Книги_по_истории_от_Прокопьева / Kollingvudr_Ideya_Istorii_1980

Вернемся к нашему воображаемому критику. Почему он считает, что акт мысли, становясь субъективным, теряет свою объектив­ ность? Ответ на этот вопрос теперь должен быть ясен. Только потому, что он понимает под субъективностью не акт мышления, а простое сознание как поток непосредственных состояний. Субъек­ тивность для него означает не субъективность мысли, а субъек­ тивность чувства или непосредственного опыта. Даже непосред­ ственный опыт связан с некоторым объектом, ибо в каждом чувствовании имеется нечто прочувствованное, а в каждом ощуще­ нии — нечто ощущаемое. Но при восприятии цвета объектом наше­ го зрения оказывается цвет, а не наш акт его видения, при ощу­ щении же холода мы чувствуем холод (чем бы ни был послед­ ний), а не наше ощущение его. Субъективность непосредственного опыта оказывается, таким образом, чистой, или простой, субъек­ тивностью. Она никогда не становится объектом для самой себя: простое переживание никогда не переживет самого себя в качестве переживания. Если бы тогда имелся опыт, исключающий всякую мысль (мы не вдаемся здесь в решение вопроса, возможен такой опыт или нет), то активный или субъективный элемент в этом опы­ те никогда не смог бы стать объектом для самого себя, а если) бы весь опыт носил такой характер, он никогда не смог бы стать объектом познания вообще. Поэтому наш критик фактически пред­ полагает, что всякий опыт является непосредственным, простым чувствованием, лишенным мысли.

Если он станет возражать нам и скажет, что полностью при­ знает наличие мысли в опыте как один из его элементов, то мы должны будем указать ему на чисто номинальный характер его признания. Фактически же он никак не признал существования мысли в опыте. Он нашел в нем известное место для мысли, только отделив некоторые компоненты потока сознания и обозна­ чив их термином «мысль», не задавая вопроса, а что из этого следует. То, что он называет мыслью, фактически как раз и ока­ зывается одним из видов непосредственного опыта. На самом же

только мысля, мы можем осознать себя видящими этот цвет, а также осознать, что видимое нами сейчас обладает качествами, которые не даны нашему непосредственному его восприятию,— яв­ ляется, например, объектом, расположенным на некотором расстоя­ нии от нас, объектом, виденным нами ранее. И даже если он пойдет настолько далеко и признает все это, то ему не удастся сделать следующий шаг — понять, что, только мысля, мы осознаем себя мыслящими.

когда вспоминаемое оказывается некоторым актом мышления, то следует ли из этого, что прошлое, которое я могу реконструи­ ровать и познать таким образом, будет чьим-то, а не моим прош­

Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны детальнее рас­ смотреть отношение между памятью и тем, что в отличие от па­ мяти я буду называть автобиографией, используя данный термин для обозначения строго исторического описания моего прошлого. Если любой из нас засядет за составление подобного описания собственной жизни, то он столкнется с двумя типами задач, одна из которых должна предшествовать во времени другой. Я не хочу этим сказать, что полное решение первой должно предшествовать началу работы над второй. Речь идет о другом: на каждом этапе этой работы одна ее часть должна быть завершена прежде, чем мы начнем другую.

Первая задача — припоминание. Человек должен восстановить в своей памяти картины опыта прошлого, используя при этом раз­ личные средства ее оживления, например чтение старых писем и книг, им написанных, посещение ряда мест, связанных в его уме с определенными событиями, и т. д. Когда все это проделано, перед его умственным взором возникает картина, отражающая сто­ роны его прошлой жизни. Он видит некоего молодого человека, переживающего определенные события, и знает, что этим молодым человеком был он сам. Но тут начинается решение второй задачи. Он должен не просто знать, что этим молодым человеком был он сам, он должен попытаться раскрыть мысли этого молодого чело­ века. И здесь воспоминания •— опасный проводник. Он хорошо помнит, как бродил по саду, одолеваемый какими-то мыслями; он помнит аромат цветов и дуновение ветра. Но если он будет опи­ раться на эти ассоциации, стремясь вспомнить свои мысли, то, скорее всего, они уведут его в сторону. Он, вероятно, совершит ошибку и заменит их другими, пришедшими к нему позже.

Так, политики в своих автобиографиях очень хорошо помнят воздействие какого-нибудь кризиса, эмоции, порожденные им. Но они склонны, описывая политику, защищаемую ими в те дни, путать ее с идеями, пришедшими к ним фактически на более позд­ них стадиях их политической карьеры. И это естественно, так как мысль не захвачена полностью потоком опыта, и мы постоянно переинтерпретируем наши прошлые мысли, соединяя их с мыслями, которые приходят к нам сейчас.

Есть только один способ противодействовать этой тенденции.

