Книги_по_истории_от_Прокопьева / Kollingvudr_Ideya_Istorii_1980

проблемой, о которой я говорю. Еда и сон — деятельность жи­ вотного характера, осуществляемая для удовлетворения естест­ венных потребностей человека. История не занимается такими потребностями, их удовлетворением или неудовлетворением. Историку безразлично, что в доме бедного человека нет пищи, хотя данное обстоятельство может и должно иметь значение для него как для человека, испытывающего определенные чувства по отношению к своим собратьям. Однако, как историк, он может особенно интересоваться махинациями тех людей, которые созда­ ли такую ситуацию, чтобы обогатиться самим и сделать человека, получающего от них заработную плату, бедным. Историк в равной мере может интересоваться теми действиями, на которые бедного человека толкнул не самый факт голодания его детей, не физио­ логический факт пустых желудков и рахитичных членов, а его мысль об этом факте.

Мое утверждение также не означает, что человек волен делать все по своему желанию, что в области истории в собственном смысле этого слова, отличающейся от сферы животных потребно­ стей, человек свободен планировать действия по собственному усмотрению и осуществлять эти планы; что каждый поступает в полном соответствии со своими намерениями и полностью отвеча­ ет за все их последствия, будучи хозяином самому себе, и тому подобное. Ничто не может быть дальше от истины. В стишке Хенли отражена лишь фантазия больного ребенка, который обна­ ружил, что может перестать плакать и требовать, чтобы ему дали Луну, вообразив, что он получил ее. Здоровый человек, предпо­ лагающий заполнить своею деятельностью пустое пространство перед собой и начинающий разрабатывать планы такой деятель­ ности, знает, что пространство это вовсе не будет пустым к тому моменту, когда он вступит в него. Оно будет заполнено другими людьми, каждый из которых действует, преследуя собственные цели. И даже теперь оно не так пусто, как кажется. Оно напол­ нено насыщенным раствором деятельности, раствором, достигшим степени насыщения, при которой начинается кристаллизация. Для его собственной деятельности не будет свободного простран­ ства, если он не спланирует ее таким образом, чтобы она входи­ ла в щели, оставленные другими.

Рациональная деятельность, которую должен исследовать историк, никогда не свободна от принуждения: человек вынужден смотреть в лицо фактам в той ситуации, в которой он очутился. Чем рациональнее его деятельность, тем сильнее она подчиняется этому принуждению. Быть рациональным — значит мыслить, а для человека, планирующего совершить какой-нибудь поступок, самое важное продумать ситуацию, в которой он находится. По отношению к этой ситуации он отнюдь не свободен. Она являет­ ся тем, что она есть, и ни он, ни кто-нибудь другой никогда не смогут ее изменить. Ибо, хотя ситуация как таковая и состоит в

304 Идея истории. Часть V

научили так мыслить. Историк считает этот способ мышления дурным, но дурные способы мышления — такие же исторические факты, как и хорошие, и они не в меньшей степени определяют ситуацию, всегда мысленную, в которой находятся люди, кото­ рым свойствен этот способ мышления. Суровость факта —• в не­ способности человека думать о своей ситуации иным образом. Принудительность представлений о дьяволах, обитающих в го­ рах, представлений, возникающих у человека, преодолевающего эти горы, заключается в простом факте, что он не может не верить в дьяволов. Это, конечно, просто суеверие. Но оно — факт, и факт решающий в ситуации, рассматриваемой нами. Человек, страдаю­ щий от этого суеверия, когда он пытается пройти через горы, страдает не просто за грехи своих отцов, научивших его верить в дьяволов, если вообще эту веру можно назвать грехом; он стра­ дает потому, что принял эту веру, потому что он разделил с ними их грех.

Если современный историк верит, что в горах нет никаких дья­ волов, то это тоже только вера, унаследованная им точно таким же образом.

