Глава II

О ЗАКОНЕ ПРИРОДЫ ПРИМЕНИТЕЛЬНО К ДОГОВОРАМ

1. Естественный закон не есть соглашение людей, но веление разума. 2. Основной закон природы требует искать мира, если его можно достичь, если же это невозможно, не­обходимо заботиться о защите от врага. 3. Первый частный закон природы: право на все сохранить невозможно. 4. Что означает отказаться от права, что означает передать право. 5 Для перенесения права необходимо согласие принимаю­щего. 6. Слова переносят право только в настоящем. 7. Сло­ва о будущем имеют силу для перенесения права, если существуют и другие признаки волеизъявления. 8. В сво­бодном дарении право не переходит в силу слов о будущем. 9. Определение договора и соглашения. 10. В договорах право переходит с помощью слов о будущем. 11. Договоры, основанные на взаимном доверии, в естественном состоя­нии не имеют силы, в государстве же - наоборот. 12. Ни­кто не может вступать в соглашение с животными. Никто не может вступать в соглашение с Богом, если не было откровения. 13. И никто не может давать обет Богу. 14. Со­глашения, превышающие человеческие возможности, не имеют обязательной силы. 15. Каким образом мы освобож­даемся от соглашений. 16. Обещания, вынужденные угро­зой смерти, в естественном состоянии имеют силу. 17. Последующее соглашение, противоречащее предыдуще­му, не имеет силы. 18. Соглашение о не сопротивлении на­носящему телесные повреждения не имеет силы. 19. Согла­шение, принуждающее к самообвинению, не имеет силы. 20. Определение клятвы. 21. Клятва должна выражаться в той форме, которой пользуется принимающий ее. 22. Клят­ва не прибавляет ничего к тому обязательству, которое вы­текает из соглашения. 23. Клятву надлежит требовать только в том случае, когда нарушение соглашения либо может ос­таться скрытым, либо может быть наказано только Богом.

1. В определении естественного закона авторы не могут прийти к соглашению и тем не менее очень часто пользуют­ся этим термином в своих сочинениях. Действительно, ме­тод, требующий начинать с определений и исключения бес­смыслицы, характерен для тех, кто не оставляет возможности для спора с собой. Что же касается остальных, то один станет доказывать это тем, что подобный поступок противоречит единодушному мнению всех мудрейших или образованнейших народов, нимало не заботясь о том, кто,

293

собственно, будет судить о мудрости, образованности и нравственности этих народов, другой же скажет, что это деяние противоречит единодушному мнению всего рода человеческого. Такого рода определение никоим образом не может быть принято, ибо в противном случае было бы вооб­ще невозможно кому-нибудь нарушить этот закон, за исключением детей и сумасшедших. Ведь понятие челове­ческий род охватывает во всяком случае всех людей, дейст­вительно руководствующихся разумом. Следовательно, они либо не совершают ничего вопреки разуму, либо совершают это бессознательно, а посему заслуживают извинения. Свя­зывать же законы природы с согласием тех, кто их чаще нарушает, чем соблюдает, во всяком случае, несправедливо. Кроме того, люди осуждают в других то, что одобряют в самих себе; наоборот, на людях хвалят то, что наедине прези­рают, и высказываются, скорее прислушиваясь к мнению других, чем к собственному опыту, соглашаются скорее под влиянием ненависти, страха, надежды, любви или какого-либо иного душевного аффекта, чем под влиянием разума. Поэтому нередко случается, что целые народы с величай­шим единодушием и энергией делают то, что наши авторы весьма охотно признают противоречащим естественному закону. Но так как все согласны считать совершающимся по праву то, что совершается не вопреки истинному разуму, мы должны считать происходящим вопреки праву то, что этот разум отвергает, то есть что противоречит некой исти­не, выведенной путем правильных умозаключений из правильных посылок. А то, что совершенно несправедливо, мы называем происходящим вопреки некоему закону. Ста­ло быть, закон есть некий истинный разум, который, буду­чи не менее любой другой духовной способности или аф­фекта частью человеческой природы, называется также естественным. Следовательно, естественный закон, если необходимо мое определение, есть требование истинного разума* относительно того, что следует

294

и чего не следует делать ради возможно более продолжительного сохранения жизни и телесного здоровья.

