Глава XIV

О ЗАКОНАХ И ИХ НАРУШЕНИЯХ

1. Чем отличается закон от совета.

2. Чем он отли­чается от соглашения.

3. Чем - от права.

4. Разделение законов на божеские и человеческие; божеские - в свою очередь на естественные и установленные (позитивные), естественные - в свою очередь на частные и общенарод­ные.

5. Разделение человеческих, то есть гражданских, законов на духовные и светские.

6. На распределитель­ную и наказующую части.

7. Распределительная и нака­зующая части не являются видами законов, а их частями.

8. Предполагается, что любой закон имеет в виду нака­зание за его нарушение.

9. Предписания десяти заповедей о почитании родителей, о человекоубийстве, о прелюбодея­нии, воровстве, лжесвидетельстве суть гражданские зако­ны.

10. Гражданский закон не может требовать чего-либо вопреки закону природы.

11. Важно, чтобы были известны как сам закон, так и его создатель.

12. Каким образом мы узнаем, кто создал закон.

13. Для того чтобы стал известен закон, необходимо его опубликование и истолко­вание.

14. Разделение гражданского закона на писаный и неписаный.

15. Естественные законы не являются писаными; толкования юристов и обычай сами по себе не являются законами, а становятся таковыми лишь с соизволения верховной власти.

16. Что означает термин проступок в самом широком его истолковании.

17. Определение проступка.

18. Различие между проступком, совершенным по слабости и по злой воле.

19. К какой категории проступков принадлежит атеизм.

20. В чем состоит преступление, называемое оскорблением величия.

21. Оскорбление величия нарушает не гражданские, а есте­ственные законы.

22. Поэтому оно подлежит наказанию не по праву власти, а по праву войны.

23. Неправильность разделения на активное и пассивное повиновение.

1. Люди, не задумывающиеся над точным значением слова, иногда смешивают закон то с советом (consilium), то с соглашением (pactum), то - с правом. Смешивают закон с советом те, кто считает, что обязанностью монарха является не только выслушивать своих советников, но и

412

повиноваться им, полагая, что напрасно спрашивать со­вета, если не следовать ему. Различие между советом и законом следует искать в различии между советом (соб­ранием - consilium) и приказанием (mandatum). Совет есть указание (praeceptum), повиновение которому осно­вано на самой сущности дела, приказание (iussum) же есть указание, повиновение которому зависит от указы­вающего. Ведь, собственно, нельзя сказать: я так хочу, я так приказываю, если основанием этого не является воля. А так как законам повинуются не ради самого их предмета, но по воле указующего, закон есть не совет, но приказание и может быть определен следую­щим образом: закон есть приказание того лица - будь то человек или совет,- чье указание служит основанием для повиновения. Поэтому предписания Бога людям, пред­писания государства гражданам и вообще всех обладающих силой тем, кто не способен им противостоять, должны быть названы их законами. Следовательно, закон и совет различаются во многих отношениях. Ведь закон исходит от того, кто обладает властью над теми, кем он пове­левает, совет же - от того, кто такой властью не обладает. Исполнять то, что предписывает закон, является моей обязанностью, а то, что предлагает совет, зависит от моего усмотрения. Совет имеет в виду интересы того, кому он дается, закон же - цели того, кто его устанавливает. Совет можно дать только тем, кто хочет его выслушать, закон же устанавливается и для тех, кто не хочет этого. Наконец, право советника может быть ликвидировано по воле того, кому этот совет дается, право же законодателя не может быть ликвидировано волею того, для кого уста­навливается закон.

2. Закон смешивают с соглашением те, кто полагает, что законы есть не что иное, как ??????????? (соглаше­ния), или формулы существования, определенные по обще­му согласию всех людей. В их числе можно назвать и Аристотеля, который в предисловии к «Риторике к Алек­сандру» определяет закон следующим образом: ????? ???? ????? ????????? ??? ????????? ?????? ?????? ?????? ??? ??? ???????? ??????, то есть закон есть речь, утверж­денная по общему согласию государства, указывающая, каким образом следует поступать в каждом отдельном слу­чае. Но это определение не закона вообще, а закона граж­данского. Ведь очевидно, что божеские законы не возник­ли благодаря согласию людей, равно как и естественные за­коны. Ведь если бы происхождение их зависело от согласия