Открытие того, что люди, чьи действия он изучает, свободны в этом смысле слова, представляет собой открытие, которое каж­ дый историк делает, как только доходит до научного овладения своим предметом. Когда это происходит, историк осознает и свою свободу, т. е. он открывает автономный характер исторической мысли, ее силу решать собственные проблемы собственными мето­ дами. Он открывает, как не нужно и как невозможно в то же самое время для него, как для историка, передавать эти проблемы на суд естественных наук; он открывает, что, будучи историком, он и может, и должен решить их сам. Одновременно с этим откры­ тием своей свободы как историка он открывает и свободу чело­ века как исторического деятеля. Историческая мысль, мысль о

же. Можно было бы сказать, что описание рациональной деятель­ ности исторического деятеля представляет собою парафраз и замаскированную форму утверждения автономности истории. Или же что описание истории в качестве автономной науки — только завуалированная форма ее определения как науки, изучающей свободную деятельность. Что касается меня, то я бы приветство­ вал любую формулировку, ибо они показывают, что человек, при­ бегающий к ним, достаточно глубоко проник в природу истории, чтобы понять: а) что историческая мысль свободна от подчине­ ния естественным наукам и представляет собой автономную нау­ ку, б) что рациональное действие свободно от подчинения приро­ де и создает свой собственный мир человеческих действий, res

306 Идея истории. Часть V

которых претендуют историки. Никто не мог бы и утверждать, что он знает прошлое настолько хорошо, что способен доказать, при­

ет, что мы должны сначала прийти к научному, а потому к ав­

нам, конечно, возразят, многие люди пришли к осознанию свободы человеческой деятельности задолго до того, как произошла рево­

но один из них более поверхностный, а другой, я надеюсь, не­ сколько более глубокий.

I. Может быть, они и осознавали человеческую свободу, но понимали ли ее? Было ли их осознание знанием, заслуживающим название научного? Нет, конечно, ибо в противном случае они не только были бы убеждены в свободе человека, но и основа­ тельно познали бы ее. Но тогда не было бы причин для споров, так как их убеждение подкрепилось бы пониманием тех основ, на которых оно покоилось, и они были бы в состоянии сформули­ ровать их убедительным образом.

II. Даже если революция, благодаря которой история стала

как Бэкон и Декарт революционизировали естествознание, выявив и сделав общим достоянием принципы, на которых основывались его методы, там и сям появлялись люди, которые пользовались этими самыми методами, одни чаще, другие реже. Как справедли­ во указали Бэкон и Декарт, их задача состояла в том, чтобы сделать эти методы достоянием обычного интеллекта. То же самое относится и к утверждению о революции в методах исто­ рической науки, происшедшей в течение последнего полувека. Понятие революции в исторической науке не означает, что беспо­ лезно было бы искать примеры научной истории до этого времени. Оно означает, что если раньше научная история была редкостью, которую можно было отыскать только в трудах выдающихся лю­ дей, причем даже у них она появлялась лишь в периоды вдохно­ вения, а не в результате размеренной работы, то сейчас она стала всеобщим достоянием. Она — то, что мы вправе требовать от каж­ дого, занимающегося историей; представление о ней так широко распространилось даже среди неученых, что авторы детективных повествований зарабатывают себе на хлеб, создавая сюжеты с помощью ее методов. Спорадический и пульсирующий характер

пульсирующего характера понимания метода научной истории.

§ 7. ПРОГРЕСС КАК ПРОДУКТ ИСТОРИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ

Термин «прогресс» в том его значении, в каком он применял­ ся в девятнадцатом столетии, когда он был у всех на устах, ох­ ватывал две области, которые следует разграничивать: прогресс в истории и прогресс в природе. Для обозначения прогресса в природе так широко пользовались словом «эволюция», что его можно принять за общепринятое значение понятия прогресса в природе. Чтобы не путать две области прогресса, я буду употреб­ лять термин «эволюция» только для обозначения последнего в отличие от истории, где я буду оперировать выражением «истори­ ческий прогресс».