Первый и основной закон природы гласит: необходи­мо стремиться к миру всюду, где это возможно; если мира достичь невозможно, нужно искать средства для ведения

войны. В последнем параграфе первой главы мы показали, что это требование истинного разума. А то, что требования истинного разума есть законы природы, было только что

сказано. Это первый закон, потому что все остальные выте­кают из него и указывают пути к достижению мира либо к обеспечению защиты.

Один из естественных законов, проистекающих из этого основного, гласит: право всех на все не должно сохра­няться, некоторые же отдельные права следует либо перенести на других, либо отказаться от них. Ведь если бы каж­дый сохранял свое право на все, из этого бы необходимо следовало, что одни по праву нападали, другие же по праву защищались, ибо каждый в силу естественной необходимо­сти пытается защитить собственное тело и то, что необхо­димо для его поддержания. Значит, последовала бы война. Таким образом, если кто-то не отказался бы от своего права на все, он поступил бы, безусловно, вопреки соображениям мира, то есть вопреки закону природы.

Говорят, что отступаются от своего права в тех случа­ях, когда кто-либо просто отказывается от него либо пере­носит его на другого. Просто отказывается тот, кто соответ­ствующим знаком или знаками заявляет, что он хочет, что­ бы в дальнейшем ему не было позволено совершать какое-то определенное действие, которое ранее он имел право совершать. Переносит же право на другого тот, кто соответ­ствующим знаком или знаками заявляет этому другому, согласному принять от него это право, что он хочет, чтобы в дальнейшем ему не было позволено противиться этому чело­веку, совершающему какое-то определенное действие, ко­торому он ранее имел право противиться. А то, что перене­сение права состоит в одном только непротивлении, понятно из того, что тот, на кого переносится право, до этого пе­ренесения уже имел право на все; отсюда - невозможность

295

приобретения нового права, законное же сопротивление переносящего, в силу которого другой не мог пользоваться своим правом, исчезает. Следовательно, всякий приобре­тающий себе право в естественном состоянии всего лишь получает возможность спокойно и без законных возраже­ний пользоваться своим первоначальным правом. Напри­мер, если кто-нибудь продаст или подарит другому свой земельный участок, он отнимает право на этот участок только у себя, но не у других.

Для перенесения права требуется волеизъявление не только переносящего, но и принимающего. Если нет хотя бы одного из них, право остается у прежнего обладателя. Ведь если бы я захотел отдать принадлежащее мне тому, кто отказывается это принять, я тем самым не отказался полностью от моего права, т. е. перенес его на кого-либо. Ибо причина, из-за которой я захотел подарить нечто одно­му, заключена в нем одном и не имеет отношения к другим.

Если же не существует никаких иных знаков, выра­жающих желание отказаться от права или перенести его, кроме слов, эти слова должны относиться или к настоящему, или к прошлому. Ибо слова, относящиеся к будущему, ничего не переносят. Ведь если кто-нибудь, например, гово­рит о будущем так: завтра я дам,- этим он ясно показы­вает, что он не дал. Таким образом, в течение всего сегодняшнего дня право остается у того же обладателя и остается также и завтра, если он тем временем действительно не отдаст. Ведь то, что является моим, остается моим, если я его потом не отдам. Так что, если я в настоящий момент скажу, допустим, я даю либо я дал, чтобы ты имел (это) завтра, эти слова означают, что я уже (нечто) дал и право обладать (вещью) завтра перенес на сегодня.

