От сопротивления к гиперконформизму

Появление молчаливого большинства нужно рассматривать в рамках

целостного процесса исторического сопротивления социальному. Конечно,

сопротивления труду, но также и медицине, школе, разного рода гарантиям,

информации. Официальная история регистрирует лишь одну сторону дела --

прогресс социального, оставляя в тени все то, что, будучи для нее

пережитками предшествующих культур, остатками варварства, не содействует

этому славному движению. Она подводит к мысли, что на сегодняшний день

социальное победило полностью и окончательно, что оно принято всеми. Но с

развитием социальности развивалось и сопротивление ей, и последнее

прогрессировало еще более быстрыми темпами, чем сама социальность. И теперь

оно существует по преимуществу уже не в тех грубых и примитивных формах,

которые были свойственны ему вначале (сегодня прогрессу социального

благодарны, сегодня только сумасшедшие отказываются пользоваться такими благами цивилизации, как письменность, вакцинация или социальные

гарантии). Прежнее открытое сопротивление соответствовало этапу столь же

открытой и грубой социализации и исходило от традиционных групп, стремящихся

сохранить свою культуру, изначальный уклад жизни. Гомогенной и абстрактной

модели социального сопротивлялась еще не масса, а дифференцированные

структуры.

Этот прежний тип сопротивления проанализирован в концепции "two steps

flow of communication" ("двухуровневой коммуникации"), которая разработана

американской социологией и согласно которой масса вовсе не образует

структуру пассивного приема сообщений средств информации, будь то сообщения

политического, культурного или рекламного характера. На первом уровне

коммуникативного процесса микрогруппы и индивиды их расшифровывают, но,

совершенно не склонные к точному, в соответствии с установленными правилами,

их прочтению, делают это по-своему. На втором -- они с помощью своих лидеров

этот поток посланий захватывают и преобразуют. Они начинают с того, что

господствующему коду противопоставляют свои особые субкоды, а заканчивают

тем, что любое приходящее к ним сообщение заставляют циркулировать в рамках

специфического, определяемого ими самими цикла. Но точно так же поступают и

дикари, у которых европейские деньги находятся в уникальном, характерном

только для их культур символическом обращении (к примеру, у сианов Новой Гвинеи), или корсиканцы, у

которых система всеобщего избирательного права и выборности функционирует по

законам соперничества кланов. Эта манера подсистем добиваться своего путем

присвоения, поглощения, подчинения распространяемого доминирующей культурой

материала, эта их хитрость заявляет о себе повсюду. Именно благодаря ей

"отсталые" массы превращают медицину в своеобразную "магию". И они делают

это не по причине, как принято считать, архаичности и иррациональности

своего мышления, а потому, что и в данной ситуации придерживаются

характерной для них активной стратегии нейтрализующего присвоения, не

анализируемого ими, но, тем не менее, сознательного (ибо они обладают

сознанием "без знания")противодействия внешнему -- стратегии, которая

позволяет им с успехом защититься от губительного для них влияния

рациональной медицины.

Однако здесь перед нами именно структурированные, традиционные -- и с

формальной, и с содержательной точек зрения -- группы. Иное дело -- когда

угроза для социализации исходит от масс, то есть групп чрезвычайно

многочисленных, внушающих страх и безликих, сила которых заключена,

наоборот, в их бесструктурности и инертности. В случае со средствами

массовой информации традиционное сопротивление сводится к тому, чтобы

интерпретировать сообщения по-своему -- в рамках особого кода группы и в контексте ее установок. Массы же принимают все и абсолютно

все делают зрелищным; им не требуется другой код, им не требуется смысл;

они, в сущности, не сопротивляются -- они просто обрекают все на

соскальзывание в некую неопределенную сферу, которая даже не является сферой

бессмыслия, а выступает областью всеохватывающего гипноза/манипуляции.

Всегда считалось, что массы находятся под влиянием средств массовой

информации -- на этом построена вся идеология последних. Сложившееся

положение объясняли эффективностью знаковой атаки на массу. Но при таком,

весьма упрощенном, понимании процесса коммуникации упускается из виду, что

масса -- медиум гораздо более мощный, чем все средства массовой информации,

вместе взятые, что, следовательно, это не они ее подчиняют, а она их

захватывает и поглощает или, по меньшей мере, она избегает подчиненного

положения. Существуют не две, а одна-единственная динамика -- динамика массы

и одновременно средств массовой информации. Mass(age) is message [30]*.

Та же ситуация и с кино, которое создавалось как медиум рационального,

документального, содержательного, социального и которое очень быстро и

решительно сместилось в сферу воображаемого.

Та же ситуация и с техникой,наукой и знанием. Они обречены на

существование в качестве магических практик и предназначенных для

потребления зрелищ. Та же ситуация и с самим потреблением. Экономисты, к

своему изумлению, так и смогли рационализировать его, несмотря на

основательность их "теории потребностей", несмотря на согласие массы с их

рассуждениями о том, что в действительности является полезным, а что нет.

Ибо на поведении массы этот ее консенсус с экономистами обычно (а может

быть, и никогда) не сказывается. Масса перевела потребление в плоскость, где

его уровень оказывается показателем статуса и престижа, где оно выходит за

всякие разумные пределы или симулируется, где царствует потлач [31]*, который отменяет какую бы то ни было потребительную стоимость. Обращенные к ней настойчивые призывы к правильному, рациональному потреблению раздаются со всех сторон (они исходят и от официальной пропаганды, и от общества потребителей, и от ассоциаций экологов и социологов), но все напрасно. Ориентируясь на стоимость/знак, не

задумываясь, делая на нее ставку (что экономистами всегда -- даже когда представление об этой стоимости как о чем-то весьма неустойчивом они

пытались ввести в свои теории -- рассматривалось в качестве отступления от

принципов экономического разума), масса разрушает экономику, выступает

против "объективного" императива потребностей и рационального контроля за

намерениями и устремлениями. Если стоимость/знак противопоставляется ею

потребительной стоимости, то отсюда следует, что она обесценивает уже и

политическую экономию. Утверждение, будто все это в конце концов укрепляет

стоимость меновую, то есть систему, не выдерживает критики. Ибо, хотя

система и сохраняет еще способность с успехом защищаться отданной игры и

даже использует ее в своих интересах (ей выгодно наличие массы, потерявшей

рассудок от создаваемых для кухни технических новинок и т. п.), такого рода

соскальзывание, такого рода смещение, которые практикуются массами,

означают, что экономическое, почти не ограниченное никакими пределами,

получившее чуждую себе направленность, превратившееся в магический ритуал и

театрализованное представление, доведенное массами до состояния пародии на

самого себя, -- это экономическое уже сейчас утратило всю свою

рациональность, уже сейчас переживает свой конец. Массы (мы, вы, все),

вопреки надеждам учителей, вопреки всем призывам воспитателей-социалистов,

сделали его асоциальным, отклоняющимся от нормы, и продемонстрировали, что

отныне не ориентируются ни на какую политическую экономию. Они не стали

готовиться к будущим революциям и брать на вооружение теории, в соответствии

с которыми они должны "освободиться" от экономического в рамках "диалектики"

поступательного движения. Они знают, что ни против чего, строго говоря, не

восстают, что упраздняют систему, всего лишь подталкивая ее к

функционированию по законам гиперлогики, в режиме предельной нагрузки,

который ей противопоказан. Они заявляют: "Вы хотите, чтобы мы потребляли. Ну

что ж, мы будем потреблять все больше и больше. Мы будем потреблять все что

угодно. Без всякой пользы и смысла".

Так же обстоит дело и с медициной: и здесь прямое сопротивление

(которое, впрочем, окончательно не исчезло) было оттеснено в сторону

вариантом ниспровержения более гибким -- гипертрофированно, необузданно

почтительным к ней отношением, панически слепым подчинением ее предписаниям.

Фантастический рост потребления в секторе медицинских услуг, полностью

лишающий медицину ее социального характера, -- лучшего средства для ее

уничтожения не придумаешь. Отныне уже и сами врачи не знают, чем они

занимаются, в чем заключается их функция, поскольку масса воздействует на

них в гораздо большей степени, чем они на массу. Пресса вынуждена

констатировать: "Люди требуют от медицины заботы, хороших врачей, лекарств,

гарантий здоровья -- им всего этого мало, они хотят еще, все больше и больше, и они хотят этого без конца".

Перестают ли массы в своем отношении к медицине быть массами? Отнюдь нет:

они разрушают ее как социальный институт, подрывают систему социального

обеспечения; требуя увеличения предоставляемых им медицинских услуг, они

ставят под удар социальное как таковое. Видеть в социальном предмет

индивидуального потребления, товар, цена которого зависит от колебаний

спроса и предложения, -- что может быть большим издевательством над этим

социальным? Пародия на подчинение и вытекающий из нее парадокс: массы

выходят за пределы логики социального, расшатывают всю его конструкцию

именно потому, что в своих действиях следуют его законам. Разрушительная

гиперсимуляция, деструктивный гиперконформизм (как и в ситуации с Бобуром

[32]*, которая была проанализирована по другому поводу [33]) приобретают черты самого решительного вызова, и в полной мере оценить его мощь, предсказать, какими

последствиями для системы он обернется, сегодня не сможет никто. Существо

нашей современности не заключено ни в борьбе классов, ни в неупорядоченном

броуновском взаимодействии лишенных желания меньшинств -- оно состоит именно в этом глухом, но неизбежном противостоянии молчаливого большинства навязываемой ему социальности, именно в этой гиперсимуляции, усугубляющей симуляцию социального и уничтожающей его

по его же собственным законам.

