Глава XII

О ВНУТРЕННИХ ПРИЧИНАХ, РАЗРУШАЮЩИХ ГОСУДАРСТВО

1. Суждение о добре и зле есть дело каждого отдель­ного человека - эта мысль опасна для общества.

2. Под­данные, повинуясь государям, могут совершать грех - эта мысль опасна для общества.

3. Тираноубийство доз­волено - эта мысль опасна для общества.

4. Граждан­ским законам подчинены и те, кто обладает верховной властью,- эта мысль опасна для общества.

5. «Верховная власть может делиться» - эта мысль опасна для общест­ва.

6. Вера и святость не приобретаются усердием и разу­мом, но являются результатом сверхъестественного воз­действия и вдохновения - это опасная для общества мысль.

7. Каждый гражданин обладает собственностью, т. е. абсолютным владением своим имуществом,- это опасная для общества мысль.

8. Непонимание различия между народом (populus) и толпой ( niultitudo) ведет к мя­тежу.

9. Чрезмерно суровые конфискации, даже если они справедливы и необходимы, ведут к мятежу.

10. Честолюбие ведет к мятежу.

11. Надежда на успех ведет к мятежу.

12. Красноречие, лишенное мудрости,- единственное необходимое качество для того, чтобы поднять мятеж.

13. Как глупость толпы и красноречие честолюбцев взаим­но помогают друг другу разрушить государство.

1. До сих пор говорилось о том, какие причины и какие договоры способствовали установлению государства и каковы права повелителей по отношению к своим гражда­нам. А теперь необходимо сказать несколько слов о том, какие причины их разрушают, то есть в чем причины мятежей. Подобно тому, как в движении естественных тел нужно принимать во внимание три фактора: вну­треннее расположение, которое должно способствовать осуществлению движения; внешнюю движущую силу (agens), производящую фактически определенное движе­ние, и само действие, подобно этому и в государстве, где происходят волнения граждан, необходимо учитывать три момента: во-первых, учения и настроения, враждеб-

389

ные миру, к которым предрасположены умы отдельных граждан; во-вторых, личность тех, кто возбуждает, собира­ет, направляет граждан, уже готовых на возмущение и вооруженную борьбу; в-третьих - то, как это происходит, то есть саму заговорщическую деятельность. Что касается учений, которые предрасполагают к мятежу, то первым и самым главным является следующее: суждение о добре и зле принадлежит каждому человеку. Мы согласны, что в естественном состоянии, где каждый опирается на одина­ковое право и никто в силу каких бы то ни было соглашений не подчинился власти других, это положение правильно, более того, в 9-м параграфе главы I мы сами доказали, что это так. Но в гражданском состоянии это положение ложно. Ибо в 9-м параграфе главы VI было показано, что определение добра и зла, справедливого и неспра­ведливого, достойного и недостойного принадлежит граж­данским законам, а посему то, что законодатель по­велевает нам делать, то и должно почитаться за благо, а то, что он нам запрещает,- за зло. Законодателем же всегда является тот, кому в государстве принадлежит верховная власть, то есть в монархии - монарх. Это же мы подтвердили в 6-м параграфе главы XI, сославшись на слова Соломона. Ведь если бы пришлось следовать чему-то, как благу, и избегать чего-то, как зла, того, что показалось таковым каждому в отдельности, то какой бы смысл имели его слова (1 Цар. 3, 9): дай рабу твоему сердце послушное, дабы мог он судить народ твой и отличать доброе от злого. А поскольку именно царям принадлежит право отличать доброе от злого, поэтому несправедливы, хотя и ставшие привычными, слова: царь - тот, кто поступает справедливо, и царям следует повиноваться только тогда, когда они отдают справедливые приказания, и тому подобное. Но до установления власти нет ни справедливого, ни несправедливого, ибо их природа относительна и зависит от повеления, всякое же действие по своей природе безразлично, и право считать нечто справедливым и несправедливым принадлежит повелите­лю. Поэтому законные монархи своим повелением делают справедливым то, что они повелевают, а запрещением - несправедливым то, что они запрещают. Частные же люди, присваивая себе право познания добра и зла, стремятся уподобиться царям, а этого не может быть, если мы хотим сохранить благополучие государства. Самое первое из всех велений Божьих (Быт. 2, 17): Не вкушай от древа поз­нания добра и зла, и самое первое из всех искушений