413

людей, то они по их согласию могли бы быть отменены, однако они неизменны. Но это и не является правильным определением гражданского закона. Ведь государство в дан­ном случае рассматривается либо как гражданское лицо, обладающее единой волей, либо как множество людей, каж­дый из которых обладает собственной свободной волей. Если оно рассматривается как одно лицо, то в таком случае не­правильно употребление выражения «по общему согла­сию», ибо одно лицо не может иметь «общего согласия». Не следовало говорить и указывающая, что нужно делать, но повелевающая: ведь государство, указывая гражданам на что-то, приказывает это сделать. Следовательно, Ари­стотель понимал под государством множество людей, устанавливающих по общему согласию принципы поведе­ния, как например, подтверждение голосованием писаного закона. А они в свою очередь суть не что иное, как взаимные соглашения, которые только тогда обязывают кого-либо и, следовательно, становятся законами, когда с установлением верховной власти последней будет обеспече­но право принуждения других людей, которые в против­ном случае не стали бы подчиняться. Таким образом, согласно определению Аристотеля, законы суть не что иное, как голые и не имеющие силы соглашения, кото­рые только с появлением лица, по праву осуществляющего власть в государстве, по его усмотрению станут или не станут законами. Значит, он смешивает соглашения с законами, чего не следовало делать: ведь соглашение есть обещание, закон - приказание; в соглашениях говорится: «я сделаю», в законах - «сделай», соглашение нас обязы­вает, закон - связывает обязательством; соглашение обя­зывает обязательством в силу всеобщего соглашения о повиновении. Поэтому в соглашении сначала определяется, что следует делать, а уже потом дается обязательство сделать это, в законе же мы сначала обязываемся к действию, и только потом определяется, что следует делать. Поэтому Аристотель должен был дать граждан­скому закону следующее определение: гражданский закон есть речь, утвержденная волею государства и повелеваю­щая, что следует делать в каждом случае. Это совпадает с тем определением, которое мы привели выше (в парагра­фе 9 главы VI), а именно: гражданские законы суть приказания [человека или собрания], наделенного вер­ховной властью в государстве, о том, что делать гражданам в будущем.

3. Закон смешивают с правом те, кто требует делать

414

дозволенное божеским правом, несмотря на запрещение этого законом государства. То, что запрещается божеским законом, не может быть позволено гражданским законом, но и то, что повелевает божеский закон, не может быть запрещено гражданским законом. Однако же то, что нечто разрешается божеским законом, то есть то, что нечто может совершаться по божескому праву, ничуть не меша­ет, чтобы то же самое было запрещено гражданским зако­ном. Ведь низшие законы могут ограничить свободу, не оговоренную в высших, хотя и не могут расширить ее. Право же есть естественная свобода, не установленная законами, а оговоренная в них. И если устранить за­коны, свобода сохранится, и сначала ее ограничивают естественный и божественный закон, дальше ограничи­вают гражданские законы, а то, что не затронуто общегосу­дарственным законом, опять-таки может быть ограничено постановлениями отдельных городов и общин. Таким обра­зом, существует большое различие между законом и пра­вом, ибо закон - это узы, право же есть свобода, и они противоположны друг другу.

4. Все законы могут быть разделены, во-первых, в зависимости от того, кем они созданы, на божеские и человеческие. В свою очередь божеский закон в соответ­ствии с двумя путями, которыми Бог раскрыл людям свою волю, делится на естественный, или нравственный, закон и закон установленный. Естественный закон - это тот, который Бог объявил всем людям в своем бессмертном слове, рожденном им, то есть через естественный разум. Это и есть тот закон, который я пытаюсь разъяснить всей этой книгой. Установленный же закон есть тот, который Бог раскрыл нам в пророческом слове, с которым он обращался к людям в образе человека. Таковы законы, которые он установил для иудеев относительно государ­ственного устройства и божеского культа; они могут назы­ваться гражданскими божественными законами, потому что они были созданы для государства Израиля, избранного им народа. В свою очередь естественный закон может быть разделен на естественный закон для людей, и только этот закон может быть назван законом природы, и на естественный закон для государств, который может быть назван законом народов, а обычно называется правом народов (ius gentium). Предписания обоих законов оди­наковы, но, поскольку государства, как только они созданы, обретают особенности, присущие личности, закон, который мы, говоря об обязанностях отдельных людей, называем

415

естественным, в приложении к целым государствам, наци­ям и народам называется правом народов. И все изложен­ные выше положения естественного закона и права, пе­ренесенные без всякого изменения на государства и наро­ды, могут рассматриваться как положения законов и права народов.