Модуль 11. Реклама как инструмент управления массовым сознанием и поведением.

ХРЕСТОМАТИЯ

Эдди Ван Авермат. Социальное влияние в малых группах.^*

Конформизм, или влияние большинства

Шериф и автокинетический эффект

В ранних экспериментах по социальному влиянию (Muzafer Sherif, 1935) автор помещал испытуемых, одного или группу из двух или трех человек в совершен­но темную комнату. На расстоянии около пяти метров находился единствен­ный небольшой стационарный источник света. Как вы уже можете знать из соб­ственного опыта, в отсутствие ориентира неподвижная лампа кажется блуждаю­щей во всех направлениях. Эта относящаяся к восприятию иллюзия известна как автокинетический эффект. Шериф просил своих испытуемых дать точную оценку степени движения лампы, естественно, не информируя их об автокинетическом эффекте. Половина испытуемых вынесла свои первые 100 суждений, находясь в одиночестве. В следующие три дня они прошли три дополнительных последова­тельных испытания, но уже в группах из двух или трех человек. Для другой поло­вины процедура была изменена. Они сначала подвергались трем групповым ис­пытаниям, а затем испытанию в изоляции. Испытуемые, которые сначала выска­зывались будучи в одиночестве, довольно быстро развивали стандартную оценку (личная норма), вокруг которой колебались их мнения. Этот личный стандарт был стабилен, но значительно варьировался между отдельными личностями. В груп­повой фазе эксперимента, когда вместе сводились люди с разными личными норнами, мнения испытуемых сводились к более или менее общей позиции — груп­повой норме. При обратной процедуре эта групповая норма, полученная в пер­вом испытании, сохранялась в последующих испытаниях.

Этот известный эксперимент показывает, что люди, оказываясь перед неодно­значными и неясными стимулами, все же развивают устойчивую внутреннюю си­стему координат, благодаря которой оценивают раздражитель. Однако, сопостав­ляя собственные мнения с чужими, они быстро отказываются от этой системы, с тем чтобы приспособиться к мнению других людей. С другой стороны, общая си­стема координат, сформировавшаяся в присутствии других, продолжает воздейст­вовать на выносимые человеком суждения, когда источник влияния уже отсутст­вует.

Во введении конформизм был описан как изменение личного мнения в сто­рону мнения, выраженного большинством членов группы, к которой принадле­жит человек. Строго говоря, исследование Шерифа не является экспериментом по конформизму или влиянию большинства, потому что он просто сводил вмес­те двух или трех людей, имеющих различные мнения. Для того чтобы довести этот эксперимент до эксперимента по конформизму, нужно заменить всех испытуе­мых, кроме одного, сообщниками экспериментатора, проявляющими единодушие по какому-то конкретному суждению, что и было проделано в работе Якобса и Кэмпбелла (Jacobs and Campbell, 1961). Кроме того, после каждых тридцати вы­сказанных суждений один из сообщников заменялся на испытуемого, пока вся группа не оказывалась состоящей из «наивных» испытуемых. Результаты показа­ли, что большинство оказывало значительное воздействие на суждения испытуе­мого, даже после того как это большинство постепенно вывели из эксперимен­тальной ситуации.

Все сказанное до сих пор вряд ли могло вас удивить. В конце концов, нор­мально и даже способствует адаптации то, что люди подвержены влиянию со сто­роны других людей в том случае, когда стимул двусмыслен или когда они не ре-рены в собственных суждениях. Но проявите ли вы конформизм, когда суждения остальных заведомо неправильны и полностью расходятся с тем, что говорят вам ваши чувства и физическая реальность? Восторжествует ли социальная реаль­ность, или же вы будете, как говорится, «называть вещи своими именами»?

Эксперимент Соломона Аша

Вопрос, поднятый выше, послужил отправной точкой для серии известных экс­периментов по конформизму, проведенных Соломоном Ашем в начале 1950-х гг. (Asch, 1951, 1956). В своем первом эксперименте Аш привлек семь студентов для участия в эксперименте по зрительному различению. Их задача была достаточно проста: 18 раз они должны были определить, какая из трех сравниваемых линий равна по длине стандартной. В каждом эксперименте одна сравниваемая линия была действительно равна по длине стандартной, а две других отличались от нее.

В некоторых экспериментах обе линии были длиннее или обе короче, или од­на короче, а другая длиннее, чем стандартная. К тому же испытания отличались по степени отличия неверных линий от стандарта. Все в этой задаче было, как мы видим, очень легким. В контрольной группе из 37 испытуемых, принимающих ре­шение в изоляции друг от друга, 35 человек не ошиблись вовсе, один сделал од­ну ошибку и один — две. В итоге при контрольных условиях, во всех испытани­ях все испытуемые допустили незначительное количество (0,7%) ошибок. В экс­периментальных условиях испытуемым, которые были рассажены полукругом, было предложено высказать вслух свои мнения в том порядке, в каком они сиде­ли с первого по седьмое место. В действительности был всего один настоящий испытуемый, сидящий на 6-м месте. Остальные были сообщниками эксперимента­тора, и в каждом испытании они единодушно давали заранее определенный от­вет. В шести «нейтральных» испытаниях (первые два и четыре других, распреде­ленных по оставшемуся набору) сообщники давали правильный ответ. В других 12 «решающих» испытаниях они единодушно соглашались с неправильным отве­том. Нейтральные испытания, особенно первые два, были добавлены для отвода подозрений у части настоящих испытуемых и для того, чтобы избежать, в связи с плохим зрением, повторения ответов сообщников. Следует указать на то, что по ходу эксперимента как экспериментатор, так и сообщники действовали в доста­точно безличной и формализованной манере, не показывая и вида удивления или негативной реакции на даваемые ответы. Кстати, как вы и могли ожидать, толь­ко настоящие испытуемые демонстрировали разнообразные признаки не нейт­рального поведения.

Результаты демонстрируют огромное влияние «очевидно» заблуждающегося, но единодушного большинства на суждения единственного испытуемого. В срав­нении с контрольными условиями, при которых, как вы помните, было сделано лишь 0,7% ошибок, в эксперименте испытуемыми было допущено почти 37% ошибок. Не каждый испытуемый так много ошибался, но поучительно отметить, что из 123 испытуемых в эксперименте Аша лишь около 25% не сделали ни од­ной ошибки (в сравнении с 95% в контрольных условиях), еще 28% давали 8 или более (из 12) неправильных ответов, а оставшиеся испытуемые допустили от од­ной до семи ошибок. С методологической точки зрения важно усвоить разницу между процентом ошибок и процентом испытуемых, на которых было оказано влияние. Студенты (и даже учебники) иногда путают эти два показателя, прини­мая, что 37% ошибок означает 37% испытуемых, подвергшихся влиянию. Выше­приведенная разница также важна с точки зрения интерпретации, так как сам по себе процент допущенных ошибок дает только неполную картину объема оказан­ного влияния: она ничего не говорит о распределении этого влияния.

Аналогичные в общем результаты были получены во множестве эксперимен­тов с использованием различных популяций испытуемых и различных задач по выносу суждений. Для тех, кто может посчитать, что эффект Аша отражает толь­ко конформистское отношение в определенный момент исторического времени и в определенной культуре и является потому делом прошлого, отметим, что в бо-дее поздних воспроизведениях эксперимента Аша, проведенных в Бельгии (Doms and Van Avermaet, 1982), а также в Нидерландах (Vlaander and Van Rooijen, 1985), были получены практически такие же результаты. Но в исследовании Перрина и Спенсера (Perrin and Spencer, 1980) было обнаружено противоположное. Экспе­римент Аша, продемонстрировав ошеломляющие результаты, стал фундаментом богатой традиции теоретических размышлений и эмпирических экспериментов, предназначенных для определения границ этого явления, условий, при которых конформность растет и уменьшается, и того, является ли конформизм только пуб­личным, а не личностным феноменом. Здесь нами представлена выборка из этих исследований на фоне основных теоретических взглядов, в пределах которых она может быть распределена. В большей части этих исследований использована па­радигма, созданная по образцу Аша, но намного более экономная. Используя так называемый метод «поле поддержки» (Asch, 1955), испытуемые обычно размеща­ются в отдельных кабинках, где они видят, как ответы (симулированные) сообщников появляются на электронной панели. Экономия времени и сообщников ве­лика, но некоторый реализм, свойственный оригинальной процедуре Аша, уте­рян.