390

диавольских (Быт. 3, 5): Будьте как боги, знающие добро и зло. И первый упрек Бога человеку (Быт. 3, 11): Кто сказал тебе, что ты наг, если ты не вкусил от древа, от которого я запретил тебе вкушать? Этими словами Бог как бы говорил: разве не потому посчитал ты недостойной наготу твою, в которой угодно мне было создать тебя, что ты сам присвоил себе познание достойного и недо­стойного?

2. Грех есть все то, что человек совершает вопреки своей совести, потому что поступающие так пренебрегают законом. Но нужно различать здесь следующее: моим гре­хом является поступок, совершая который я понимаю, что это грех; но то, что я считаю чужим грехом, я сам иногда могу совершать, не считая это своим грехом. Ведь если мне прикажут совершить то, что является грехом для того, кто приказывает мне это, я, исполняя его приказание, не совершаю греха, если только приказывавший является моим господином по праву. Ведь если я по приказу государства пойду на войну, которую я считаю несправед­ливой, я тем самым не поступлю несправедливо, скорее, наоборот - если я откажусь пойти на войну, присваивая себе принадлежащее государству установление справедли­вого и несправедливого. Те, кто не учитывает этого раз­личия, постоянно оказываются перед необходимостью со­вершать грех всякий раз, как им приказывают совершить нечто недозволенное или представляющееся таковым. Ведь если они подчинятся, они поступят против своей совести, если же они не подчинятся, они нарушат право. Если они поступят против совести, они тем самым показывают, что они не боятся наказания в жизни будущей, если же они поступят вопреки праву, они подрывают, насколько это в их силах, человеческое общество и гражданскую жизнь в настоящем. Следовательно, мнение тех, кто доказывает, что подданные совершают грех, исполняя повеления госу­дарей, представляющиеся им несправедливыми, и ошибоч­но, и должно быть отнесено к числу тех, которые подры­вают гражданское повиновение. А проистекает это мнение из первоначального заблуждения, на которое мы указали выше, в предыдущем параграфе. Ибо, присваивая себе суждение о добре и зле, мы сами превращаем и наше повиновение, и наше неповиновение в грех.

3. Третье опасное мнение, проистекающее из того же источника, утверждает: тираноубийство дозволено. Более того, и сегодня некоторыми теологами, а некогда всеми софистами, Платоном, Аристотелем, Цицероном, Сенекой,

391

Плутархом и прочими сторонниками анархии в Греции и Риме считалось даже достойным величайшей хвалы. Тиранами же они называют не только монархов, но и всех тех, кто в любом государстве отправляет верховную власть. Ведь в Афинах не только Писистрат, правивший единолично, но и после него тридцать мужей, правивших одновременно, каждый назывался тираном. Но тот, кого люди хотят убить как тирана, правит или по праву, или не по праву. Если он правит, не имея права, тогда он - враг и убит по праву; но это следует называть не тираноубийством, а убийством врага. Если же он по праву обладает властью, тогда возникает вопрос, кото­рый задаст Бог: Кто внушил тебе, что это тиран, если ты не вкушал от древа, от которого я запретил тебе вкушать. На каком основании ты называешь тираном того, кого Бог сделал царем, если не на том, что ты, оставаясь частным человеком, присваиваешь себе познание добра и зла? Сколь опасно и гибельно для государств, и особенно для монархий, это мнение, легко понять из того, что в силу этого положения любой царь, дурной или хороший, может быть приговорен к смерти судом одного человека и умерщвлен рукою одного убийцы.