5. Всякий человеческий закон есть закон гражданский. Ибо вне государства человек находится в состоянии враж­ды, где, поскольку никто не подчиняется друг другу, нет вообще никаких законов, за исключением требований естественного разума, а это уже закон Божеский. В госу­дарстве же только само государство, то есть человек или собрание, которым поручена верховная власть в госу­дарстве, является законодателем, и тем самым законы государства есть законы гражданские. Гражданские зако­ны могут быть разделены в зависимости от их предмета на духовные и светские. Духовные законы - это те, кото­рые касаются религии, то есть богослужения и культа, определяющие ритуал, лиц, предметы, места культа, а также, какое учение о божестве должно преподаваться народу, в каких выражениях и с какими обрядами должны совершаться молебствия и тому подобное; ибо все это не определено никаким установленным божественным за­коном. Ведь гражданские духовные законы суть законы человеческие; они называются также церковными и каса­ются предметов духовных; светские же законы называются обычно вообще гражданскими.

6. С другой стороны, гражданский закон в соответ­ствии с двумя задачами законодателя, одной из которых является - судить, а другой - заставлять подчиняться решению суда, состоит из двух частей - дистрибутивной (распределяющей) и виндикативной (карающей). Первая определяет каждому его право, то есть устанавливает правила, с помощью которых мы могли бы знать, что является нашей собственностью, а что - чужой, с тем что­бы нам не мешали свободно пользоваться тем, что принад­лежит нам, а мы в свою очередь не препятствовали другим свободно пользоваться их собственностью; а также, что каждому позволено делать или не делать и что не позволено. Вторая определяет, каким должно быть наказа­ние для тех, кто преступил закон.

7. Обе эти части не являются видами законов, а остаются двумя частями того же закона. Если закон не говорил бы, например, ничего, кроме да будет твоим то, что ты поймал в море своей сетью, то он был бы

416

бесполезен. Потому что, если даже другой отнимет у тебя твой улов, он тем не менее продолжает оставаться твоим. Ибо в естественном состоянии, где все является общим для всех, твое и чужое не различаются, и поэтому то, что закон определяет как твое, было твоим и до этого закона, и после его издания не перестает быть твоим, хотя бы им и владел другой. Следовательно, закон не дает ничего, если только не имеется в виду, что вещь принадлежит тебе в такой мере, что все остальные не имеют права помешать тебе в любое время беспрепятственно пользоваться ею и извлекать прибыль. Для осуществления собственности на имущество как раз и требуется не просто возможность пользоваться им, но и возможность пользоваться одному, а это может осуществиться, если другим будет запрещено препятствовать этому пользованию. Но напрасны будут попытки запретить это тем, кто не подкрепит запрет страхом наказания. Бесполезен закон, если он не содержит обеих частей - и той, что запрещает совершать беззако­ния, и той, что карает провинившихся. Первая из них, называемая дистрибутивной (распределяющей), является запретительной и обращена ко всем; вторая, называемая виндикативной, или карающей, является повелевающей и обращена только к должностным лицам.

8. Отсюда понятно, что любой гражданский закон явно или скрыто предполагает наказание. Ведь там, где наказание не определено ни в писаном законе, ни при­мером наказания какого-то человека, уже подвергнувшего­ся ему за нарушение закона, там оно «предполагается произвольным, зависящим от усмотрения законодателя, то есть верховного правителя. Ведь закон не имеет смысла, если его можно безнаказанно нарушать.

9. Поскольку же из гражданских законов вытекает, во-первых, что каждый обладает своим собственным, от­личным от другого правом, во-вторых, что нельзя пося­гать на чужое, то это значит, что гражданскими законами являются следующие требования: не отказывай родителям в почтении, ибо это установлено законом, не убивай чело­века, которого запрещают убивать законы, избегай запре­щенного законами сожительства, не отбирай чужую вещь против воли хозяина, не подрывай законов и судов лжи­вым свидетельством. Естественные законы требуют того же, но неявно: ведь естественный закон (как сказано во 2-м параграфе главы III) повелевает соблюдать соглаше­ния, а поэтому и повиноваться, когда этого требует согла­шение, и не касаться чужого, когда гражданским законом

417

определено, что есть чужое. А все граждане, согласно три­надцатому параграфу шестой главы, уже с самого созда­ния государства взяли на себя обязательство подчиняться приказаниям того, кто обладает верховной властью, то есть гражданским законам, еще до того, как они могли быть нарушены. Ведь естественный закон имел обязательную силу в естественном состоянии, где, во-первых, поскольку природа дала всем все, не было ничего чужого, и поэтому невозможно было посягнуть на чужое, во-вторых, где все было общим, а поэтому и всякое сожительство было позво­лительно, в-третьих, где было состояние войны, а посему было позволено убивать, в-четвертых, где все определя­лось по собственному суждению каждого, а следовательно, и то, почитать ли родителей, наконец, где не существовало никаких общественных судов, а потому не было вообще возможности выступить со свидетельством, ни с истин­ным, ни с ложным.