Почему люди конформны: нормативное и информационное влияние

Когда люди вынуждены выражать мнение о какой-либо стороне действительнос­ти в присутствии других, у них две главные заботы: они хотят быть правыми и стремятся произвести на них хорошее впечатление. Для определения того, что яв­ляется истиной, люди имеют два источника информации: то, что они реально воспринимают в физической реальности и то, что говорят другие. На всем протя­жении своей жизни люди учатся оценивать оба эти источника информации. При многочисленных обстоятельствах они узнают по опыту адаптивную ценность обосновывания своего мнения и поведения на собственных взглядах на реальность. С другой стороны, многое из того, что они узнают о действительности, осно­вывается на информации, предоставленной им окружающими, и их опыт, осно­ванный на мнениях других людей, тоже позволяет адаптироваться. Более того, в большинстве случаев и их собственные мнения, и мнения других совпадают, обес­печивая людей устойчивым взглядом на окружающий мир. Однако при конформ­ных обстоятельствах противопоставляются два источника информации, и личность оказывается перед противоречием, выбирая между этими в принципе надежными информационными базами. Если в соответствии с этим люди конформны, о них говорят, что они подвергаются информационному влиянию: они уступают мнениям других, потому что доверяют ему больше, чем собственному. Однако есть другая причина, по которой человек может уступить давлению группы. Раз мы зависим от окружающих в удовлетворении своих различных нужд, то мы, конечно, прида­ем огромное значение симпатии других людей к нам. Несогласие с другими мо­жет вызвать неприязнь или даже откровенное неприятие, и этот фактор склоняет нас к более положительным оценкам. Ради сохранения членства в группе люди вынуждены подчиняться мнениям других по нормативным причинам. Отсюда следует, что конформизм, вызванный желанием понравиться и нежеланием не нравиться, обусловлен нормативным влиянием.

Информационное и нормативное влияния (Deutsch and Gerard, 1955) являют­ся в таком случае главными механизмами, при помощи которых группа воздейст­вует на своих членов. Конечно, относительный вклад этих двух механизмов раз­личается от случая к случаю. В каких-то обстоятельствах люди более конформны, потому что окружающие обеспечивают им информацию, тогда как в других слу­чаях они конформны главным образом по нормативным причинам. Более того - и это является в равной степени важной отличительной особенностью и для то­го, и для другого — нормативное и информационное влияния, по-видимому, про­изводят воздействие на различных уровнях. Если человек конформен главным об­разом, оглядываясь на чужое мнение о нем, он изменит свое внешнее поведение, утаив свое прежнее убеждение, но если он верит информации, предоставленной другими людьми, он еще вдобавок и изменит свое личное мнение. Отсюда мож­но выделить различия между социальным конформизмом, или уступчивостью, и личным конформизмом, или переменой убеждений. При существующих обстоятельствах исследователи в этой области используют методы публичного и инди­видуального опроса для выяснения того, какие из форм влияния — нормативное или информационное -- наиболее значительный механизм изменения мнений. Результаты этих экспериментов показывают, что, по крайней мере, как и в исход­ном эксперименте Аша, нормативное влияние важнее, чем информационное. Это можно заключить из наблюдений того, что публично высказанные ответы намно­го более подвержены воздействию мнению группы, чем ответы, данные индиви­дуально (см. обзор Allen, 1965).

В более общем смысле, через манипуляцию различными характеристиками влияния, социальные психологи пытаются собрать доказательства теоретического предположения о том, что конформизм будет возрастать или снижаться в соответ­ствии с объемом информационной и/или нормативной зависимости личности от группы.

Нормативное и информационное влияния: экспериментальные данные

Начав с нормативного влияния, Эндлер (Endler, 1965) показал, что прямое под­крепление конформных реакций приводит к возрастанию конформизма. В своих исследованиях Дойч и Джерард (Deutsh and Gerard, 1955) увеличили зависимость друг от друга членов группы, пообещав вознаграждение (билеты на бродвейскую пьесу) пяти группам, допустившим в суждениях наименьшее количество ошибок. Такая цель, очевидно делающая членов группы весьма зависимыми друг от друга для получения желаемого результата, повлекла за собой рост конформизма, в два раза превышающей конформизм при нормальных условиях. В работе Тибо и Стрикланда (Thibaut and Strickland, 1956) этот эксперимент был охарактеризован испытуемым как тест на способность к кооперации, и им сообщили, что группы будут сравниваться по этому критерию. Испытуемые при таком условии соревно­вания между группами проявляли конформизм в большей степени, чем те, для ко­торых подчеркивалась точность индивидуального суждения. В качестве оконча­тельного примера нормативного влияния Диттс и Келли (Dittes and Kelley, 1956) меняли статус испытуемых внутри группы. Они увидели, что члены группы со средним статусом проявляли больший конформизм, чем члены группы с очень высоким или очень низким статусом. Испытуемые с высоким статусом могут поз­волить себе несогласие, в то время как испытуемым с низким статусом нечего те­рять (они могут даже и вовсе не заботиться о группе); но испытуемые со средним статусом, проявляя конформизм, приобретают больше всего и больше всего теря­ют, не проявляя его.

Что касается роли информационного влияния, было показано, что восприя­тие одного субъекта как компетентного другими вкупе с самоуверенностью само­го субъекта определяют объем конформизма (см., например, Mausner, 1954). В ра­боте Ди Веста (Di Vesta, 1959) было показано, что больший конформизм наблю­дался в последних испытаниях, если первые по большей части сопровождались нейтральными переживаниями (где большинство давало правильные ответы), так как при таких условиях испытуемый с наибольшей вероятностью посчитает дру­гих членов группы компетентными. Трудность задачи или двусмысленность сти­мула является еще одной независимой переменной, которая, используя информационный механизм, влияет на конформизм. Эти факторы содействуют большей неуверенности человека и большей степени его доверия к единодушным суждениям остальных (Asch, 1952; Crutchfield, 1955).

Число субъектов, составляющих большинство, является помимо всего еще одной переменной в нашем контексте. Аш (1951) экспериментировал с группа­ми, размеры «большинства» которых варьировались от одного до шестнадцати. Одна персона не оказывала никакого влияния, но две уже вызывали 13% ошибок. С тремя конфедератами эффект конформизма разворачивался в полную силу и обеспечивал 33% ошибок. Добавление большего числа конфедератов не приводи­ло к дальнейшему росту конформизма. Более поздние исследования (Gerard, Wil-helmy and Connely, 1968; Latane and Wolf, 1981) поставили под вопрос это заключение. Они полагают, что при дальнейшем увеличении размеров большинства в действительности конформизм будет возрастать с меньшей пропорциональностью количеству дополнительных участников. С другой стороны, степень воспринима­емой независимости источников влияния также важна. Добавление участников, составляющих большинство, приводит к большему влиянию только тогда, когда эти участники воспринимаются как независимые судьи, а не как овцы, бредущие за стадом, или же как члены группы, сообща принявшие решение. В работе Уилдера (Wilder, 1977) показано, что две независимые группы, состоящие каждая из двух человек, имеют больше влияния, чем одна группа из четырех человек, а три группы из двух влияют больше, чем две группы из трех, которые в свою очередь более конформны, чем одна группа из шести человек. Очевидно, независимые ис­точники информации считаются более надежными, чем один сгруппированный источник.

Наконец, замечательная серия экспериментов, проведенных Алленом (Allen, 1975), продемонстрировала результат замены одного из конфедератов другим че­ловеком, позиция которого отклонялась от мнения большинства. В том случае, когда испытуемому оказывали «поддержку» в лице конфедерата, отвечавшего до испытуемого и дававшего правильные ответы на все вопросы, конформность ре­ального испытуемого резко снижалась до 5,5%. С целью попытаться выяснить, яв­ляется ли пониженная конформность следствием разрушения единодушия боль­шинства или тем, что испытуемый имеет теперь социальную поддержку (по от­дельному пункту), Аш добавил условие, при котором конфедерат не соглашался с большинством и давал даже еще более неверные ответы, чем они. Следовательно, большинство больше не было единодушным, но испытуемый уже не получал со­циальной поддержки. Результаты показали, что крайний оппозиционер был поч­ти так же эффективен с точки зрения снижения конформности, как и социально поддерживающий партнер. Разрушение единодушия тогда являлось бы решаю­щим эффектом. Однако позже в работе Аллена и Левайна (Allen and Levine, 1968, 1969) показано, что это заключение верно только в отношении недвусмысленных ситуаций стимулирования, таких как в экспериментах Аша. При наличии расхо­дящихся мнений только подлинная социальная поддержка могла привести к сни­жению конформности.

Роль социальной поддержки была в дальнейшем продемонстрирована экспе­риментами, в которых испытуемый имел партнера в первой части эксперимента, а затем этот партнер прекращал откликаться вследствие мнимого отказа оборудо­вания (Allen and Bragg, 1965) или покидал комнату (Allen and Wilder, 1972). Даже при таком условии «неработающего» или отсутствующего партнера люди продол­жали сопротивляться влиянию, по крайней мере, до тех пор, пока были уверены в том, что на их месте, под давлением, партнер отвечал бы точно так же. Но это еще не все. Когда испытуемому сначала давали партнера, который затем его бро­сал и присоединялся к неверному мнению большинства, испытуемый уже больше не проявлял былой «независимости». Наоборот, он уступал, как будто никогда и не имел партнера (Asch, 1955).