Однако, поскольку одни слова не являются достаточ­ными знаками волеизъявления, при наличии других знаков волеизъявления слова, касающиеся будущего, могут иметь такую же силу, как слова, относящиеся к настоящему. Ведь

так как по другим знакам ясно, что говорящий о будущем хочет, чтобы его слова имели силу для осуществления пере­носа его права, то они и должны иметь эту силу. Ибо пере­нос права зависит не от слов, а, как было сказано в 4-м

пункте этой главы, от изъявления воли.

Если кто-то переносит на другого какое-то свое право и делает это не ради полученного взамен блага и не по дого­вору, такого рода перенос называется дар (donum) или добровольное дарение (donatcio libera). В случае доброволь­ного дарения имеют обязательную силу только те слова,

296

которые относятся к настоящему или к прошлому. Ибо, если они относятся к будущему, они не имеют обязательной силы как слова в силу соображений, приведенных в преды­дущем параграфе. Следовательно, обязательство должно рождаться от других знаков волеизъявления. Поскольку все, что делается добровольно, делается ради некоего блага для выражающего эту волю, невозможно указать какого-либо иного знака, знаменующего волю дарителя, кроме некоего блага, приобретенного или приобретаемого в результате этого дарения. Предполагается, что никакое по­добное благо не было приобретено и не существует согла­шения об этом, потому что в таком случае это не было бы добровольным дарением. Следовательно, остается ожидать ответного блага без соглашения. Не существует никакого знака, дающего возможность тому, кто произнес слова о будущем, обращенные к человеку, не связанному обязатель­ством ответного благодеяния, истолковывать его слова как налагающие на него обязательство. Нельзя признать разум­ным, что те, кто всегда готов проявить доброжелательность по отношению к другим, оказывались бы связанными обя­зательством на основании любого обещания, подсказанного добрым чувством. И поэтому следует признать, что давший такое обещание может поразмыслить и изменить свое жела­ние, точно так же, как и тот, кому дано обещание, может утратить свои заслуги. А до тех пор, пока кто-то раздумы­вает, он свободен, и о нем не говорят, что он подарил. Если же кто-то часто обещает, дарит же редко, то он заслуживает осуждения за легкомыслие, и его следует назвать раздаю­щим не дары, а посулы.

Действие двух или более лиц, взаимно переносящих друг на друга свои права, называется договором (contractus). В любом договоре либо оба участника тотчас же ис­полняют то, о чем заключен договор, так что никто никому не остается должен, либо один исполняет это, другой же остается должником, либо никто из них не исполняет этого тотчас. Там, где обе стороны тотчас исполняют договорен­ность, там сразу же по исполнении этого договор прекраща­ется. Там же, где один или оба остаются должниками, там должник обещает в дальнейшем исполнить договоренность, и такого рода обещание называется соглашением (pactum).

Соглашение же, совершаемое должником и заимодавцем, даже если обещание выражено словами о будущем, е менее переносит право, так же как если бы оно было выражено словами о настоящем или прошедшем. Выполнение обязательства есть самый очевиднейший знак того, что

297

выполнивший обязательство понял слова своего должника в том смысле, что тот готов исполнить обязательство в условленное время, и благодаря этому же знаку он пони­мает, что он именно так понят, ибо, если он не поправил того, значит, хотел, чтобы было именно так. Таким образом, обещания, даваемые ради уже полученного блага, в том числе и соглашения, служат знаками волеизъявления, то есть заключительного этапа размышления, уничтожающего свободу не исполнить обязательство, и, следовательно, являются обязывающими. Ибо, где кончается свобода, на­чинается обязательство.

11. Возникающие в рамках договора соглашения, осно­ванные на взаимном доверии, когда ни та, ни другая сторо­на не исполняет тотчас же своих обязательств, в естествен­ном состоянии не имеют силы, если у одной из сторон воз­никнет законное опасение*.