10. Так как обязательство соблюдать эти законы появ­ляется раньше, чем сами законы, ибо оно заключено уже в самом возникновении государства в силу естественного закона, запрещающего нарушение соглашений, то естест­венный закон повелевает соблюдать все законы граждан­ские. Ведь когда мы обязываемся повиноваться, еще не зная, что нам прикажут, мы обязываемся повиноваться вообще и во всем. Отсюда следует, что не может существо­вать ни одного гражданского закона, противоречащего закону естественному, который бы не оскорблял Бога, по отношению к которому сами государства не обладают ни­каким собственным правом и не могут устанавливать за­конов. Ведь хотя закон природы запрещает воровство, прелюбодеяние и т. п., однако, если гражданский закон прикажет посягнуть на что-то, это уже не будет воровст­вом, прелюбодеянием и т. п. Так некогда лакедемоняне, разрешая юношам специальным законом похищать чу­жое имущество, тем самым повелевали, чтобы это иму­щество было бы для них уже не чужим, а собственным, а посему такое похищение уже не было воровством. Анало­гично и совокупления у язычников, согласно их законам, будут законными браками.

11. Для существования закона необходимо, чтобы гражданам были известны две вещи: первое - кому (будь то человек или совет) принадлежит верховная власть, то есть право издавать законы; второе - в чем состоит сам закон. Ведь тот, кто никогда не знал, ни кому, ни в чем он обязан повиноваться, не может этого сделать, и поэтому

418

его по существу следует считать не связанным обязатель­ством. Я не говорю, что сущность существования закона необходимо требует, чтобы первое или второе было посто­янно известно, достаточно будет, если об этом узнают однажды и если потом гражданин забудет либо о праве законодателя, либо о самом законе, это не отменяет его обязательства повиноваться закону, потому что он мог бы об этом помнить, будь у него, как это требует закон при­роды, желание повиноваться.

12. Знать законодателя - зависит от самого гражда­нина, ибо без его согласия или собственного обязательст­ва, выраженного или подразумеваемого, никто не может получить права законодательства. Обязательство выраже­но, если граждане с самого начала устанавливают между собой форму государственного правления или своим обе­щанием отдают себя под чью-то власть. Обязательство по крайней мере подразумевается, когда прибегают к помощи чьей-либо власти или какого-либо закона для покрови­тельства и защиты от других. Ведь если мы требуем, что­бы наши сограждане в наших интересах подчинились бы чьей-либо власти, мы самим этим требованием признаем эту власть законной. Поэтому никогда нельзя ссылаться на незнание того, кому принадлежит власть издания зако­нов. Ведь каждый помнит то, что он отдал сам.

13. Знание законов людьми зависит от законодателя, обязанного их обнародовать, иначе это не законы. Закон есть повеление законодателя, а повеление есть объявление его воли. Следовательно, нет закона, пока не известна воля законодателя, а она становится известной путем опубли­кования закона. При этом должны стать известными две вещи: первая, что тот или те, кто провозглашает закон, сами обладают правом издания законов либо делают это по поручению того или тех, кто таким правом обладает, и второе - само содержание закона. Первое обстоятель­ство, то есть то, что опубликованные законы исходят от того, кто обладает верховной властью, может стать несом­ненным, то есть быть известным точно и в философском смысле слова только тем, кто воспринял их непосредствен­но из уст самого законодателя, остальные же верят, но ос­нования верить им столь велики, что не верить едва ли возможно. Да и в демократическом государстве, где каж­дый желающий может участвовать в принятии законов, гражданин, почему-то отсутствовавший при этом, должен верить тем, кто присутствовал. Но в государствах монар­хических и аристократических, поскольку лишь немногим