Хотя эффекты социальной поддержки можно отчасти интерпретировать в тер­минах нормативного влияния, поучительно рассмотреть их с информационной точки зрения. Рассмотрим сначала эффект «дезертирства»: понятно, что человек, узнав о том, что некто, чьим суждениям он доверяет (так как они совпадают с его собственными), изменил свою точку зрения, будет подвержен сильному влиянию со стороны поведения этого последнего. «Этот умный человек изменил свое мне­ние; я, пожалуй, поступлю так же, как и он, — ведь на него можно положиться!» Похожим образом и другие эффекты социальной поддержки предполагают, что отказ испытуемого от проявления конформности обусловлен тем, что, согласно Аллену, партнер, оказывающий социальную поддержку, дает независимую оцен­ку реальности, достаточную для того, чтобы перевесить потенциальную информа­ционную ценность ответов большинства. Данные экспериментов Аллена и Левайна (Allen and Levine, 1971) в значительной степени поддерживают эту интерпре­тацию. В этих экспериментах испытуемому тоже давали партнера, но при одном из двух условий поддержка была неполноценной. Партнер, хотя и дававший пра­вильные ответы, не мог считаться надежным источником информации, так как испытуемому было известно, что у того крайне плохое зрение (это было очевид­но по результатам до экспериментальной проверки, а также по тому, что партнер носил очки с толстыми линзами). Хотя такая неполноценная социальная поддержка достаточна для того, чтобы значительно ослабить конформность — по сравнению с ситуацией едино­душного большинства, — полноценный партнер намного более эффективен. Один урок из всего этого очевиден: если вы боитесь подвергнуться влиянию группы (по крайней мере публично — а это как раз то, что зачастую происходит!), удостоверь­тесь, что с вами находится партнер и желательно такой, на которого вы могли бы положиться в том, что он придерживается вашей позиции!

…

Эксперимент с подчинением Милграма

Различные явления социального влияния, описанные в предыдущих разделах, имеют некоторые общие характеристики. Наиболее важной из них является то, что источники влияния и объекты влияния обычно имеют равный статус; давле­ние, обусловленное источником влияния, скорее скрытое, чем явное; источник влияния не предпринимает никаких попыток прямо контролировать и санкцио­нировать сопротивление, которое объекты влияния могут, в конце концов, про­демонстрировать. Например, в эксперименте Аша все испытуемые были студентами, большинство весьма неявно оказывало давление, лишь отстаивая мнение, отличавшееся от мнения испытуемого, и ответы испытуемого никогда не приво­дили к каким бы то ни было явным отрицательным реакциям со стороны боль­шинства. В корне иная ситуация создается, когда источник влияния имеет высо­кий статус, открыто диктует человеку вести себя так, как он себя никогда бы не повел или даже испытывал бы сильное предубеждение против навязываемого об­раза действий. При этом источник влияния непрерывно контролирует, выполня­ет ли человек отданные ему приказы. Именно эти условия были воссозданы в зна­менитой и в то же время пользующейся дурной славой серии экспериментов по исследованию подчинения, осуществленных Стенли Милграмом и драматически изложенных в его бестселлере «Подчинение авторитету» (Milgram, 1974). Основ­ные компоненты главного эксперимента Милграма, а также некоторые его вари­анты уже были представлены в главе 4. Однако ради ясности и наглядности в кон­тексте этой главы необходимо дать более общее и детальное представление об этих экспериментах.

Через газетные объявления Милграм набрал добровольцев, согласившихся за $4 участвовать в эксперименте по изучению памяти и обучения. Возраст участников эксперимента варьировался в пределах от 20 до 50 лет, сами участники представляли из себя почти полный диапазон профессиональных типов. Прибыв в лабораторию, испытуемый знакомился с экспериментатором, действительно в молодости работавшим учителем биологии, и еще одним «испытуемым», конфе­дератом, в действительности бывшим бухгалтером средних лет с симпатичными манерами. Экспериментатор объяснял, что эксперимент касается эффектов нака­зания при обучении и что один из испытуемых будет учителем, а другой учени­ком. Большинство в результате было отнесено к «учителям». Учителя с учеником приводили в соседнюю комнату, где ученика ремнями привязывали к креслу, а к его запястьям прикрепляли электроды, так как в качестве наказания предполагал­ся электрический разряд. Экспериментатор объяснял, что разряды могли быть чрезвычайно болезненными, но не причиняющими непоправимого вреда.

Затем учителя отводили в его собственную комнату, где он получал свои ин­струкции. Обучение было парно-ассоциативным; всякий раз, когда ученик давал неправильный ответ, учитель должен был его наказывать электрическим разря­дом, начиная от 15 вольт — и дальше с увеличением на 15 вольт за каждую но­вую ошибку. Для этих целей учитель должен был использовать электрический ге­нератор с панелью, на которой находилось тридцать кнопок, отмечавших соответ­ствующие напряжения (от 15 до 450 вольт). Несколько устных замечаний давали испытуемому ясное понимание значений диапазонов электрических разрядов: сла­бые разряды (до 60 вольт), умеренные (до 120), сильные (до 180) и очень сильные (до 240). А затем: интенсивные (до 300), крайне интенсивные (до 360) и «опасно: серьезный разряд». Два последних уровня разрядов были отмечены символом «XXX». Различные дополнительные особенности придавали электрическому гене­ратору заведомо «реальный» вид. Более того, для демонстрации реальности разря­дов учитель сам получал образец разряда, напряженностью в 45 вольт.

После этого можно было приступить к задаче обучения. Как вы уже подозре­ваете, конфедерат допускал многочисленные ошибки, таким образом вынуждая испытуемого применять все более сильные разряды. Всякий раз, когда испытуе­мый колебался или отказывался, экспериментатор подгонял его, прибегая макси­мум к четырем приказам, образующим последовательность: «Пожалуйста, продол­жайте»; «Эксперимент требует того, чтобы вы продолжали»; «Совершенно необ­ходимо, чтобы вы продолжали»; «У вас нет выбора: вы должны продолжать». Эксперимент завершался тогда, когда, несмотря на все понукания эксперимента­тора, испытуемый отказывался продолжать или тогда, когда были испробованы три последние, «крайние», меры. Прежде чем представить результаты, нам следу­ет добавить, что испытуемый подвергался не только явно выраженной попытке влияния со стороны экспериментатора, но и противостоял также недвусмыслен­ным воплям ученика. В то время как поначалу испытуемый мог слышать реакцию жертвы только на уровне глухого ворчанья (от 75 до 105 вольт), при 120 вольтах жертва начинала выкрикивать, что разряды становятся очень болезненными. Да­лее по мере роста напряжения жертва начинала вопить в муках; страдалец орал, что не может больше выносить «эту боль» и просит его отпустить. С этого момен­та и далее жертва уже никак не реагировала, но испытуемый по-прежнему нара­щивал силу ударов, так как «отсутствие ответа есть неправильный ответ».

Какова же была реакция испытуемых, столкнувшихся с давлением со сторо­ны авторитета (экспериментатора), со стороны жертвы, а также со стороны самого себя? С огромным для себя удивлением Милграм обнаружил, что 62,5% ис­пытуемых доводили «воспитание» до самого высокого уровня. В среднем макси­мальный уровень разряда составлял 368 вольт. Авторитета «человека науки», даже не угрожавшего какими-либо санкциями, самого по себе было достаточно, для то­го чтобы перевесить внутренние (сознание) и внешние (крики жертвы) силы, ко­торые могли бы заставить испытуемого выйти из подчинения. Пугающая перспек­тива. Может быть, испытуемые в эксперименте Милграма были «злыми» людьми? Все говорит против этого. По крайней мере, поведение испытуемых во время экс­перимента отчетливо демонстрировало состояние сильного конфликта, в котором они пребывали: они были крайне напряжены и нервничали, они покрывались испариной, стискивали зубы и сжимали кулаки. Более того, в контрольных усло­виях, при которых испытуемым позволяли выбирать такой уровень разряда, кото­рый они сочтут необходимым, лишь двое из 40 человек превысили уровень в 150 вольт, а 28 из них никогда не поднимались выше 75. Очевидно, испытуемые не были садистами; по-видимому, причина, заставившая их действовать так, как они действовали, была обусловлена могущественной ролью ситуационных фак­торов. Варьируя свой эксперимент, Милграм проверял, каковы результаты воз­действия различных ситуационных факторов. Некоторые из этих вариантов, в той степени, в которой они имеют отношение к характеристикам авторитета, близос­ти жертвы и поведения испытуемых в присутствии других испытуемых, вкратце рассматриваются в следующем параграфе.

Ситуационные детерминанты подчинения

Степень психической (и эмоциональной) близости с жертвой выбиралась исхо­дя из одного из четырех различных условий. При первом условии жертва громко колотила в стенку, разделяющую ее комнату от «учительской»; во втором были слышны ее вопли и крики (как уже описано). В двух оставшихся условиях испы­туемый и жертва находились в одной комнате. В одном из них испытуемый не только слышал, но и видел свою жертву. В самом крайнем случае испытуемый дол­жен был удерживать руку жертвы на пластине, через которую пропускался ток. Степень подчинения, соответствующая каждому из этих четырех условий возрас­тающего контакта, представлена на рисунке 16.9. Степень максимального подчи­нения уменьшается от высокой (65% из числа испытуемых) до низкой (если так ее можно назвать), составляющей 30%. Данные, подобно здесь представленным, наводят на размышления о разнице между традиционным и современным мето­дами ведения войны с точки зрения дифференциального сопротивления, которое они могут провоцировать в направлении к неподчинению военным приказам.