«Эволюция» — термин, прилагаемый к природным процессам постольку, поскольку они мыслятся как процессы, порождающие новые видовые формы в природе. Это представление о природе как об эволюции не должно смешиваться с представлением о при­ роде как о процессе. Если мы примем понятие природного про­

хранении неизменности вида, и видовые формы остаются постоянными во всем их индивидуальном разнообразии, так что природа в своем движении не производит новых форм, а «буду­ щее напоминает прошлое»; 2) сами видовые формы претерпевают изменения, причем новые формы возникают путем видоизменения старых. Под эволюцией понимают именно это.

Назвать естественный процесс эволюционным в известном смысле равносильно тому, чтобы назвать его прогрессивным. Ибо если любая видовая форма может возникнуть только как модифи­ кация другой, уже утвердившейся, то существование данной формы предполагает и существование другой, модификацией ко­ торой она является, и т. д. Если форма Ъ есть модификация фор­ мы а, — Ь и d — с, то формы а, Ь, с, d могут возникнуть именно в таком порядке. Данный порядок является прогрессив­ ным в том смысле, что он представляет собой ряд членов, кото­ рые могли возникнуть только в этой последовательности. Это опре­ деление, безусловно, не связано ни с выводами о причинах возник­ новения модификаций, ни с выводами о том, являются ли они большими или малыми. В этом смысле слова «прогресс», «прог­ рессивное» означают лишь определенную упорядоченность, т. е. проявление порядка.

Но прогресс в природе, или эволюция, часто принимался за нечто большее, чем простой порядок; нередко имелась в виду доктрина, согласно которой каждая новая форма — не только мо­ дификация предыдущей, но и некоторое ее усовершенствование, Говоря об усовершенствовании, мы предполагаем определенный критерий оценки. Этот критерий достаточно ясен, когда речь

Идея истории. Часть V

заменить собственный опыт в этих целях. Но практика показыва­ ет, что нет ничего более тяжелого для молодого поколения в из­ меняющемся обществе, для поколения, создавшего свой, новый образ жизни, чем с сочувствием понять жизнь предшествующего поколения. Оно смотрит на эту жизнь как на совершенно бес­ смысленное зрелище. Кажется, что какая-то инстинктивная сила, побуждающая его освободиться от родительского влияния и вне­ сти в жизнь то изменение, на которое оно слепо решилось, за­ ставляет это поколение воздерживаться от всяких проявлений симпатии к образу жизни своих отцов. Здесь нет никакого под­ линного сравнения между двумя образами жизни, а значит, нет И оценки, исходя из которой один лучше другого. Здесь нет, следовательно, никакого представления об изменении как о прогрессе.

По этой причине исторические изменения в образе жизни об­ щества очень редко мыслятся как прогрессивные даже поколением, осуществляющим их. Оно совершает их, подчиняясь слепому стремлению разрушить то, что оно не понимает, разрушить как дурное и заменить чем-то еще •— хорошим. прогресс — не замена плохого хорошим, это замена хорошего лучшим. Чтобы по­

в нескольких определенных отношениях. Но это он может сделать, только если знает, чем был старый образ жизни, т. с. при нали­ чии исторического знания прошлого своего общества, хотя он и живет в созидаемом им настоящем. Историческое знание — про­ сто воспроизведение опыта прошлого в сознании современного мыслителя. Только таким способом два образа жизни могут пре­

из них и отвергающий другой, может знать, что он при этом выиг­ рывает и что теряет, и прийти к выводу, что он выбрал лучшее.

т. е. человеком, который действительно воспроизводит в собствен­ исторической мысли жизнь, которую он тем не менее от­ вергает.

Теперь давайте рассмотрим упомянутое изменение не с точки зрения людей, которых оно непосредственно касается, а с точки зрения историка, извне. Можно было бы надеяться, что, занимая беспристрастную и свободную от предубеждений позицию, он