419

дозволено услышать от монарха или совета оптиматов их повеления, оказалось необходимым предоставить этим немногим возможность сделать это известным и всем ос­тальным. Таким образом, мы верим, что эдикты и декреты, объявленные нам от имени правителей устно или письмен­но теми, кому это поручено, действительно исходят от правителей. Но верим мы этому вот по каким причинам: мы убедились, что государь или верховный совет постоян­но при обнародовании своей воли прибегали к помощи тех советников, писцов, глашатаев, пользовались той же пе­чатью и тому подобное; что авторитет их ни в чем не по­страдал; что те, кто нарушил закон, не веря подобной его публикации, понесли наказание; что те, кто, доверяя этой публикации и повинуясь эдиктам и декретам, изданным правителями, не подвергаются преследованию, и, наобо­рот, тот, кто, не доверяя этим законам, не повинуется им, подвергается наказанию. Ведь если все это может происхо­дить постоянно, то это служит достаточно очевидным до­казательством и достаточно ясным проявлением воли обладающего властью; лишь бы при этом ни в законе, ни в эдикте или декрете не содержалось ничего, что умаляло бы полноту власти самого правителя. Ибо не следует ду­мать, что он, сохраняя желание властвовать, желал бы хотя бы часть своей власти отдать кому-нибудь из своих помощников. Что же касается самого содержания зако­на, то там, где возникает какое-то сомнение в нем, его следует разрешать у тех, кому верховной властью пору­чено расследование судебных дел, то есть вершить суд. Ибо судить есть не что иное, как путем соответствующего толкования применять законы к тому или иному случаю. А кому именно поручено это, мы узнаем точно таким же образом, как узнаем, кому доверено право публиковать законы.

14. Опять-таки гражданский закон в зависимости от способа своего обнародования может быть либо писаным, либо неписаным. Писаный закон я понимаю как такой, которому для того, чтобы стать законом, необходимо либо слово, либо какой-то иной знак, указывающий на волю законодателя. Ведь законы вообще, и по своей сущности, и по времени, возникают одновременно с самим родом человеческим и поэтому старше и изобретения букв и искусства письма. Следовательно, для писаного закона не обязательна письменность, но обязательно слово; только оно имеет отношение к сущности закона, запись же есть лишь способ запоминания закона. Ведь до изобретения

420

букв законы, как мы знаем, обычно складывались стиха­ми для того, чтобы их легче было запоминать, и произно­сились нараспев, неписаный закон - это тот, который для своего распространения не нуждается ни в чем, кроме го­лоса природы, или естественного разума; таковы естест­венные законы. Ведь закон природы хотя и отличается от гражданского в том, что касается воли, но в том, что ка­сается действий, совпадает с гражданским. Например, не пожелай: когда это требование обращено лишь к уму (ду­ше), это только естественный закон, но требование не по­сягай - это и есть естественный и гражданский закон. А поскольку совершенно невозможно перечислить все общие правила, на основе которых можно было бы решать все будущие тяжбы, число которых почти бесконечно, то оче­видно, что во всех случаях, упущенных писаными закона­ми, нужно следовать закону естественной справедливости, который требует воздавать равным равное, и таково же требование гражданского закона, который налагает нака­зание на тех, кто сознательно и добровольно нарушил своими действиями закон естественный.

15. Если мы поймем это, нам прежде всего станет яс­ным, что естественные законы, хотя и излагаются в сочи­нениях философов, не могут из-за этого называться писа­ными, равно как и сочинения юристов не должны счи­таться законами, ибо они не освящены авторитетом вер­ховной власти, точно так же как и ответы ученых-юрис­тов, то есть судей, кроме тех случаев, когда они с согласия верховной власти вошли в обычай. А тогда их следует отнести к писаным законам не благодаря самому обычаю, который сам по себе еще не делает законы, но в силу выра­женной воли верховного правителя, каковую можно уви­деть в том, что он позволяет этому суждению, справедли­вому или нет, стать обычаем.

16. Проступок в самом широком значении слова охва­тывает любой поступок, слово или желание, противореча­щее истинному разуму. Ведь каждый выбирает себе сред­ства для достижения поставленной цели путем рассужде­ния. И если он будет рассуждать правильно, то есть ис­ходя из очевиднейших посылок, он составит непрерывную цепь рассуждений из необходимо следующих выводов. И будет идти самым прямым путем; в противном случае он собьется с пути, то есть сделает, скажет или попытает­ся сделать нечто противоречащее его собственной цели. Если это произойдет, то будут говорить, что в своих рас­суждениях он ошибся, в действиях же своих и желаниях

421

он совершил проступок, ибо проступок следует за заблуж­дениями так же, как воля за мыслью. Это наиболее общее употребление слова, включающее всякий неразумный по­ступок, противоречит ли он закону, например разрушить чужой дом, или не противоречит закону, например постро­ить свой дом на песке.