Авторитетность экспериментатора, а также степень имеющегося у него кон­троля, варьировались множеством различных способов. Когда эксперимент про­водился в менее научной, менее престижной обстановке — в случайном офисе, а не в Йельском университете, где первоначально осуществлялся эксперимент, - уровень подчинения падал незначительно. Однако, когда — в первоначальной об­становке — экспериментатор отсутствовал в комнате испытуемого и отдавал при­казы по телефону, максимальная степень подчинения падала до 21% (многие ис­пытуемые сообщали по телефону, что они применяют более высокие напряжения, чем применяли в действительности!). То, что руководитель открыто нарушал обе­щание, данное ученику, лишь незначительно ослабляло подчинение. В одном из вариантов эксперимента ученик, заявивший ранее о том, что у него больное серд­це, соглашался на проведение эксперимента только при условии, что «мне позво­лят выйти, когда я пожелаю». Начиная с десятого удара (150 вольт) и далее, он требовал, чтобы эксперимент был остановлен, но экспериментатор игнорировал его и настаивал на том, что испытуемый должен продолжать. Процент испытуе­мых, демонстрирующих максимальное подчинение, в таких пугающих условиях уменьшался только на 10% в сравнении со стандартными условиями. Наконец, среди имеющих отношение к нашей теме, был вариант, в котором эксперимента­тор до (и, следовательно, без) инструктажа, проводимого с испытуемым о том, что следует повышать напряжение, вынужден был покинуть комнату. Он передавал свою власть второму испытуемому, который первоначально должен был только регистрировать длительность реакции ученика. Этому второму испытуемому затем приходила в голову идея о том, что нужно увеличивать уровень удара с каждой допускаемой ошибкой, и в продолжение всего эксперимента он настаивал, чтобы учитель следовал его правилу. Результаты говорят сами за себя. Двадцать процен­тов испытуемых, в конце концов, подчинялись руководителю с равным статусом. Кроме того, когда испытуемый отказывался, а «авторитет» решал, что распреде­лять удары будет теперь он, многие из испытуемых физически нападали на «му­чителя» или отключали питание генератора. Такой героизм, к несчастью, никог­да не демонстрировался, когда авторитетом являлся «человек науки в белом ха­лате»!

В заключение рассмотрим пару экспериментов, в которых Милграм исследовал роль давления со стороны людей, равных по статусу испытуемому. В первом из них было трое учителей: испытуемый и два конфедерата. Первый конфедерат объяснял задачу, второй регистрировал ответы ученика, а испытуемый распреде­лял удары. При 150 вольтах первый конфедерат отказывался продолжать и отса­живался от генератора. При 210 вольтах отказывался второй конфедерат. Воздей­ствие их поведения было драматическим: только 10% выказали максимальную степень подчинения (см. рисунок 16.10). Прежде чем интерпретировать этот ре­зультат в том смысле, что в присутствии других людей, равных себе, люди начи­нают прислушиваться к голосу своей совести, вероятно, экономнее утверждать, что их «независимость» по отношению к источнику влияния руководителя была вызвана их «зависимостью» от иного источника влияния. Воздействие последне­го было значительнее, особенно если понимать, что влияние его было неявным, выраженным через демонстрацию поведения конфедератов. Они никогда ничего не говорили испытуемому! Зависимость испытуемого от поведения равных себе людей (а не от его совести) была четко продемонстрирована в условии, обратном вышеприведенному. Если испытуемый, занимавшийся задачей обучения, работал в сопровождении учителя, распределявшего удары, 92% испытуемых участвовали в эксперименте до конца. Разумеется, сами они не «воспитывали»; но что удер­живало их от протеста, который продемонстрировали конфедераты в первом из этих двух экспериментов? Принимая во внимание тот факт, что стадное поведение может вызвать либо 10, либо 92% подчинения, можно отчетливо выделить могущественную роль, которую играют межличностные, а не внутриличностные факторы. И снова эти эксперименты заставляют нас задумываться над примера­ми из реальной жизни, когда вы протестуете или не протестуете против насилия только в качестве функции поведения других.

А что бы сделали вы?

Читая предыдущие параграфы, вы, вероятно, говорили себе: «Я бы не подчинил­ся!» К вашему утешению, именно так реагирует большинство людей при описа­нии экспериментов Милграма. Сам Милграм и другие (например, Bierbrauer, 1979) задавали вопрос людям, занимающим различное общественное положение, в том числе и психиатрам, сколько человек подчинится экспериментатору. Неизменно все они ожидали низкого уровня подчинения (с максимальным в среднем ударом в 130 вольт). Лишь очень непринужденное и многословное обсуждение экспери­мента позволило их автору убедить студентов Стэнфордского университета в том, что в среднем максимальный удар будет равен 260 вольтам, что по-прежнему яв­ляется недооценкой того, что делали испытуемые в действительности. Одно из объяснений разницы между нашим представлением о том, как мы и другие будем себя вести и тем, как мы ведем себя на самом деле, может быть найдено, исходя из фундаментальной ошибки атрибуции — тенденции к недооценке роли ситуационных факторов и переоценке роли субъективных. В ситуации, пред­лагаемой Милграмом, личностные характеристики не играли особого значения: он выявил лишь небольшую разницу между мужчинами и женщинами, между людьми различных профессий или между людьми, которые по-разному ответили на личные опросники. Более того, воспроизведение экспериментов Милграма в различных странах и культурах продемонстрировало общность эффекта (Mantell, 1971; Meeus and Raaijmakers, 1986; Shanab and Yahya, 1978).

Динамика подчинения

Согласно Милграму, в этих ситуациях работают три блокирующих фактора. Пер­вое, испытуемые в его экспериментах, как и люди вообще, имеют опыт длиною в жизнь вознаграждений за подчинение властям и ожидают того, что авторитет за­служивает доверия, надежен и легитимен. Второе, в экспериментах и в реальнос­ти вступают в силу такие состояния человека, когда он чувствует себя обязанным и «припертым к стенке». Не считая того, что существует психологический барьер для немедленного неподчинения, люди лишь постепенно и незаметно втягивают­ся в действия, которые имеют серьезнейшие и угрожающие последствия. Неуло­вимость продвижения и эскалации все более крайних форм поведения играет ключевую роль в понимании того, почему морально просвещенные индивиды кон­чают тем, что совершают несомненно злые дела (Darley, 1992; Kelman and Hamil­ton, 1989). В качестве третьей объясняющей концепции Милграм вводит понятие исполнительного сдвига, относящегося к субъективному переживанию (оправда­нию) следующего типа: «Я не отвечаю за это, я только выполняю приказ!» Эти слова напоминают последний аргумент защиты солдат, офицеров и им подобных, привлекающихся к трибуналу за действия, в которых они участвовали. Защита вы­сокопоставленных нацистских офицеров после Второй мировой войны, аргентин­ских военных после падения хунты и бывших пограничников ГДР после объеди­нения Германии — примеры такого рода.

В целом, и как уже было упомянуто выше, сами по себе факты и вышепри­веденный концептуальный анализ свидетельствуют о первостепенном влиянии ситуационных факторов и о том, что в восприятии большинства людей они пере­вешивают личностные детерминанты. Нельзя игнорировать волнующие уроки ис­следований Милграма. Напротив, они должны быть — и в действительности ис­пользуются (к несчастью, не всегда) — для прерывания развертывающейся цепи событий, пока еще не поздно (Miceli and Near, 1992).

В заключение, эксперименты, подобные милграмовским, поднимают серьез­ные этические проблемы, и они должны их поднимать. Перевешивает ли научная польза этих экспериментов и моральные уроки, следующие из них, потенциаль­ный вред, наносимый испытуемым (Blaas, 1992)? Безотносительно к вашему ответу на этот вопрос, однако, спросите себя, было бы ваше этическое бес­покойство настолько большим, если бы эти эксперименты показали, что люди в действительности не подчиняются аморальным приказам, отдаваемым экспери­ментатором.

Д.Майерс. Социальная психология.^*

Как портятся хорошие люди

Вы наверняка сталкивались с таким явлением: спикер или музыкальная группа заканчивают свое выступление, и фанаты, стоящие у сцены, начинают бурно аплодировать. Признатель­ная толпа за ними следует их примеру, присоединяясь к про­должительным овациям. Далее к волне аплодисментов присо­единяются зрители, сидящие в удобных креслах: они делают это без какого-либо внушения, просто хотят показать себя веж­ливыми. Но есть и такие, кто готов остановить сидящих рядом («Этот оратор вовсе не выражает моих взглядов»). Но когда волна стоящих людей обрушивается на вас, останетесь ли вы одиноко сидящим? Нелегко быть «белой вороной».

Исследователи конформизма выстраивают социальные миры в миниатюре. Это своего рода лабораторные микро­структуры, которые в упрощенном виде имитируют основные момента повседневных социальных воздействий. Два извест­ных ряда экспериментов — исследование Соломоном Ашем (Solomon Asch) конформизма и исследование Стэнли Милграмом (Stanley Milgram) подчинения — служат хорошей иллю­страцией вышесказанного. Результаты этих исследований сил социального влияния смело можно назвать потрясающими.