ν

284 Идея истории. Часть V

новывается на ложном понимании различия между субъективно­ стью и объективностью. Для Бекета, поскольку он был мысля­ щим духом, быть Бекетом означало также и осознавать себя Бекетом. И для меня в соответствии с тем же самым доказа­ тельством быть Бекетом означает знать, что я Бекет, т. е. знать, что в моем сиюминутном «я» мною воспроизводятся мысли кета и я являюсь им в этом смысле. Я не «просто» становлюсь Бекетом, ибо мыслящий дух никогда не становится «просто» чемто. Этот дух — совокупность его собственных мыслительных дей­ ствий, а последние никогда не «просты» (если под «простотой» понимать «непосредственность»). Мысль же никогда не является простым непосредственным опытом, но всегда рефлексией, или са­ мопознанием, знанием самого себя как существа мыслящего, пе­ реживающего.

Представляется целесообразным несколько развернуть это по­ ложение. Акт мысли, безусловно, часть опыта мыслителя. Он име­

в данном контексте я называю его непосредственностью, ибо, хотя мысль и не является простой непосредственностью, она и не лишена ее. Но особенность мысли как таковой заключается в том, что наряду с ее существованием здесь и теперь в данном контексте она сохраняется в изменяющихся контекстах и возрож­ дается в другом контексте. Эта способность сохраняться и воз­ рождаться делает из акта мысли нечто большее, чем простое «со­ бытие» или «ситуацию», употребляя термины, прилагаемые к нему, например, Уайтхэдом. Именно в силу того и постольку, поскольку акт мысли ложно понимается как простое событие, идея его вос­ произведения кажется парадоксальным и порочным способом опи­ сания возникновения другого, хотя и похожего, события. Непо­ средственное как таковое не может быть воспроизведено. Следо­ вательно, те элементы опыта, бытие которых как раз и заключает­ ся в их непосредственности (ощущения, чувства и т. д. как тако­ вые), не могут быть воспроизведены. И не только они, но и сама мысль никогда не может быть воспроизведена в ее непосредствен­ ности. Первооткрытие истины, например, отличается от любого последующего созерцания этой истины не тем, что созерцаемая истина оказывается другой, и не тем, что акт ее созерцания иной. Различие между ними состоит в том, что мы не можем вновь испытать непосредственность первооткрытия: мы не можем пере­ жить шок, вызываемый новизною истины, освобождение от мучив­ шей проблемы, триумф достижения желаемого результата и, может быть, чувство победы над оппонентами, предвкушение славы и т. д.

Но пойдем дальше. Непосредственность мысли состоит не толь­ ко в ее эмоциональном контексте (естественно, в контекст мысли входят и ощущения, как, например, чувство потери тяжести, испы­ танное Архимедом при погружении тела в ванну), но и в том,

290 Идея истории. Часть V

время. В исследуемом им индивидуальном акте мысли ему понят­

коего общего признака, принадлежащего различным индивидуумам и рассматриваемого изолированно от них. Это сам акт мысли как нечто, дошедшее до нас из прошлого, возрождаемое в различные эпохи и у различных индивидуумов: сегодня он принадлежит соб­ ственной жизни историка, некогда — жизни человека, о которой историк повествует.

Таким образом, туманная фраза, что история — познание ин- дивидуального, определяет предмет истории одновременно и слиш­ ком широко, и слишком узко. Это слишком широкое определение не только потому, что индивидуальность воспринимаемых объектов, природных фактов и непосредственных переживаний оказывается вне поля истории, но прежде всего потому, что даже индивиду­ альность исторических событий и персонажей, если под индиви­ дуальностью понимать их уникальность, равным образом лежит вне сферы исторического познания. Это определение слишком узко потому, что, приняв его, мы бы исключили всеобщность, а именно всеобщность события или характера делает их возможными и дей­ ствительными предметами исторического исследования, если под всеобщностью мы понимаем нечто такое, что выходит за границы

сать нечто реальное, а именно способ, с помощью которого мысль, выходя за рамки своей непосредственности, сохраняется и воз­ рождается в других аспектах. Они — попытка выразить ту бес­ спорную истину, что индивидуальные акты и персонажи входят в историю не в силу их индивидуальности как таковой, но потому, что эта индивидуальность оказывается носительницей некоей мыс­ ли, которая, в свое время принадлежа им, потенциально принадле­ жит каждому.

У предметов, отличных от мысли, не может быть никакой истории. Так, биография, какое бы богатое историческое содержа­ ние она ни включала в себя, строится на принципах, которые не только неисторичны, но и антиисторичны. Ее границами ока­ зываются биологические события, рождение и смерть человеческо­ го организма. Таким образом, ее каркасом оказывается каркас природного процесса, а не мысли. Через этот каркас телесной жизни человека с ее детством, зрелостью, старостью, его болез­ нями и всеми случайностями животного существования проходят потоки мысли, его собственной и других, проходят свободно, 'как морские волны через остатки заброшенного судна. Много че­ ловеческих эмоций связано со зрелищем этой телесной жизни, со всеми ее превратностями, и биография как литературный жанр