4. Четвертое враждебное гражданскому обществу мне­ние принадлежит тем, кто полагает, что гражданским законам подчинены даже те, кто наделен верховной вла­стью. Выше, в 14-м параграфе главы VI, было показано, что это положение неверно, потому что государство не может иметь обязательств ни перед самим собой, ни перед каким-либо гражданином, ибо воля каждого гражданина содержится в воле государства, так что, если бы государ­ство пожелало быть свободным от подобного обязательства, захотели бы того же и граждане, и поэтому государство фактически от него свободно. А то, что является ис­тинным в отношении государства, считается истинным и относительно человека или собрания людей, которые обладают верховной властью, ибо именно они и являются государством, которое может существовать только благода­ря тому, что они обладают верховной властью. То, что приведенное выше положение несовместимо с самой сущ­ностью государства, ясно уже из того, что в силу этого положения познание справедливого и несправедливого, то есть определение того, что противоречит гражданским за­конам, а что - нет, переходит к отдельному человеку. Сле­довательно, повиновение прекращается, как только какое-то приказание покажется противоречащим законам, а за-

392

одно исчезает и всякая возможность принуждения, а это означает уничтожение самой сущности государства. Одна­ко это заблуждение имеет влиятельных защитников - Ари­стотеля и других, полагающих, что по немощи человеческой природы следует верховную власть в государстве доверить лишь одним законам. Те, кто полагает необходимым оста­вить самим законам право принуждения, право толкования и введения законов, являющееся неотъемлемой прерогати­вой государства, как мне кажется, недостаточно глубоко понимают природу государства. Ведь хотя отдельные граж­дане и могут иногда на законном основании вступать в спор с государством, однако это имеет место только тогда, когда решается вопрос не о том, что может государство, а о том, чего желает оно на основании какого-то определенно­го закона. Например, когда на основании какого-то закона идет речь о жизни гражданина, то решается вопрос не о том, может ли государство в силу своего абсолютного пра­ва лишить его жизни, а о том, желает ли оно на основании этого закона сделать это. И если он нарушил закон, оно желает этого, но только в таком случае. Поэтому то об­стоятельство, что закон дает возможность гражданину вступать в спор с государством, не служит достаточным доказательством того, что государство связано своими соб­ственными законами. Наоборот, совершенно очевидно, что государство не связано своими собственными законами, по­тому что никто не связан обязательством перед самим со­бой. Значит, законы издаются для Тита и Гая, а не для государства, хотя юристы в своем тщеславии и заставили людей несведущих полагать, будто законы зависят не от авторитета государства, а от их мудрости.

5. Пятое, крайне опасное для государства утвержде­ние - верховную власть можно разделить. Делят же по-разному. Некоторые делят ее так, что предоставляют гражданским правителям власть в том, что касается вопро­са мира и устроения повседневной жизни, в том же, что касается спасения души, они передают ее другим. Случается же так, что граждане, измеряя справедливость (а она более всего необходима для всеобщего благополу­чия) не так, как должно, то есть не так, как требуют гражданские законы, а как требуют учения тех, кто для государства являются либо частными, либо вообще чужды­ми лицами, из суеверного страха не желают оказывать государям должное повиновение, совершая из страха имен­но то, чего они страшатся. Ибо что может быть гибель­нее для государства, чем удерживать людей под страхом

393

вечных мучений от повиновения государям, то есть за­конам, иначе говоря, не позволять им поступать по спра­ведливости? Другие же делят верховную власть таким образом, что как на войне, так и в мирное время пре­доставляют ее одному человеку (которого они называют монархом), но право распоряжаться деньгами они пре­доставляют не ему, а другим. Поскольку же деньги -это главная сила (nervi) и на войне, и в мирное время, то те, кто настаивают на таком разделении власти, на самом деле не делят ее, но отдают эту власть тем, в чьих руках находятся деньги, и лишь номинально пре­доставляют ее другому. Если же они действительно произведут разделение власти, они тем самым разрушат государство вообще, ибо без денег невозможно ни вести войны, если возникает такая необходимость, ни сохранять общественный мир.