Эксперименты Аша: исследование конформизма

Аш (Asch (1907-1996) вспоминал традиционную еврей­скую пасху времен своего детства.

Я спросил своего дядю, сидевшего рядом, зачем нужно оставлять дверь открытой. Он ответил: «В этот вечер пророк Илия захо­дит в каждый еврейский дом и отпивает глоток вина из постав­ленной ему чаши». Я был удивлен у слышанным и переспросил: «Он что, действитель­но приходит и пьет?»

Дядя сказал: «Если будешь смотреть очень внимательно, ты за­метишь, что спустя какое-то время вина в чаше станет немного меньше».

Наконец наступила пасха. Я не отрывал взгляда от чаши, так хотелось заметить изменения. И мне показалось — с увереннос­тью сказать не могу, как бы ни хотелось этого сделать, — что уровень вина у ободка чаши чуть-чуть понизился.

Спустя годы социальный психолог Аш воссоздал опыт сво­его детства в лаборатории. Представьте себя одним из тех, кто добровольно стал подопытным Аша. Вы сидите шестым в ряду из семи человек. После объяснения, что вы принимаете учас­тие в эксперименте по исследованию перцептуальных оценок, экспериментатор просит сказать, какой из трех отрезков, изоб­раженных на рис. 14-1, вы выберете за эталон. Вы, не задумы­ваясь, говорите, что номер 2. Нет ничего удивительного, что ос­тальные пятеро участников выбирают тот же отрезок.

Следующее сравнение дается вам так же легко, и вы уже настраиваетесь на то, что все вопросы будут простыми. Но вот задается вопрос, ответ на который, кажется, лежит на поверх­ности, но первый участник дает неправильный ответ. Когда и второй участник повторяет тот же неправильный ответ, вы уже вскакиваете со стула и в упор смотрите на карточки. Когда тре­тий участник соглашается с двумя предыдущими, у вас просто «отвисает челюсть» и лоб покрывается испариной. «Что же это такое? — спрашиваете вы сами себя.— Они что, ослепли? Или это я ослеп?» Тут четвертый и пятый соглашаются с тремя пер­выми. Экспериментатор смотрит на вас. Вы лихорадочно пыта­етесь решить эпистемологическую дилемму: «Как же мне узнать, что правильно? То, что говорят другие, или то, что видят мои собственные глаза?» -

Десятки студентов лихорадочно размышляли над этой ди­леммой в экспериментах Аша. В контрольной же группе, где участники отвечали поодиночке, правильный ответ давался более чем в 99% случаев. Аша интересовало: если несколько «подсадных» участников дадут одинаково неверные ответы, станут ли люди утверждать то, что в ином случае отрицали бы?

Правда, нашлись и такие, кто ни разу не согласился с общим мнением, а три четверти испытуемых сделали это хотя бы од­нажды. В итоге 37% ответов были конформистскими (или нам следует сказать, что «отвечающие доверились другим»?). Разу­меется, это означает, что 63% времени люди не были конфор­мистами. Несмотря на независимость, продемонстрированную многими из испытуемых, чувства Аша (1955) относительно кон­формизма были так же ясны, как правильные ответы на его воп­росы: «То, что достаточно умные, благонамеренные люди про­являют готовность назвать белое черным, а черное белым, вы­зывает беспокойство. Это поднимает ряд вопросов о методах нашего образования и о тех ценностях, которые определяют наше поведение».

Результаты, полученные Ашем, поразительны, ведь в экс­перименте не было сильного давления, склоняющего к конфор­мизму, не было вознаграждения за «командную игру», не было наказания за индивидуальную. Если люди уступчивы при ми­нимальном давлении, то что же будет при прямом принужде­нии? Может ли кто-нибудь принудить среднего американца или англичанина к актам жестокости? Полагаю, что нет. Думаю, их человеческие, гуманистические, демократические, индивидуа­листские ценности помогут им противостоять такому давлению. К тому же от безобидных устных заявлений, которые делаются в таких экспериментах, еще очень далеко до причинения кому-то реального вреда. Ни вы, ни я никогда не поддались бы давле­нию, если бы нас принуждали причинить кому-то реальный вред. Или все-таки поддались бы? Социальный психолог Стэн­ли Милграм (Stanley Milgram) заинтересовался этим вопросом.

Эксперименты Милграма: подчинение

Эксперименты Милграма (1965, 1974), целью которых бы­ло определить, что произойдет, если авторитетные приказания будут расходиться с призывами совести, вызвали жаркие спо­ры и стали одними из самых знаменитых экспериментов соци­альной психологии. «За всю историю существования соци­альных наук ни один эмпирический эксперимент не может срав­ниться по своему вкладу в развитие социологии с эксперимента­ми, проведенными Милграмом, — отмечал Ли Росс (Lee Ross, 1988).— Они стали частью социального интеллектуального на­следия человечества, состоящего из не столь уж большого коли­чества исторических случаев, библейских притч и шедевров классической литературы, к которым обычно обращаются мысли­тели, рассуждая о природе человека и об истории человечества».

Вот сцена, поставленная Милграмом, талантливым масте­ром, который стал одновременно и автором сценария и режис­сером спектакля. Два человека приходят в психологическую лабораторию Йельского университета, чтобы принять участие в проведении исследования процесса обучения и запоминания. Суровый экспериментатор в сером рабочем халате объясняет, что это первое в мире исследование влияния наказаний на про­цесс обучения. В эксперименте требуется, чтобы один участник руководил процессом запоминания набора парных слов другим участником, наказывая его за ошибки ударами электрического тока возрастающей интенсивности. Для распределения ролей они должны были тянуть из шляпы свернутые листки бумаги. Один из участников, 47-летний бухгалтер с манерами, выдаю­щими его мягкий характер (на самом деле это был «подсадной», помощник экспериментатора), тянет первым и говорит, что у него на листке написано «ученик». Он уходит в соседнюю ком­нату. «Учитель» (доброволец, откликнувшийся на объявление в газете) для того, чтобы прочувствовать наказание на себе, под­вергается легкому удару электрического тока, а затем видит, как экспериментатор привязывает «ученика» к стулу и укрепляет на его запястье электрод.

После этого «учитель» и экспериментатор возвращаются в главную комнату, где «учитель» занимает свое законное место у генератора тока с диапазоном от 15 до 450 вольт и с пошаго­вым переключением в 15 вольт. На переключателе стоят помет­ки: «слабый удар», «очень чувствительный удар», «удар, опас­ный для жизни» и т. п. Напротив цифр 435 и 450 вольт стоит пометка «XXX». Экспериментатор говорит, что «учитель» дол­жен переключать генератор на одну ступень выше всякий раз, когда «ученик» дает неверный ответ. При каждом переключе­нии вспыхивает лампочка, щелкает реле и звучит зуммер.

Если «учитель» уступает требованиям экспериментатора, он слышит, как «ученик» начинает вскрикивать уже на 75, 90 и 105 вольтах. При 120 вольтах «ученик» начинает кричать, что разряды тока причиняют ему боль. На 150 вольтах он взывает к сочувствию: «Экспериментатор, выпустите меня отсюда! Я не хочу участвовать в эксперименте! Я отказываюсь № жать!» При 270 вольтах его протесты сливаются в один непрерывный агонизирующий крик мольбы выпустить его. На 315 вольтах из хрипа «ученика» с трудом можно понять он отказывается отвечать, а после 330 вольт он вовсе замолкает. В ответ на просьбу «учителя» прервать процедуру экспериментатор заявляет, что отсутствие ответа должно расцениваться как неправильный ответ. Для того чтобы добиться продолжения, экспериментатор прибегает к четырем фразам: Фраза 1: «Пожалуйста, продолжайте» (или «Пожалуйста, дальше». Фраза 2: «Условия эксперимента требуют, чтобы вы npodoлжали. Фраза 3: «Чрезвычайно важно, чтобы вы продолжали». Фраза 4: «У вас нет другого выбора; вы должны продолжить» Как далеко бы зашли вы? Милграм описывал экспектации 110 психиатров, студентов и представителей среднего класса. Люди во всех трех группах предполагали, что они, скорее в , перестали бы подчиняться уже на 135 вольтах, ни один не старался бы выйти за 300 вольт. Понимая, что на самооценке могло сказаться пристрастие относиться к себе благосклонно, он спрашивал также, как далеко, по мнению участников могут зайти другие. Практически никто не ожидал, что участник может дойти до отметки «XXX» (психиатры предполагали, что примерно один из тысячи).

Но когда Милграм проводил эксперимент, в котором

приняли участие 40 мужчин — представители различных профессии в возрасте от 20 до 50 лет, — 25 из них (63%) дошли до 450 вольт. Фактически, все, кто достигал 450 вольт, подчинялись команде продолжать до тех пор, пока их не останавливал экспериментатор.

Получив эти обескураживающие результаты, встревоженный Милграм проводит еще один подобный эксперимент, сделав просьбы «ученика» остановиться еще жалобнее и убедительнее. Когда «ученика» привязывали к стулу, «учитель» мог слышать, как тот жалуется на слабое сердце, но экспериментатор отвечал: «Хотя удары могут быть болезнен-

ными, они не причинят необратимых повреждении ткани.

