русский офицер – свидетель этих событий, стоявший со своей частью в Реймсе, вспоминал: «Наши солдаты... начали оставаться; из двух гусарских полков в одну ночь ушло сорок человек. Пехотинцы также стали сильно бегать. Фельдмаршал издал строгий приказ и определил по червонцу тому, кто поймает и приведет беглого». «То, чего не хватало русским крестьянам до 1812 года, – писал историк, – возможность сравнивать свое положение с жизнью на Западе, явилось, когда русские солдаты и ополченцы побывали в Западной Европе... А.А.Бестужев так выразил это в письме из крепости к императору Николаю: «Войска от генералов до солдат, пришедши назад, только и толковали, как хорошо в чужих землях» (17).

Как известно, с этой же проблемой пришлось столкнуться и И.В.Сталину – после Великой Отечественной войны. Российские власти в первый, но не в последний раз столкнулись с актуальной идеологической проблемой. Внушая своим подданным, что они живут «в лучшем из миров», что у них есть все основания гордиться своим отечеством и – соответственно его правителями, эти последние заботливо укрепляли «железный занавес». Но наступал момент, когда власти вынуждены бывали обращаться к «дорогим братьям и сестрам» с призывом отразить внешнюю опасность и для народа, и – особенно – для власти. Для это приходилось выпускать значительную часть населения за «железный занавес». И тогда вся пропаганда повисала в воздухе – оказывалось, что иные народы живут гуманней, богаче, чище, уважительней друг к другу и т.д.

Так и в этот раз в картине мира русского солдата появился совершенно новый фрагмент – образ Европы как «земли обетованной», где простому человеку живется сытно и вольготно. Не удивительно, что дезертирство из русской армии приняло прямо-таки массовые формы. Когда армия победителей двинулась в обратный путь на родину, Н.Муравьев сообщал: «Во все время похода до своей границы у нас было много беглых во всех полках. Люди уходили, иные с лошадьми и амуницией... В числе беглых были старые унтер-офицеры, имеющие кресты и медали... Вообще в этом походе мы лишились около 6000 беглыми, из которых впоследствии многих возвратили нам союзные державы» (18). Многих беглых – на их погибель – союзные державы вернули и Сталину после второй Отечественной войны.

Те же из солдат-крестьян, кто вернулся на родину, получили благодарность... от бога. Именно так было сказано в «Манифесте о ежегодном торжественном чествовании дня избавления России от неприятельского нашествия», в котором возвещалось о даровании духовенству особого наперсного креста, дворянству и воинству особых медалей, купечеству «благоволения и благодарности», а мещанству и крестьянству объявлялось, что с них не будет производимо в продолжение некоторого времени рекрутских наборов и что они «получат мзду свою от бога». Эта война оставила, по убеждению историка, в психике русского крестьянства «чувство жгучей обиды».

Воцарение Александра означало, по существу, смену эпох, вызвавшую смену картины мира целого поколения. Ее обновление обусловило то обстоятельство, что к концу XVIII века в России сложилось совершенно новое поколение людей. Изменение картины мира развивалось с такой быстротой, что в течение одного только столетия мы отчетливо можем, по мнению Ю.М.Лотмана, различить несколько поколений, своеобразную лестницу человеческих типов. Люди последней трети XVIII века при всем разнообразии натур, уже отмечены были одной общей чертой нацеленностью на индивидуальный жизненный реализуемый за счет личного поведения. Люди начала XVIII века стремились влиться в какую-то группу и стать «птенцами гнезда Петрова», защитниками правоверия, уйти в скит или бежать в Европу. Но всегда ими руководит желание стать частью какого-то сообщества (субкультуры), сделать его законы своими собственными правилами. Но для человека конца XVIII века характерны попытки найти свою судьбу, выйти из строя, реализовать свою собственную личность Такая ориентация психологически обосновывает многообразие проявившихся в эту эпоху способов поведения.