17. Когда же речь идет о законах, понятие проступка сужается и означает не всякий поступок, противоречащий истинному разуму, но только тот, который можно поста­вить в вину и поэтому называется malum culpae [зло не­благоразумия] . Если совершена какая-то провинность, то это не значит, что ее тотчас же должно назвать проступ­ком или виной, но только в том случае, если провинность совершена сознательно. Поэтому следует установить, что значит провиниться сознательно и что значит провиниться без умысла. Природа человеческая такова, что каждый называет благом то, что он для себя желает, а злом - то, чего избегает. А поскольку люди различны, то одному ка­жется благом то, что для другого представляется злом, и один и тот же человек назовет злом то, что он раньше назы­вал благом, и одно и то же представляется в самом себе хорошим, а в другом - дурным. Ведь все мы оцениваем добро и зло тем удовольствием или страданием, которое мы испытываем в данный момент или которого мы ожи­даем в будущем. Поскольку же успехи наших недругов, приносящие им почести, богатство и могущество, и удачи наших сверстников, с которыми мы соперничаем на попри­ще славы, всем неприятны и потому и представляются и являются злом, а люди обычно считают дурными, то есть обвиняют тех, от кого ждут себе зла, то совершенно невоз­можно, чтобы наказуемые и ненаказуемые поступки опре­делялись бы с согласия всех людей, каждому из которых нравится или не нравится не одно и то же. Впрочем, они могут прийти к согласию относительно некоторых общих вещей, например признать, что воровство, прелюбодеяние и тому подобное суть проступки: это то же самое, как если бы они сказали, что все называют злом то, что обозначает­ся словами, обычно употребляемыми в дурном смысле. Но мы не спрашиваем, является ли воровство проступком, мы спрашиваем, что мы должны называть воровством, и так далее. Следовательно, при таком разнообразии мнений определять, что такое сознательная провинность, исходя из представлений одного человека, а не другого, не сле­дует, ибо природа всех людей одинакова, и не существует никакого иного разума, кроме разума отдельных людей и

422

разума государства. Таким образом, именно государство должно определять, что такое сознательная провинность, и, следовательно, вина, то есть проступок, есть то, что кто-то сделал или не сделал, сказал или пожелал в противо­речии с разумом государства, то есть против законов.

18. Кто-нибудь может поступить противозаконно прос­то по человеческой слабости, вовсе не желая этого. Тем не менее этот поступок как противозаконный будет с пол­ным основанием поставлен ему в вину и назван проступ­ком. Но есть и те, кто пренебрегает законом, и всякий раз, как только появится надежда на безнаказанное обогаще­ние, их не удержит от нарушения законов никакое созна­ние заключенных соглашений и необходимости держать слово. У таких людей не только поступки, но и мысли преступны. Те, кто совершает проступок только по слабос­ти, остаются порядочными людьми даже тогда, когда они совершают его, эти же люди, даже если они не совершают проступка, остаются негодяями. И хотя и то и другое, и действие, и мысли, могут противоречить законам, однако эти два вида противоречия имеют различные наименова­ния. Неправое действие называется ??????? - противо­правное деяние, неправая мысль - ?????? - ????? -несправедливость и злой умысел, потому что в первом слу­чае имеется в виду душевная слабость и волнение, во вто­ром же случае - душевная недобропорядочность при полном душевном спокойствии.

19. Если же не существует проступка, который бы не был нарушением какого-нибудь закона, если не сущест­вует закона, который не был бы повелением того, кто обла­дает верховной властью, и если никто не обладает верхов­ной властью, которая не была бы ему предоставлена по нашему общему согласию, то каким же образом можно го­ворить, что совершает проступок тот, кто либо отрицает существование Бога, или божественное управление ми­ром, либо изрыгает на Господа иную хулу? Ведь он может сказать, что никогда не подчинял свою волю воле Бога, поскольку он не верил в его существование. И хотя это мнение ошибочно, а поэтому является проступком, однако его следует отнести к числу проступков, совершенных по неразумию или незнанию *, а такие проступки юриди­чески не наказуемы. С этими словами приходится, по-ви-