6. Обычно говорится, что вера и святость не приоб­ретаются усилиями естественного разума, но всегда изли­ваются и нисходят на людей сверхъестественным путем. Но если это правда, то я не понимаю, почему от нас требуют объяснения нашей веры, или почему любой ис­тинный христианин не становится пророком, или, наконец, почему каждый не должен был бы по собственному наитию определять, что ему делать, а чего не делать, вместо того чтобы руководствоваться указаниями правителей или тре­бованиями истинного разума. Следовательно, это ведет к тому, что суждение о добре и зле передается отдельному человеку, единственным следствием чего становится раз­рушение государства. Это учение столь широко распрост­ранилось по всему христианскому миру, что число от­ступников от естественного разума становится чуть ли не бесконечным. Ясно, что оно было создано неразумными людьми, которые из усердного чтения Писания набрались великого множества священных слов и научились так лов­ко сплетать их в своих проповедях, что их ничего не значащая речь представлялась, однако, профанам чуть ли не божественной, и тот, в чьих словах никакого смысла нет, а речь великолепна, неизбежно покажется им бого­вдохновенным.

7. Седьмое вредное для государства учение предостав­ляет каждому отдельному гражданину абсолютное господ­ство над тем, чем он владеет, т. е. такое право соб­ственности, которое исключает право на это же имущество не только сограждан, но и самого государства. А это неправильно. Ведь тот, кто имеет над собой господина,

394

сам не обладает абсолютным правом господства, как это доказано в 5-м параграфе главы VIII. Государство же с самого начала является господином всех своих сограж­дан. До принятия гражданского ига ни у кого не было никакого собственного права, но все было общим для всех. Так откуда же получил ты свою собственность, если не от государства? А откуда она у государства, если бы каждый не передал ему свое право? Значит, и ты передал государ­ству свое право. Следовательно, твое право владения и твоя собственность существуют лишь постольку и до тех пор, поскольку и до каких пор хочет этого государство. Точно так же и в семье каждый из сыновей владеет лишь той собственностью и до тех пор, какую и до каких пор признает за ним отец. Но значительное большинство людей, занимающихся наукой о государстве, рассуждают иначе. Они говорят, что мы равны по природе, и поэтому нет никаких причин, дающих кому-нибудь большее право от­нять у меня мое имущество, чем мне - у него. Мы знаем, что иногда государство нуждается в деньгах для обеспе­чения своей безопасности, но те, кто их требует, лишь говорят, что возникла такая необходимость, деньги же вно­сятся добровольно. Сторонники вышеприведенного мнения не знают, что то, что они хотят установить, уже суще­ствует с самого возникновения государства, а поэтому, рассуждая так, как будто бы они имеют дело с беспо­рядочной толпой, не организованной в государство, они разрушают уже существующее.

8. И наконец, опасным для всякого государственного правления, а особенно монархического, является недоста­точно четкое отличие народа от толпы (multitude). Народ есть нечто единое, обладающее единой волей и способное на единое действие. Ничего подобного нельзя сказать о толпе. Народ правит во всяком государстве, ибо и в монархическом государстве повелевает народ, потому что там воля народа выражается в воле одного человека. Масса (multitude) же - это граждане, то есть подданные. При демократии и аристократии граждане - это масса, но собрание (curia) - это уже народ. И при монархии подданные - это толпа, а, как это ни парадоксально, царь есть народ. Низы общества (vulgus hominum), да и многие другие, совершенно не замечающие, что дело обстоит именно так, о большом количестве людей всегда говорят как о народе, то есть о государстве. Они говорят, будто государство восстало против царя, что невоз­можно; или будто народ желает или не желает того

395

или другого, когда этого желают или не желают вечно недовольные ворчуны-подданные, прикрывающиеся име­нем народа, подстрекающие граждан против государства, то есть толпу против народа. Таковы те мнения, которые способны толкнуть граждан на мятежные действия. А по­скольку в любом государстве необходимо поддерживать величие того или тех, кому принадлежит верховная власть, то подобные мнения естественным образом ведут за собой обвинение в оскорблении величества.