Период от 1812 до 1825 года А.Герцен назвал «последним органическим периодом цивилизаторской эпохи в России». Европа возвращалась к спокойствию. Многое из того, к чему стремились люди, осуществилось. Хотели сильного государства – Александр возвращался из Парижа, окруженный «штабом немецких властителей». Хотели образованного дворянства – аристократическая молодежь была либеральна, даже революционна и ни в чем не уступала самым пылким радикалам своего времени. Тем более неожиданным и тяжелым был для многих сдвиг политики Александра I вправо. До сих пор не вполне ясны причины, вызвавшие этот сдвиг, и историки гадают, почему были отвергнуты проекты 1815-1818 годов, каков механизм их отклонения. Часто ссылаются на испугавшие императора революционные события в Европе в 1820-1821 годах, а также на знаменитый бунт Семеновского полка в октябре 1820 года, будто бы изменивший первоначальные благие намерения Александра I. Один из сравнительно либеральных министров Николая I Д.Н.Блудов не без юмора заметил, что европейские революции, мешавшие русским реформам, являлись всегда столь вовремя, как будто их тайно подготавливали российские крепостники.

Но существовало и мощное течение, выполнявшее функции оппозиции справа, – огромный и сильный своей вездесущностью бюрократический аппарат. Главные люди страны – министры, губернаторы, крупные военачальники, советники, администраторы – составляли примерно один процент от одного «правящего процента», то есть 4-5 тысяч человек. Число ничтожное, но за каждым – сила, влияние, связи, люди, деньги. Именно эти люди, как можно предположить, Сперанского и заставили Александра отступить от намеченных реформ.

Среди противников реформ, в том числе освобождения крестьян, были и лучшие представители российской интеллигенции. Так, Н.М.Карамзин наставлял царя: «Мне кажется, что для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу, для которой надобно готовить человека исправлением нравственным; система наших винных откупов и страшные успехи пьянства служат ли к тому спасительным приготовлением? В заключение скажем доброму монарху: «Государь! История не упрекнет тебя злом, которое прежде существовало (положим, что неволя крестьян и есть решительное зло), но ты будешь ответствовать богу, совести и потомству за всякое вредное следствие твоих собственных уставов» (19).

Карамзин, вообще-то, был за республику и освобождение крестьян, но не теперь, после. Когда эти крестьяне хоть немного просветятся, освободятся внутренне. Ив такой позиции был свой резон – в России всякое забегание вперед было чревато социальными катаклизмами. Реформы, не имеющие опоры в общественном сознании, были обречены на неуспех. И вместе с тем «искренность историка, его талантливое перо становилось сильным оружием для тех, кто без всякого идеализма, но с немалой корыстью и цинизмом прятался за его спиной» (20).

Вот почему Александр I собрался объявлять программу реформ не в своей столице, где был сосредоточен аппарат, а подальше от нее, в Варшаве. Но тем .самым царь обидел российскую мыслящую публику, пожаловав конституции Финляндии и Польше и заметив тогда, что они должны показать России «благодетельный пример».

Крах государственного либерализма привел к расколу либерально настроенной интеллигенции. Их власть опасалась браться за осуществление своих идеалов, страшась разрушительных последствий.

«У нас что ни затей без содействия самой власти будет пугачевщина» (21). Другая часть предпочла не отступать от своих идеалов и на этой основе возникло движение декабристов. Их характерная черта – патерналистская жалость к народу, народные бедствия – постоянно обсуждаемая тема, где народ рассматривала» как единственный источник Правды.