Ведь тот, кто первым исполняет свое обязательство, из-за бесчестности большинства людей, стремящихся к собст­венной выгоде правыми и неправыми путями, отдается на произвол того, с кем он вступил в договор. Поэтому нера­зумно первым исполнять обязательство, если нет уверен­ности, что другой выполнит его. А есть ли в этом уверен­ность или нет, об этом судит тот, у кого возникает опасение, как это было показано в 9-м пункте предыдущей главы. Это, повторяю, относится к естественному состоянию. В гражданском же состоянии, где есть сила, способная при­нудить обе стороны, тот, кто по договору первым должен исполнить обязательство, первым должен и сделать это; ведь поскольку другой может быть принужден к исполне­нию обязательства, то исчезает основание бояться невыпол­нения другим своего обязательства.

Из того обстоятельства, что во всяком дарении и во всяком соглашении требуется принятие переносимого пра­ва, следует, что никто не может вступать в соглашение с тем, кто не может заявить о своем согласии. Следовательно, нельзя ни заключить соглашения, ни передать, ни отнять у них какое-либо право, поскольку они лишены речи и разу­ма. И никто не может вступать в соглашение с божествен­ным величием или обязывать себя данным ему обетом, если только ему не будет угодно словами Священного писания поставить вместо себя неких людей, наделенных полномо-

298

чиями оценивать и принимать подобные обеты и соглаше­ния в качестве его представителей.

Поэтому для людей, пребывающих в естественном состоянии, где они не связаны никаким гражданским за­коном, не нужны обеты, если только человеку в несомненнейшем откровении не стала известна воля Божья, при­нимающая обет или соглашение. Ведь если то, что обещают они в своем обете, противоречит закону природы, они не связаны этим обетом, ибо никто не обязан исполнять недоз­воленное; если же то, что они обещают в обете, предпи­сывается каким-нибудь законом природы, они связаны не обетом, а законом; если до принятия обета они были свобод­ны делать или не делать что-то, то эта свобода остается у них и дальше, ибо для того, чтобы мы были связаны обетом, требуется явно выраженная воля налагающего обя­зательство, которая, как предполагается в данном случае, отсутствует. Налагающим обязательство я называю того, кому кто-то обязан, обязанным я называю того, кто связан обязательством.

Соглашения заключаются только о действиях, дос­тупных размышлению. Ведь соглашение не может быть заключено без желания вступающего в него. Выражение

же воли есть заключительный акт размышления. Следо­вательно, соглашения могут быть только о вещах возможных и относящихся к будущему. А поэтому никто не может

связать себя обязательством совершить невозможное. Поскольку же мы чаще всего вступаем в соглашения и свя­зываем себя обязательством о тех вещах, которые в тот

момент кажутся возможными, а позднее становится ясной их невозможность, это тем не менее не освобождает нас от всякого обязательства. Дело в том, что дающий обещание

на будущее, хотя он и не уверен в нем, получает выгоду в настоящем, с тем, что он отплатит взаимностью. Ибо желание того, кто оказывает услугу в настоящем, направлено только на собственное благо, составляющее ценность обещанной вещи, сама же вещь является объектом его желания не сама по себе, но лишь в том случае, если получение ее возможно. Но если это окажется невозможным, необходимо исполнить обязательство в той мере, в какой возможно. Следовательно, соглашения обязывают не к исполнению самого обязательства, а к приложению всех усилий для его исполнения, ибо в нашей власти только это, но не сами вещи.

От соглашений мы освобождаемся двумя путями: или исполнением обязательства, или получив освобожде-

299

ние от нашего обязательства. В первом случае - потому что на большее мы не обязывались, во втором - потому, что тот, кому мы дали обязательство, снимая с нас обяза­тельство, тем самым как бы возвращает нам право, пере­данное нами ранее ему, ибо снятие обязательства есть да­рение, то есть, согласно пункту 4 настоящей главы, пере­несение права на того, кому производится дарение.