Такая покорность испытуемых встревожила Милграма, а используемая им процедура встревожила, в свою очередь, мно­гих социальных психологов (Viller, 1986).

Чем вызвано подчинение?

Эмоциональная дистанция

Испытуемые Милграма действовали с меньшим сочувстви­ем к «ученикам», когда те их не видели (и сами они не могли видеть жертвы). Когда жертва находилась на значительном рас­стоянии и «учитель» не слышал ее криков, почти все спокойно отрабатывали до конца. Если «ученик» находился в той же ком­нате, только 40% «учителей» доходили до 450 вольт. Уровень подчинения падал на 30%, когда от «учителя» требовали при­жимать руку «ученика» к токопроводящей пластине.

В повседневной жизни также легче всего проявлять жес­токость по отношению к тем, кто находится на расстоянии или обезличен. В таких случаях люди могут остаться безразличны­ми даже к большим трагедиям. Палачи обезличивают жертвы, надевая им мешок на голову. Военная этика позволяет бомбить беззащитные деревни с высоты в 40 000 футов, но не допускает расстрела в упор беззащитных крестьян. Когда в бою можно воочию увидеть своих врагов, многие солдаты или не стреляют вообще, или стреляют не прицеливаясь. Подобное неподчине­ние — редкость для тех, кто получает приказ убивать посред­ством артиллерийского или авиационного оружия, отдаленно­го на большое расстояние от цели (Padgett, 1989).

И несомненно, люди больше сочувствуют тем, кто персо­нализирован. По этой причине призывы к спасению не рожден­ных или голодающих почти всегда сопровождаются фотогра­фиями или описаниями конкретных людей. Возможно, наибо­лее убедительно изображение эмбриона, полученное с помощью ультразвука. Опрос, проведенный Джоном Лайдоном и Крис­тиной Дункель-Шеттер (John Lydon & Christine Dunkel-Schetter, 1994), показал, что забеременевшие женщины демон­стрируют большую решимость родить ребенка, если видят пе­ред этим ультразвуковое изображение эмбриона с ясно разли­чимыми частями тела.

Близость и легитимность авторитета

Физическое присутствие экспериментатора также влияет на степень послушания. Когда Милграм давал указания по те­лефону, ему подчинился только 21% испытуемых (причем мно­гие лгали, говоря, что продолжают). Другие опыты также под­твердили: когда отдающий приказы находится в непосредствен­ной близости, процент уступчивых возрастает. Если слегка прикоснуться к руке человека, он скорее одолжит вам, подпишет петицию или отведает новый вид пиццы (Kleinke, 1977; Smith & others, 1982; Willis & Hamm, 1980).

Приказы, однако, должны исходить от человека с признан­ным авторитетом. В одном из вариантов эксперимента предна­меренно вызванный телефонным звонком экспериментатор уходил из лаборатории. При этом он говорил, что поскольку данные регистрируются автоматически, «учитель» может про­должать эксперимент и без него. После ухода экспериментато­ра появлялся человек, которому отводилась роль «простого клерка» (еще один «подсадной»). И этот «клерк» вдруг начи­нал командовать. Решив, что удар нужно усилить, он отдавал «учителю» соответствующий приказ. В таких случаях полнос­тью отказывались подчиняться 80% «учителей». Тогда «клерк», изображая возмущение таким поведением, сам садился перед электрическим генератором и пытался взять на себя роль «учи­теля». В этот момент большинство непокорных участников выражали резкий протест. Некоторые предпринимали попыт­ку отключить генератор. Один довольно крепкий мужчина схва­тил этого «новоявленного командира», приподнял его со стула и.бросил на пол, в угол комнаты. Такое восстание против «неза­конного авторитета» резко контрастирует с той почтительнос­тью, которая обычно выказывается экспериментатору.

Подобное поведение резко отличается от поведения мед­сестер больницы, которым в одном из экспериментов позвонил незнакомый доктор и приказал ввести больному явно завышен­ную дозу лекарств (Honing & others, 1966). Исследователи рас­сказывали медсестрам и студенткам, обучающимся на медсес­тер, об этом эксперименте и спрашивали, как бы они поступи­ли в таком случае. Одна из опрашиваемых утверждала, что отве­тила бы примерно так: «Извините, доктор, но я не имею права давать лекарства без письменных предписаний, особенно если доза превышает норму и речь идет о лекарстве, с которым я мало знакома. Если бы это было возможно, я бы с радостью выпол­нила ваше указание, но это противоречит правилам нашей боль­ницы и моим собственным моральным нормам». Тем не менее, когда 22 другие медсестры получили такое указание по телефо­ну, все, кроме одной, сразу же ему подчинились (правда, их пе­рехватили на пути к пациенту). Хотя не все медсестры так уступ­чивы (Krackow & Blass, 1995; Rank & Jacobson, 1977), но эти, не раздумывая, следовали привычному правилу: доктор (признан­ный авторитет) приказывает — медсестра подчиняется.

Бездумное подчинение признанному авторитету со всей очевидностью проявилось в одном невероятном случае, также произошедшем в больнице (Cohen & Davis, 1981, цитируется Cialdini, 1988). Врач прописал капли больному, страдающему воспалением правого уха. В предписании доктор сократил пред­ложение «place in right ear» («закапать в правое ухо») до «place in R ear» («закапать в ухо заднего прохода»). Прочитав приказ, послушная сестра ввела капли в задний проход послушного пациента.

Институционализированный авторитет

Коль скоро престиж авторитета столь важен, не исключе­но, что законность приказов в экспериментах Милграма под­держивалась за счет официально признанного авторитета Йельского университета. В интервью, проведенных после экспери­мента, многие его участники отмечали, что если бы не репутация Йельского университета, они бы таким приказам не подчини­лись. Для проверки этого утверждения Милграм решил пере­нести эксперимент в Бриджпорт, штат Коннектикут. Экспери­ментаторы обосновались в скромном офисе под вывеской «Ис­следовательская ассоциация Бриджпорта». Как вы думаете, какой процент участников эксперимента безоговорочно подчи­нился в этом случае — при условии, что и суть эксперимента была та же, и в качестве экспериментатора и его помощников выступали те же люди? Он действительно понизился, но остался по-прежнему высоким — 48%.

Либеральное влияние группы

В классических экспериментах рассматриваются негатив­ные стороны конформизма. А может ли конформизм быть кон­структивным? Возможно, вы припомните случаи, когда пыла­ли праведным гневом из-за несправедливого поведения учите­ля или из-за чьего-то оскорбительного поведения, но побоялись возражать. А потом кто-то рядом решительно высказал свой протест, и вы сразу же последовали его примеру. Милграм со­брал данные о таком либеральном воздействии конформизма в экспериментах, где к «учителю» присоединялась пара «подсад­ных» помощников. В ходе эксперимента оба помощника отка­зывались подчиняться экспериментатору, и тогда тот предла­гал «учителю» продолжить эксперимент в одиночку. Подчинялись ли испытуемые? Нет. Вдохновленные примером своих партнеров, 90% из них освобождались от конформизма.

Размышления о классических экспериментах

Когда в реальной жизни приходят к результатам, подоб­ным полученным в экспериментах Милграма, то обычно ответ­ная реакция такая: «Я только выполнял приказ!» Но такой ответ защищает и немецкого нациста Адольфа Эйхманна, и капитана Уильяма Келли, уничтожившего в 1968 году сотни вьетнамцев, и «этнические чистки», происходившие совсем недавно в Ира­ке, Руанде, Боснии и Косово.

Солдат учат подчинаться командирам. Так, один из участников бойни в Мэй Лай вспоминает:

(Лейтенант Келли) приказал мне стрелять. Я начал стрелять и выпустил в них четыре обоймы.,. Они умоляли: «Нет, нет». Мате­ри сжимали в объятьях детей и... Ну, мы продолжали огонь. Они размахивали руками и умоляли, умоляли... (Wallace, 1969).

Эксперименты Милграма отличаются от других экспери­ментов на подчинение силой применяемого социального воз­действия: послушание вызвано прямым приказанием. Без при­нуждения люди редко проявляют жестокость. Но в эксперимен­тах Аша и Милграма есть и нечто общее. И в тех и в других нам демонстрируют, как уступчивость может возобладать над со­ображениями морали. В этих экспериментах удалось вынудить людей идти против своей совести. Такие опыты не просто заня­тия наукой; они привлекают наше внимание к нравственным конфликтам нашей собственной жизни. К тому же они иллюстрируют и подтверждают несколько принципов социальной психологии: связь между поведением и установками, возможное влияние ситуации и силу фундаментальной ошибки атрибуции.

Поведение и установки

В модуле 9, где рассказывалось о. поведении и убеждениях, мы отмечали, что установки не могут определять поведение, если внешние воздействия сильнее внутренней убежденности. Эксперименты наглядно иллюстрируют этот принцип. При опросе поодиночке испытуемые Аша почти всегда давали правильный ответ. Но другое дело, когда они в одиночку противо­стоят группе. В экспериментах по подчинению мощное соци­альное давление (приказы экспериментатора) превосходило более слабое (отдаленные жалобы жертвы). Разрываясь между жалобами жертвы и указаниями экспериментатора, между же­ланием избежать жестокости и желанием быть хорошим участ­ником эксперимента, поразительно большое количество людей выбирают все-таки подчинение.