Хотя еще Петр I составил табель о рангах, но только Сперанскому удалось положить его в основу политической структуры России. XVIII век – век временщиков и фаворитов – налагает на провинциальную Россию причудливые черты позднего европейского феодализма. Служебную карьеру почти исключительно определяли происхождение и связи. Каждый вельможа тащил за собой клан родственников, клиентов прихлебателей. Карьеры создавались фантастически быстро и обрывались в результате придворного переворота. Сперанский положил этому конец. Он создал свою административную систему, скопировав ее с наполеоновских образцов. Но главное в том, что именно он, использовав идею Петра, «уложил всю страну в табели о рангах». С созданием министерств возник особый тип гражданского служащего – министерский чиновник, «который решал заглазно все местные потребности России путем канцелярского порядка» (22). На протяжении первой половины XIX века этот тип чиновника претерпел определенную эволюцию. По описанию современника, бюрократ 1820-х годов, «коль скоро получит место сколь-нибудь видное, думает быть министром. Он делается горд, в обращении холоден и в то же время словоохотлив, но с теми, которые в молчании по целым часам готовы его слушать... Как бы ни мало было занимаемое им место, он заставляет просителей дожидаться в передней, обходится с ними свысока и даже берет взятки, как будто собирает дань с побежденных» (23).

В александровскую эпоху российское чиновничество быстро развивалось. Теперь уже далеко не только высшие слои, но и выходцы из купечества, мещанств . крестьянства и отпущенные на волю крепостные с у жили во всех учреждениях, включая центральные. Многие из них получали классные чины и довольно быстро продвигались по служебной лестнице. В начале IX века бывали чиновники даже в возрасте 9-13 лет. Это обстоятельство вынудило правительство в 1828 ввести возрастные ограничения: разрешалось принимать на службу лиц не моложе 14 лет, а начало действительной службы считалось после 16 лет. Однако все усилия по сокращению числа чиновников давали лишь обратный результат. Рескрипт «О сокращении числа чиновников по министерствам, чтобы не было сверх штата и лишних» (1812 г.) привел лишь к частичному их сокращению. Ссылаясь на малочисленность штатных служащих, министры признавали необходимость иметь чиновников, которые в ожидании мест служат без жалованья.

Важное значение в культурной жизни России имело появление двенадцати томов русской истории Карамзина. Работа над этим трудом сблизила Карамзина с Александром I. Он читал ему наиболее рискованные страницы, в которых клеймил тиранию Ивана Грозного и восхвалял свободы Новгородской республики. «Александр слушал его с вниманием, с волнением и тихонько пожимал руку историографа... Он почерпнул в ней лишь одну идею: «Народы дикие любят свободу и независимость, народы цивилизованные – порядок и спокойствие», он сделал лишь один вывод – «осуществление идеи абсолютизма», развитие которой, прослеженное им от Мономаха до Романовых, преисполняет его восторгом» (24).

Литература стала тем стержнем, вокруг которого объединялись дворянские интеллигенты для выработки новых фрагментов картины мира. Так, в 1815-1818 годах существовало литературное общество «Арзамас», символом которого был гусь. В него входили В.А.Жуковский, К.Н.Батюшков, П.А.Вяземский, В.Л.Пушкин, А.В.Давыдов, А.Ф.Воейков, А.С.Пушкин; среди его членов были будущие декабристы Николай Тургенев, и Орлов, Никита Муравьев, а также С.С.Уваров, ставшие позднее влиятельными сановниками. В конце царствования Александра I появилась гениальная комедия А.С.Грибоедова «Горе от ума». Пушкин открыл период в русской литературе, который позднее стали называть классическим. Именно в это время картина мира верхов русского общества под влиянием политических событий того времени раскалывается на две прямо противоположные – картину мира официального патриотизма и картину ми общественной революционности. Пушкин, хотя его и называли позднее «певцом декабристов», ухитрился (на благо своему творчеству) не примкнуть ни к тому ни к другому течению.