16. Обычно спрашивают, являются ли обязательными или нет соглашения, заключенные под угрозой насилия. Например, если я, чтобы спасти свою жизнь, пообещаю разбойнику отдать ему завтра тысячу золотых и не делать ничего для того, чтобы его могли схватить и отдать под суд, связан ли я этим обязательством или нет? И хотя иногда такого рода соглашение должно считаться недействитель­ным, однако оно оказывается недействительным не потому, что причиной его был страх: ведь тогда бы из этого следо­вало, что те соглашения, в силу которых люди объединяют­ся для жизни в государстве и создают законы, не имеют силы (ибо если кто-то соглашается подчиниться власти другого, то это исходит от взаимного страха быть убитым) и что неразумно поступает тот, кто доверяет пленнику, обещающему выкуп за свое освобождение. Является обще­принятой истиной, что соглашение обязывает, если оно принесло благо и если обещание и его предмет позволи­тельны. Позволительно же и обещать нечто ради спасения жизни, и жертвовать чем угодно из своего имущества кому угодно, даже разбойнику. Следовательно, соглашения, про­диктованные страхом, накладывают на нас обязательства, если только этому не препятствует какой-нибудь гражданс­кий закон, в силу которого обещанное оказывается недоз­воленным.

Если кто-то сначала обещал одному нечто сделать или чего-то не делать, позднее же договаривается с другим о противоположном, то второй договор в таком случае является недействительным. Ибо тот, кто переносит на дру­гого свое право в силу первого соглашения, более не обла­дает правом что-либо делать или не делать. Поэтому после­дующими соглашениями он не переносит никакого права, и его обещание не имеет правовой силы. Следовательно, обязательной силой обладает только первое соглашение, нарушать которое недопустимо.

Никто не может быть обязан какими-либо соглаше­ниями не сопротивляться тому, кто стремится убить его, ранить или нанести какое-либо иное телесное повреждение. Ибо в каждом человеке есть некая высшая ступень страха,

300

за пределами которой он воспринимает угрожающее ему зло как предельное и поэтому в силу естественной необ­ходимости всеми силами избегает его, и очевидно, что ина­че он действовать не может. Когда дело доходит до такой степени страха, не следует ожидать, чтобы кто-нибудь от­казался помочь себе бегством или силой. А так как никто не обязан совершать невозможное, то те, кому угрожает смерть, величайшее из существующих несчастий, либо ра­нение, либо иное телесное повреждение, если они не спо­собны вынести это, не обязаны выносить. А кроме того, связанному соглашением верят, ибо единственной гаран­тией соглашений является верность им. Тех же, кого ведут на казнь или даже на более мягкое наказание, заковывают в цепи или приставляют к ним стражу, что является несомненнейшим признаком того, что их не считают доста­точно связанными соглашением о непротивлении. Одно дело, если я даю обязательство так: «Если я не выполню обещанного в установленный день, убей меня», другое, если так: «Если я не выполню обещания, то не буду проти­виться моему убийству». В первой форме дают обязатель­ство все, когда это нужно, а иногда бывает нужно; во вто­рой же форме - никто, и в ней никогда не возникает необ­ходимости. Ведь в чисто естественном состоянии, если ты хочешь убить, то имеешь на это право в силу самого сос­тояния, так что нет необходимости заранее оговаривать, что ты убьешь обманщика. В гражданском же состоянии, где право жизни и смерти и всякого телесного наказания при­надлежит государству, это право на убийство не может быть предоставлено частному человеку. И самому госу­дарству для того, чтобы наказать кого-либо, нет необхо­димости путем соглашения требовать от последнего пови­новения, достаточно, чтобы никто не защищал других от наказания. Если бы в естественном состоянии могло бы быть заключено между двумя государствами соглашение, предусматривающее смерть в случае его нарушения, то имелось в виду, что ему предшествовало другое соглаше­ние, запрещающее такое убийство до определенного срока. Поэтому, если к указанному сроку обязательство не будет выполнено, восстанавливается право войны, то есть враж­дебное состояние, где все дозволено, а значит, дозволено и сопротивляться. Наконец, соглашением о несопротивлении мы накладываем на себя обязательство из двух наличных зол выбирать то, которое представляется большим, ибо смерть есть большее зло, чем борьба. Но из двух зол невозможно не выбрать меньшее. Следовательно, подобное

301

соглашение требует от нас невозможного, что противоречит природе соглашений.