* Меня многие упрекали за то, что я вижу в атеизме не несправед­ливость, а неразумие; более того, некоторые усмотрели в этом свиде­тельство того, что я не проявил себя как непримиримый враг атеизма. Кроме того, мне возражают, что я, признав в другом месте возможность

423

димому, согласиться, и действительно этот проступок, сколь бы серьезен и крайне опасен он ни был, все же сле­дует отнести к проступкам, совершаемым по неразу­мию; но извинять его неразумием и незнанием - это бес­смыслица. Ведь атеиста либо наказывает сам Бог, либо государи, поставленные им, но не как царь наказывает подданного за несоблюдение законов, а как враг наказы­вает врага за то, что тот не пожелал принять законы, то есть по праву войны, как восставших на богов гигантов •???????? [богоборцев]. Ибо являются врагами друг другу те, кто не подчиняется ни общему правителю, ни друг другу.

20. Из соглашения, в силу которого граждане взаимно обязались друг перед другом абсолютно и беспрекословно во всем повиноваться государству, то есть верховному правителю, будь то один человек или совет (как мы опре­делили это в предыдущей главе), вытекает для каждого обязательство повиноваться любому гражданскому закону в отдельности, ибо в силу того же соглашения возникает обязательство исполнять каждый гражданский закон так, как если бы он содержал в себе сразу все законы, отсюда очевидно, что гражданин, отказавшийся повиноваться это­му общему соглашению, отказывается тем самым повино­ваться всем законам одновременно. А это настолько же

познать Бога с помощью естественного разума, должен был бы признать, что атеисты грешат по крайней мере против закона природы, а поэтому должны быть обвинены не только в неразумии, но и в несправедливости (нарушении закона). Я же настолько враждебен атеизму, что самым настойчивым образом искал и страстно стремился найти какой-нибудь закон, по которому их можно было бы обвинить в нарушении права, но, не найдя такого, я стал бы думать, как бы назвал сам Бог людей, столь ненавистных ему. Бог же об атеисте говорит так: и сказал безумец в сердце своем - нет Бога. Поэтому я отнес проступок этих людей к той категории, к которой причислил их сам Бог. Далее, я говорю, что атеисты - враги Бога, а я полагаю, что слово враг намного более рез­кое, чем неправый. Наконец, я утверждаю, что они в этом качестве могут быть наказаны по справедливости и самим Богом, и верховными прави­телями. Таким образом, я ни в коем случае не извиняю и не умаляю этот проступок. Что же касается моих слов о том, что существование Бога можно познать с помощью естественного разума, то это не следует пони­мать так, как будто я считаю, что это могут познать все: ведь не станем же мы считать, что если Архимед благодаря естественному разуму открыл отношение сферы к цилиндру, то из этого следует, что любой человек мог бы открыть то же самое. Итак, я говорю, что хотя некоторые могут благодаря свету разума познать существование Бога, однако люди, по­грязшие в поисках наслаждений, богатств, почестей, как и люди, не при­выкшие или неспособные правильно мыслить или не заботящиеся об этом, наконец, люди неразумные, к числу которых принадлежат атеис­ты, не могут знать этого.

424

тяжелее любого другого проступка, насколько беспрерыв­ная цепь проступков тяжелее единственного проступка. Это как раз и есть тот проступок, который называется оскорблением величия,- проступок, состоящий в дейст­вии или высказывании, которыми гражданин или под­данный заявляет, что он более не намерен повиноваться тому человеку или тому совету, которому поручена вер­ховная власть в государстве. Гражданин выражает такого рода намерение действием, когда совершает или пытается совершить насилие по отношению к тем лицам, которые либо сами обладают верховной властью, либо исполняют приказания обладающих ею. Таковы предатели, цареубий­цы и те, кто поднимает оружие против государства или перебегает к врагам во время войны. Выражают то же намерение словом те, кто прямо заявляет, что ни они сами, ни граждане не обязаны повиноваться либо в целом, когда говорят, что не следует повиноваться им безусловно, аб­солютно и во всем (сохраняя, разумеется, должное всем повиновение Богу), либо частично, когда говорят, что те не имеют права по своему усмотрению вести войну, заклю­чать мир, набирать войско, собирать налоги, назначать должностных лиц и магистратов, вводить законы, решать споры, устанавливать наказания или делать еще что-то, без чего не может существовать государство. Все эти и подобные им заявления и действия являются преступле­нием оскорбления величия на основании не гражданского, а естественного закона. Но может оказаться так, что какое-либо действие, совершенное до установления граждан­ского закона, становится таковым, если происходит после его появления. Например, если закон потребует считать доказательством гражданского неповиновения чеканку монеты или подделку государственных печатей, то совер­шивший это после издания закона будет привлечен к суду по обвинению в оскорблении величия точно так же, как и любой другой, но проступок его будет менее тяжким, ибо он нарушает не все законы одновременно, но только один-единственный закон. Ведь закон, называя оскорблением величия то, что по природе не является этим преступле­нием, хотя и по праву применяет к обвиняемому это страш­ное имя и налагает на него более суровую кару, однако не может сделать само преступление более тяжким.