Почему участники не выходили из эксперимента сами? Каким образом они попадались в ловушку? Представьте себя на месте «учителя» в еще одной версии эксперимента Милгра­ма — в той, которую он ни разу не попытался реализовать. Пред­положим, что уже после первого неверного ответа «ученика» экспериментатор просит вас включить напряжение в 330 вольт. Щелкнув переключателем, вы слышите стон «ученика», его жалобы на сердечное недомогание и просьбы пожалеть его. Станете ли вы продолжать?

Думаю, что нет. Вспомните поэтапное втягивание, харак­терное для феномена «нога в дверях» (см. модуль 9), и попро­буйте сравнить этот гипотетический эксперимент с тем, что ре­ально переживали испытуемые Милграма. Там первая мера на­казания была довольно мягкой — 15 вольт — и не вызывала протестов. На это вы бы тоже согласились. К моменту, когда напряжение достигло 75 вольт и послышался первый стон «уче­ника», испытуемые уже пять раз уступили требованиям. В каж­дом следующем задании экспериментатор предлагал им совер­шить лишь чуть-чуть более жесткое действие, чем то, которое они многократно совершали. На отметке в 330 вольт, после 22 усту­пок, испытуемые уже в некоторой мере подавляли свой когни­тивный диссонанс. Следовательно, они находились теперь в ином психологическом состоянии, чем те, кто вступил в экс­перимент с этого момента. Внешнее поведение и внутреннее состояние могут подпитывать друг друга, развитие будет идти по спирали. Таким образом, как сообщает Милграм (1974, р. 10):

У многих испытуемых резкое занижение оценки жертвы стало прямым следствием их действий против нее. Такие комментарии, как «он был настолько туп и упрям, что заслужил наказание», оказались обычным делом. Решившись действовать против жерт­вы, эти испытуемые считали необходимым рассматривать ее как малозначительную личность, которую неизбежно ждет распла­та за недостаток интеллекта и характера.

Сила воздействия ситуации

Наиболее важный урок модуля 13 (культура формирует бытие) и наиболее важный урок этого модуля (непосредствен­ное влияние ситуации не менее значимо) раскрывают силу со­циального контекста. Чтобы прочувствовать это, попробуйте вообразить, что вы нарушаете какие-нибудь незначительные социальные нормы: вскакиваете посреди лекции, громко поете в ресторане, запросто приветствуете почтенного профессора по имени, приходите в церковь в шортах, играете в гольф в парад­ном костюме, хрустите карамелью на фортепьянном концерте, сбриваете себе волосы с половины головы. Пытаясь нарушить социальные ограничения, мы с удивлением начинаем понимать, насколько они сильны.

Некоторые из студентов поняли это, когда Милграм и Джон Сабини (John Sabini, 1983) попросили их помочь в исследова­нии эффекта нарушения простейших социальных норм: они должны были попросить пассажиров нью-йоркского метропо­литена уступить им место. К их удивлению, 56% пассажиров уступали место, даже не получив никаких объяснений. Не ме­нее интересной оказалась реакция самих студентов: большин­ство из них сочли это задание чрезвычайно трудным. Зачастую слова буквально застревали у них в горле, и экспериментато­рам приходилось отступать. А высказав просьбу и получив ме­сто, многие из них старались оправдать попрание обществен­ных норм, притворяясь больными. Такова сила неписаных пра­вил, регулирующих наше поведение на публике.

Студенты Пенсильванского университета пережили сход­ные трудности при попытках подыскать нужные слова. Они принимали участие в обсуждении, кого следует взять себе в компанию, для того чтобы выжить на необитаемом острове. Студентов попросили представить, как один из участников об­суждения говорит следующее: «Думаю, нам нужно взять по­больше женщин, чтобы мужчины на острове не испытывали проблем с сексуальным удовлетворением». Как бы они отреа­гировали на такие сексистские замечания? Только 5% студентов предположили, что они проигнорировали бы такие слова или бы подождали и посмотрели, как прореагируют другие. Но когда Дженет Слим и Лаури Хайерс (Janet Slim and Lauri Hyers, 1999) пригласили других студентов принять участие в дискуссии, где такое заявление действительно было сделано, 55% (не 5%) ничего не сказали в ответ. Это вновь продемонст­рировало силу нормативного давления и то, как тяжело пред­сказать поведение, даже свое собственное.

Из экспериментов Милграма можно также извлечь урок, насколько быстро может распространяться зло. Несколько гни­лых яблок могут погубить весь урожай. Таков образ зла, симво­лами которого стали растленные убийцы из остросюжетных романов и фильмов ужасов. В качестве примеров зла из реаль­ной жизни мы вспоминаем об истреблении Гитлером евреев, уничтожении Саддамом Хусейном курдов, убийствах Пол По­том камбоджийцев. Но иногда причиной зла могут стать обыч­ные социальные причины — жара, влажность и инфекция, ко­торые способствуют тому, что в бочке «сгниют» все яблоки. Как показывают эксперименты, описанные выше, ситуация может вынудить обычных людей соглашаться с неправдой или капи­тулировать перед жестокостью.

Немецкие служащие удивили нацистских лидеров своей готовностью выполнять канцелярскую работу для Холокоста. Они, конечно, не убивали евреев, они просто составляли бума­ги (Silver & Geller, 1978). Творить зло легче, когда разделяешь ответственность за содеянное с другими. Милграм изучал та­кое разделение, для чего вовлек 40 новых участников экспери­мента в «совершение зла» косвенным образом. Они не включа­ли генератор сами, а лишь предлагали очередное тестовое зада­ние. В этом случае полностью подчинились 37 человек из 40.

Фундаментальная ошибка атрибуции

Почему результаты классических экспериментов так час­то вызывают удивление? Не потому ли, что мы ждем от людей действий, соответствующих их склонностям? Нас не удивляет, когда грубые люди совершают отвратительные поступки, но мы ожидаем, что люди с положительными склонностями будут со­вершать добрые поступки. Злые люди творят злые дела, доб­рые люди — только добрые.

Когда вы читали об экспериментах Милграма, какое впе­чатление у вас сложилось об их участниках? Большинство лю­дей приписывают им отрицательные черты. Говоря о том или другом подчинившемся участнике, его обычно представляют агрессивным, холодным и непривлекательным, даже узнав, что его поведение было типичным (Miller & others, 1973). Мы уве­рены, что жестокость вызывается жестокосердием.

Гюнтер Бирбрауэр (Gunter Bierbrauer, 1979) пытался умень­шить недооценку социального воздействия (влияния фунда­ментальной ошибки атрибуции). В его эксперименте студенты университета, где он преподавал, все делали сами: сами пере­писывали сценарий, сами играли роль послушного «учителя». Повторяя эксперимент Милграма, они предполагали, что уж их-то друзья не будут столь уступчивы. Бирбрауэр приходит к выводу, что, несмотря на собранные социологами многочислен­ные свидетельства того, что наше поведение является продук­том истории общества и непосредственно окружающей среды, большинство людей все-таки продолжают верить, что внутрен­ние качества проявляются сами по себе: добро творят только добрые люди, а зло — злые.

Слишком просто было бы предполагать, что Эйхманн, рав­но как и прочие коменданты Освенцима, представляли собой нецивилизованных монстров. После трудного рабочего дня они отдыхали, слушая Бетховена и Шуберта. Сам Эйхманн внешне был похож на заурядного человека с обычной профессией (Agendt, 1963; Zillmer & others, 1995).

Это же можно сказать и о тех, кто служил в немецком кара­тельном батальоне, уничтожившем почти 40 тысяч евреев в Польше, преимущественно женщин, стариков и детей — они были убиты выстрелами в затылок, так что мозги выплескива­лись наружу. Кристофер Браунинг (Christofer Browning, 1992) подчеркивает, что внешне это были вполне «нормальные» люди. Они не были ни нацистами, ни членами СС, ни фанатиками фашизма. Это были рабочие, торговцы, служащие и ремеслен­ники — люди семейные, слишком старые для службы в армии. Но это были те, кто, получив прямой приказ убивать, были не способны отказаться.

Принимая во внимание выводы Милграма, уже нельзя объяснить Холокост какими-то уникальными чертами немец­кого народа. «Наиболее фундаментальный урок наших опы­тов, — отмечает он, — состоит в том, что обычные люди, просто выполняя свою работу и не проявляя особой враждебности, смогли стать соучастниками ужасного разрушительного про­цесса» (Milgram, 1974, р. 6). Как часто напоминает своей до­школьной телеаудитории мистер Роджерс, «хорошие люди тоже иногда поступают плохо». Но тогда, возможно, мы должны стать более осторожными по отношению к политикам, чье очарова­ние убаюкивает нас и заставляет поверить, что они не способ­ны на зло. Под властью злых сил даже лучшие люди иногда из­меняются в худшую сторону.

Р.Харрис. Психология массовых коммуникаций.^*