19. Точно так же никакое соглашение не может обязать кого-либо обвинить самого себя или другого, чье осужде­ние принесет ему огорчение. Поэтому ни отец не обязан

свидетельствовать против сына, ни супруг против другого супруга, ни сын против отца, ни кто бы то ни был против того, без кого он не может существовать, ибо не имеет силы свидетельство заведомо противоестественное. Но хотя и никто никаким соглашением не обязан обвинять самого себя, однако при государственном разбирательстве он мо­жет быть принужден отвечать под пыткой. Но полученные таким путем ответы не являются свидетельствами, а слу­жат лишь подспорьем при установлении истины. Таким образом, скажет ли человек под пыткой правду или ложь или вообще ничего не скажет, он поступает правомерно.

20. Клятва (jus-jurandum) есть речь, сопровождающая обещание, которой обещающий заявляет, что в случае не­ выполнения им своего обязательства он отказывается от божественного милосердия. Это определение вытекает из самих слов, выражающих сущность клятвы, а именно: Да поможет мне в этом Господь, либо иных, имеющих то же значение, как, например, говорили римляне: Ты, Юпитер, порази того, кто нарушит эту клятву, как я поражаю эту свинью. И этому не мешает, что иногда клятва может от­ носиться не только к обещанию, но и к заявлению, ибо, подтверждая свое заявление клятвой, человек обещает го­ворить истину. Хотя в некоторых местах существовал обы­чай у подданных клясться именем своих королей, этот обы­чай был обязан своим происхождением желаниям этих королей обладать божественными почестями. Ведь клятва введена для того, чтобы религиозное благоговение перед божественным могуществом внушило им больший страх

перед нарушением верности слову, чем тот, который мы испытываем перед людьми, от которых деяния наши могут остаться скрытыми.

21. Из этого следует, что клятва должна произноситься в той форме, которая употребляется у принимающего ее. Ведь не имеет смысла заставлять кого-то клясться Богом, в которого он не верит и которого поэтому не боится. Ибо хотя благодаря естественному светочу можно познать существование Бога, однако никто не считает возможным клясться им в иной форме и другим именем, чем те, ко­торые предписываются его собственной, то есть, как пола­гает сам дающий клятву, истинной, религией.

302

Из приведенного определения клятвы можно сде­лать вывод, что само по себе соглашение обязывает нас ничуть не меньше, чем то, чем мы клялись. Ибо соглашение есть именно то, что нас обязывает, клятва же имеет в виду возмездие Бога, взывать к которому было бы бессмысленно, если бы нарушение соглашения не было бы уже само по себе непозволительным. Но оно не было бы непозволитель­ным, не будь соглашение обязательным. Кроме того, тот, кто отказывается от Божьего милосердия, вовсе не обре­кает себя на наказание, ибо человек всегда имеет право мо­ лить о прощении, сколь бы виновен он ни был, и удостоить­ся, будь на то воля Божья, небесного милосердия. Значит, единственный смысл клятвы состоит в том, что у людей, по природе склонных к нарушению данного ими слова, появляется более серьезная причина страшиться ее нару­шения.

Требовать клятвы там, где никакое нарушение сог­лашений, даже если бы оно и возникло, не может остаться незамеченным и где тот, кому дается клятва, располагает

достаточной властью, чтобы наказать нарушителя, значит делать больше, чем необходимо для обеспечения собствен­ной защиты, что свидетельствует скорее не столько о же­лании добра себе, сколько зла другому. Ибо клятва уже

сама по себе должна призвать гнев Бога, то есть гнев все­могущего против тех, кто нарушает данное слово, полагая возможным в надежде на собственное могущество избежать людского возмездия и гнева всезнающего против тех, кто нарушает данное ими слово в надежде остаться скрытым от людских взоров.