В 1801 году частным типографиям разрешено был печатать книги с одобрения цензуры, причем вменено в обязанность обозначать типографию на заглавном листе. В 1802 году было дозволено заводить типографии во всех городах, но с запрещением печатать в них книги церковные и относящиеся к вере – это составляло привилегию типографий духовного ведомства. Формально в начале века сохранял силу цензурный устав 1804 года. Но уже с 1807 года параллельно с официальной цензурой Министерства народного просвещения стала развиваться особая цензура тайной полиции. В число обязанностей секретного комитета, который был учрежден в том же году, входил и просмотр вышедших в свет газет и журналов, а с учреждением особого Министерства полиции и ему было дано такое право. В 1815 году цензура уже не разрешала журналов, не снесясь предварительно с Министерством полиции. Запрещено было критиковать даже актеров императорских театров.

Правительство приняло меры и по укреплению православной картины мира. В 1813 году по воле императора Александра I было учреждено Российское библейское общество. Главной его целью провозглашалось распространение библии среди христиан всех вероисповеданий. В какой-то мере это было связано с тем, что у православной церкви возникли серьезные проблемы в связи с включением в состав России западных территорий. В это время в состав российского офицерского корпуса стали вливаться представители многочисленного польского дворянства, исповедовавшие католицизм. На службе в русской армии появились и офицеры армяно-грегорианского вероисповедания, а также мусульманского – азербайджанцы, горцы Кавказа, татары и башкиры. Все это вызывало тревогу у хранителей православной картины мира требовало их неусыпных забот.

Царствование Александра I составило эпоху в Де организации народного образования. В 1802-1804 годах была осуществлена реформа, в основе которой лежали принципы бесплатного и бессословного образования, в ее ходе возникло Министерство народного просвещения. В трех округах университеты уже существовали (Московском, Виленском и Дерптском). Уже в 1804 году были основаны университеты в Казани и Харькове. В то же время получили высочайшее утверждение уставы московского, харьковского и казанского университетов. В Петербурге в том же 1804 году был учрежден Педагогический институт, преобразованный в университет лишь в 1819 году.

Университетский устав 1804 года обещал очень многое. Профессора составляли совет – автономную корпорацию, выбиравшую ректора и деканов. Эти выборные лица заведовали хозяйственными делами. Организация преподавания была отдана всецело в распоряжение совета. Для своих членов университет имел собственный суд, на который жаловаться можно было только сенату.

Очень скоро, однако, выяснилось, что на самом деле государство никому не отдало своих полномочий в этой сфере, и свобода, предоставленная уставом 1804 года, является иллюзией. При первой же попытке совета Харьковского университета настоять на одном из своих постановлений профессоров, подписавших протест, велено был призвать в губернское правление и сделать им строжайший выговор с подтверждением, что ежели впредь окажут подобное непослушание, то будут преданы суду. Выборы отменялись, ученые степени раздавались по усмотрению попечителя. Небогаты оказались новые университеты и слушателями: в первое десятилетие их существования студентов насчитывалось всего по нескольку десятков, и только со второго десятилетия число студентов в новых университетах стало переходить за сотню.

С 1804 года началось постепенное преобразование народных училищ в гимназии. Губернские гимназии предполагалось иметь в каждом губернском городе, причем наблюдение за ними было предоставлено университетам. Директор гимназии был вместе с тем и директором уездных училищ (заменивших малые народные училища Екатерины II), которых предполагалось иметь по крайней мере, по одному в каждом уездном и губернском городе. Наконец, смотритель уездного училища был, в свою очередь, начальником приходских училищ своего уезда. Устанавливалась жесткая преемственность программ преподавания: в уездном училище уже не учили тому, что преподавали в приходском, в гимназии предполагалось известным то, чему учили в уездном училище.

Какую же картину мира предлагали учащимся в александровскую эпоху? Прежде всего это была религиозная картина мира, перемешанная с научным мировоззрением. Так, в приходской школе учили Закону Божию, чтению, письму и арифметике; в уездном училище кроме этих предметов преподавались геометрия, география, история, начатки физики и естественной истории. В гимназии ни Закон Божий, ни русский язык уже не проходились; этим освобождалось место для ряда новых предметов, входящих в состав университетского курса (логика, психология, этика, эстетика, народное право, политическая экономия). Расширены были программы физико-математических и естественных наук; преподавались также коммерция и технология.