9. Более всего огорчает человека бедность, то есть недостаток во всем том, что необходимо для поддержа­ния жизни и достоинства человека. И хотя нет никого, кто не знал бы, что состояние добывается трудом и сохра­няется благодаря бережливости, однако же все неиму­щие обычно возлагают вину за это не на собственную леность и расточительство, а на государственный режим, обвиняя его в разорении частных лиц общественными поборами. Однако люди должны помнить, что тем, у кого нет наследственного имущества, необходимо не только работать, чтобы жить, но и сражаться, чтобы работать. Каждый из иудеев, которые во времена Ездры строили стены Иерусалима, одной рукой выполнял работу, а в другой держал меч. И надо понять, что и в любом госу­дарстве рука, держащая меч,- это царь или верховный совет, и ее следует поддерживать трудом граждан ни­чуть не меньше той, которой каждый создает свое соб­ственное благосостояние, налоги же и подати суть не что иное, как плата тем, кто с оружием в руках бдительно охраняет труд каждого гражданина от вражеских набегов. Жалобы же тех, кто видит причину своей бедности в необходимости платить налоги, не более справедливы, чем жалобы тех, кто объяснял бы свою бедность необходимо­стью платить долги. Но большинство людей не задумывает­ся ни о чем подобном. С ними происходит то же, что бывает при болезни, называемой incubus: эта болезнь, происходя­щая от переедания, заставляет, однако, человека думать, что на него нападают, тяжко давят и душат его. Ну а то, что к восстаниям склонны те, которым кажется, что они задав­лены всей махиной государства и что перевороты в госу­дарственном строе любезны тем, кто не доволен настоящим, достаточно ясно само по себе.

10. Другое опасное для государства душевное заболе­вание охватывает тех, кто, в изобилии располагая свобод­ным временем, находится не у дел. К почестям и из­вестности стремятся от природы все люди, но особенно

396

те, кто вовсе не мучается заботами о хлебе насущном. Досуг заставляет их то предаваться рассуждениям о по­литике, то проводить время в поверхностном чтении книг историков, ораторов, политиков и так далее. В результате они начинают полагать, что и их талант, и их обра­зование позволяют им заниматься самыми важными госу­дарственными делами. А поскольку они не все оказы­ваются такими, какими они себе представляются, да и если бы они такими оказались, они бы все равно уже в силу своей многочисленности не могли бы все быть призваны к исполнению государственных должностей, то неизбежно многие остаются не у дел. Видя в том себе оскорбление, они из зависти к тем, кто их обошел, и не теряя надежды на реванш, не могут уже мечтать больше ни о чем другом, как о провале замыслов государства. Поэтому нет ничего удивительного, что они жадно ищут удобного случая для государственного переворота.

11. К числу опасных настроений следует отнести и надежду на успех. Люди могут, сколько кому угодно, придерживаться мнений, враждебных миру и государ­ственному режиму, могут подвергаться самым ужасным обидам и оскорблениям со стороны власть имущих, но если у них нет ни малейшей надежды на успех или она очень мала, то за этими настроениями не последует ни­какого мятежа: каждый будет делать вид, что с ним ни­чего не произошло, и предпочтет тяжкое еще более тяго­стному. А для того чтобы появилась такая надежда, необходимы четыре условия: многочисленность [сторон­ников], материальные средства, взаимное доверие и вожди. Не имея значительного числа сторонников, выступление против властей становится не мятежом, а актом отчаяния. Под средствами я понимаю оружие и снабжение, без которых многочисленность не имеет значения, равно как и оружие без взаимного доверия, а все это вместе - без объединения вокруг какого-нибудь вождя, которому они готовы повиноваться не в силу обязательств, которыми они подчинили себя его власти (ведь мы предположили в настоящей главе, что эти люди еще не знают обязательств, выходящих за пределы того, что им самим представляется правильным и благом), но добровольно, из уважения к его доблести, военному опыту или разделяя его устремле­ния. И если эти четыре условия окажутся осуществимыми, тогда людям, недовольным настоящим и собственной мер­кой измеряющим правоту своих поступков, для начала мятежа и смуты в государстве будет недоставать только

397

человека, который бы смог поднять и побудить к действию их самих.