21. Проступок же этот, который по естественному за­кону является преступлением оскорбления величия, есть нарушение естественного, а не гражданского закона. Ведь поскольку обязательство гражданского повиновения, бла-

425

годаря которому гражданские законы обретают силу, пред­шествует всякому гражданскому закону, и преступление оскорбления величия, естественно, есть не что иное, как нарушение этого обязательства, то, следовательно, оскорб­ление величия нарушает закон, который предшествует гражданскому закону, то есть естественный закон, запре­щающий нам нарушать соглашения и данное слово. Поэто­му, если какой-нибудь верховный правитель сформули­рует гражданский закон формулой не поднимай восста­ния, он этим не достигнет никакого результата. Ведь вся­кий закон не имеет силы, если предварительно граждане не связали себя обязательством повиноваться ему, то есть не поднимать восстания. Обязательство же, которое обя­зывает к тому, что уже ранее было обязательным, излишне.

22. Из этого следует, что мятежников, предателей и прочих, изобличенных в оскорблении величия, наказывают не по гражданскому, а по естественному закону, то есть не как дурных граждан, но как врагов государства, не по праву власти или господства, но по праву войны.

23. Некоторые полагают, что нарушение гражданского закона в том случае, когда наказание определено самим законом, можно искупить добровольным принятием нака­зания. Они считают, что не виновны перед Богом в нару­шении естественного закона (хотя, нарушая гражданские законы, мы нарушаем также и естественные, которые по­велевают повиноваться гражданским) те, кто понес нака­зание, требуемое законом, как будто закон не запрещал деяние, но устанавливал наказание как некую цену, за которую можно было бы купить разрешение делать то, что запрещено законом. С тем же основанием можно было бы утверждать, что вообще никакое нарушение закона не является проступком, каждый по праву располагает той свободой, которую он купил ценою собственного риска. Следует, однако, знать, что слова закона могут быть по­няты в двояком смысле. Во-первых, его можно толковать как содержащий две части (как об этом было сказано вы­ше, в 7-м параграфе), а именно абсолютно запрещающую, например не делай, и требующую наказания, карающую, например если сделаешь это, понесешь наказание. Во-вторых, как содержащий только одно обусловленное тре­бование, например не делай, если не хочешь понести нака­зание: в этом случае закон запрещает не безусловно, но в зависимости от определенного условия. Если понимать закон в первом смысле, то совершивший виновен потому, что совершает то, что запрещено законом. Если же -

426

во втором, то не виновен, потому что не запрещено совер­шать действие тому, кто исполняет условие. Ведь в пер­вом смысле запрещено совершать нечто всем, во втором -только тем, кто не хочет понести наказание. В первом слу­чае карательная сторона закона обязывает не обвиняемо­го, но должностное лицо наложить наказание, во втором случае налагать наказание обязан долженствующий по­нести наказание, но он не может быть принужден к тому, если это смертная казнь или какое-то иное тяжкое нака­зание. В каком именно смысле следует понимать закон, зависит от того, кто обладает верховной властью. Следо­вательно, там, где мы сомневаемся в содержании закона, поскольку мы наверняка знаем, что не совершают проступ­ка те, кто не совершает деяния, то будет проступком, если мы совершим нечто независимо от того, как может быть разъяснен закон позднее. Ибо делать то, в чем ты сомне­ваешься, является ли это проступком или нет, когда ты свободно можешь воздержаться от этого поступка, есть пренебрежение законами, а тем самым (в силу 28-го пара­графа главы III) проступок против естественного закона. Следовательно, все это различение активного и пассивного повиновения излишне: как будто бы наказание, наложен­ное по решению человека, может искупить проступок против естественного закона, являющегося законом Бога, или как будто бы не совершают проступка те, кто наносит этим вред самим себе.

РЕЛИГИЯ