И все-таки реформа мало способствовала процветанию гимназий и университетов. Дворянство не устраивало качество государственной системы образования. Считалось более правильным и престижным нанимать домашних учителей и воспитателей. Но, с другой стороны, распространение частных учителей не могло устроить правительство, ибо они формировали у учеников слишком разнообразные картины мира. Однако все попытки чиновников Министерства народного просвещения ликвидировать конкуренцию со стороны частных учителей не могли, разумеется, найти понимания и поддержки у граждан, которые доверяли домашнему обучению больше, чем казенной школе.

Кроме того, в университеты поступали прежде всего те, кто готовился стать учителем. А дворяне стремились отдавать своих детей преимущественно в военные школы. А кто заботился не столько о карьере, сколько о хорошем воспитании, тот помещал детей в частные пансионы. Поскольку все носители новой европеизированной культуры рассматривались народом как «чужие», возникло отчуждение казенных учителей от общества, и в некоторых городах оно не было преодолено почти до середины XIX века. Общим местом исторических записок о губернских гимназиях и уездных училищах была констатация малоприятного факта – учебные заведения поначалу не встречали ожидаемой поддержки у горожан, которые ни за что не хотели отдавать в них детей и выделять для них личные средства.

А между тем армия чиновничества разрасталась, и отсутствие тяги населения к образованию делало эту армию совершенно неквалифицированной и даже полуграмотной. В ответ на это правительство сделало довольно сильный ход. 6 августа 1809 года был издан указ, написанный на основе доклада Сперанского Александру I. потребовавший от каждого желавшего получить чин коллежского асессора (8-й класс), и статского советника (5-й класс), дававшего права потомственного дворянства, предъявить свидетельство об окончании университета или сдать соответствующие экзамены. Отныне при продвижении по служебной лестнице преимущества отдавались университетскому образованию. Гимназия становилась путем в университет, а университет обещал в будущем обер-офицерский чин. Указ был отменен только тогда, когда он выполнил свою роль, – в 1856 году. За время его действия образовательный уровень чиновников значительно вырос.

В 1817 году была введена плата за обучение в учебных заведениях петербургского округа, ас 1819 года она стала вводиться и в других округах. Таким образом, к концу царствования Александра I наметился отход от принципов бесплатного и бессословного образования, заложенного реформой 1804 года. В сентябре 1824 года новый министр народного просвещения Шишков в своей «тронной речи» заявил, что «науки полезны только тогда, когда, как соль, употребляются и преподаются в меру, смотря по состоянию людей… Обучать грамоте весь народ, или несоразмерного количество людей, принесло бы более нежели пользы» (25).

Вскоре реакционные тенденции стали все более заметны и в других отраслях культурной политики. Так, в 1817г. Министерство народного просвещения было преобразовано в Министерство духовных дел и народного просвещения, и это объединенное ведомство задалось целью решать с помощью просвещения религиозные задачи.

В конце царствования в настроении императора усугубились усталость и разочарование. Пылкие мечты юности остались неисполненными. Причина этого лежала в неясности самих мечтаний, неумении найти практические средства для их осуществления, отчасти в отсутствии надлежащих сотрудников. Но главное – в консерватизме картин мира основной части русского общества, вовсе не ориентированной на так называемый «прогресс», но желавшей более всего неизменности, стабильности жизненных реалий.

Но вместе с тем это была одна из самых интересных эпох в петербургском периоде русской истории. И действительно, это было время мистических течений, масонских лож, межконфессионального христианства, Библейского общества, Священного союза и теократических мечтаний, Отечественной войны, декабристов, Пушкина и развития русской поэзии, эпоха русского универсализма, который имел такое определяющее значение для русской духовной культуры XIX века.