12. Говоря о Катилине, мятежнее которого никогда никого на свете не было, Саллюстий считает характер­ной его чертой то, что он обладал немалым красноречием, мудрости же в нем было немного. Саллюстий противо­поставляет мудрость и красноречие, отдавая последнее как необходимое качество человеку, от рождения склонному к мятежам, в первой же видя повелительницу мира. Но красноречие бывает двоякого рода: одно ясно и изящно раскрывает мысли и понятия, складывающиеся в уме, воз­никая из созерцания самого мира и из точного и опреде­ленного понимания собственного значения употребляемых слов, второе же стремится возбудить такие душевные аффекты, как надежда, страх, гнев, сострадание, являясь результатом метафорического употребления слов, стараю­щегося приспособиться к состоянию души слушателя. Первый вид красноречия строит свою речь на истинных принципах, второй - на расхожих мнениях, каковы бы они ни были. Искусство первого - логика, второго - риторика. Цель первого - истина, второго - победа. Оба находят и свое применение: первое есть средство размыш­ления, второе - убеждения. Ведь первый вид красноречия никогда не расстается с мудростью, второй же - почти никогда не встречается с ней. Ну а то, что такого рода могущественное красноречие, далекое от знания, то есть от мудрости, действительно составляет характерную черту тех, кто подстрекает и возбуждает народ на восстание, легко понять из самой той задачи, которую они перед собой поставили. Ведь они не смогли бы внушить народу эти абсурдные, враждебные миру и гражданскому обще­ству мысли, если бы сами не придерживались их же, а это свидетельствует о таком невежестве, которое невоз­можно предположить в разумном человеке. Разве можно считать кого-нибудь хоть в какой-то мере разумным, если он не знает, откуда получают свою силу законы, каковы принципы справедливого, несправедливого, нравственного, безнравственного, блага, зла, что способствует установле­нию и сохранению мира между людьми, а что разрушает его, что такое свое, а что - чужое, чего, наконец, он желает для самого себя, дабы делать то же самое и для другого? Способность же превращать своих слушателей из глупцов в безумцев, представлять дурное - худшим, правильное - дурным, распалять надежду, преуменьшать опасности вопреки разуму дает им красноречие, но не

398

то, которое представляет вещи такими, каковы они на самом деле, но то, другое, которое, волнуя умы, заставляет людей видеть все в том свете, в каком это представляется взволнованному воображению ораторов.

13. Даже многие из тех, кто благожелательно относит­ся к государству, невольно способствуют формированию мятежных настроений среди граждан, излагая юношеству в школах и всему народу с кафедр учение, построенное на вышеназванных положениях. Те же, кто стремится использовать эти настроения в целях собственного често­любия, направляют все усилия прежде всего на то, чтобы объединить всех недовольных в партию, готовящую за­говор, а затем самим захватить господство в этой партии. Они создают партию, беря на себя роль посредников и истолкователей мыслей и действий каждого ее члена, да­вая поручения людям и определяя места собраний, где предстоит разговор о том, как преобразовать государствен­ное правление в соответствии с их идеями. А для того чтобы господствовать в партии, нужно в ней организовать другую, то есть проводить еще и секретные совещания в узком сос­таве, где бы можно было определить то, что затем будет предложено на общем собрании, и от чьего имени, и что и в каком порядке каждый должен говорить, и какими сред­ствами привлечь на свою сторону людей могущественных и пользующихся наибольшим уважением среди рядовых членов партии. А когда они таким образом создадут достаточно большую партию, в которой они благодаря своему красноречию господствуют, они поднимают ее на захват государственной власти и иногда подчиняют себе государство, тем более что им не противодействует никакая другая партия, и весьма часто они наносят государству великий ущерб и порождают гражданскую войну. Ибо глу­пость и красноречие помогают друг другу уничтожать государство, подобно тому как некогда дочери царя Фессалии Пелия помогли Медее погубить их отца, как об этом рассказывается в мифе. Желая вернуть дряхлому старику молодость, они по совету Медеи разрубили его на куски, напрасно ожидая, что он воскреснет. Точно так же толпа по своей глупости, подобно дочерям Пелия, желая возродить древнее государство, ведомая красноре­чием честолюбцев, как колдовством Медеи, чаще губит государство, разделенное на партии и охваченное пожаром, чем преобразовывает его.

399