Раздел V

ratio — не цель (1 измерение) и не ценность (3 измерение), а промежуток, связывающий цель с ценностью через субстанциональную технологию, фундированный проект деятельности. Цели и ценности (1 и 3 точки) — выбор демона, не без некоторого сарказма акцентировал М. Вебер. Язва в том, что, подобно двум мертвым крайним точкам в движении маятни­ка, не описываемым аппаратом механики (неинтересным ей как теории), в предельном выражении цель и ценность — такие же мертвые для теории точки. В триаде «цель — средство — ценность (результат)» наука погло­щена опосредованием — средством. «Начала» и «концы» не подвластны науке. Она занята «серединой». (Хороша традукция с современной космо­гонией, в качестве отправной точки космической эволюции допускающей экзотическую «сингулярность», далее — отработанный аппарат модели Большого взрыва с разбеганием галактик (эффект Доплера), наконец, — фактический отказ от тематизации «конечного пункта» расширения).

Некритическое раздвижение сферы полномочий ratio с приданием ему статуса главного агента устроения посторонних для него областей повлек­ли крайне опасную практику расколдования мира, жизни сугубо рацио­нальными рычагами науки, техники, бюрократии. Метафизической аполо­гией универсальности ratio как инструмента творения жизни выступил гегелевский панлогизм, объявивший государство (монополиста на инсти­туциональную побудительную и принудительную инициативу в социуме) концентратом разумного. С этого момента социальное устроение замыс-ливалось и протекало как разумно-государственное устроение. Разумное, ибо шло по накатанной колее субстанционально-функциональных проек­тов. Государственное, ибо шло по этатистским методикам активного госу­дарственного участия. Возвеличение ratio неожиданно обернулось превра­щенной практикой социального насилия от имени ratio.

Без всяких нарочитых мазков и предвзятых красок — разум и насилие оказываются на одной доске, бок о бок; они принадлежат друг другу. Ос­нования для столь вызывающей мысли поставляют сокрушительные сви­детельства самой жизни. Взять Ж-Ж. Руссо с его идеей допустимости при­нуждения к свободе от имени постигнутости условий ее воплощения. Посылки summum bonum (высшее благо) отчуждаются от человека. Но­сителем их становится не он сам, не бог, а приходящий некто. Задается но­вая сценическая обстановка для драмы жизни с непривычным декором — к рампе выдвигается полномочный герой, от имени «научно обоснован­ного» всеведения насильно тянущий куда-то в «светлое грядущее». Немуд­рено, что из гуманиста Ж-Ж. Руссо произрастает Сен-Жюст, мародер и ви­сельник по поручению чаемого, желанного, идеального будущего.

330

Государство

■ Позиция «извне» относительно жизни кощунственна, насильна, питает всегда затратную программу «мирового скотопригоньевска» с жестким распределением ролей массы, толпы, стаи и поводырей, бестий, вперед смотрящего, всезнающего, просвещенного авангарда. Проект репрессив­ного облагодетельствования человечества не фантасмагория, это — тра­гедия нашего времени, трагедия жизни, в которую вносят мечту, как «весь мир содрогнется, сбросит с себя ветхую оболочку и явится в новой, чуд­ной красоте». А итог? Итог — хор давящего кошмара, тот же символ — знамя, только смоченное собственной кровью.

Нельзя от высоты идеала «есть друг· друга и не конфузиться». Нельзя в погоне за совершенным утрачивать «тонкое, великолепное чутье — к боли вообще». Требования идеала духоподъемны, и характер их исполнения не может быть жалким. Встречу с желанным не может сопровождать чувст­во «только-то!»

Идеал самоценен постановкой. Он располагается в плоскости не идеоло­гии прямого действия, а идеологии будирования. «В то, что есть, не нужно верить, но то, во что верят, должно быть», — говорит Гегель. Что значит «должно»? Как именно? Наш ответ — не через действие, а его инициацию.

Как действовать от имени идеала — неведомо. Сверхзадача — ставить и ставить вопрос, побуждать. Нужно адресоваться к нему каждый день, ка­ждый час, каждое мгновение. Нужно, чтобы он не давал покоя. Тогда меч­та сбудется, намеченное достигается. Иначе — не живопись, а «фабрика­ция украшений», не труд любви и правды, а практика исторических коновалов.

. Непонимание ре1улятивной природы идеала, некритическая его онтоло-гизация породили чудовищную культуру горячечного социального транс­формизма. Один и тот же удар по одному и тому же ранимому месту — удар по естественному самотеку народной жизни, — вот что дала культура неуемного (идеалом инспирированного) преобразовательства. Для иллю­страции довода произвольно, почти наугад возьмем несколько случаев оте­чественной истории.

1921 год. Оболваненная большевистской пропагандой Красная Армия (КА) начала революционно-завоевательный поход против Европы. Под лозунгами «Даешь Варшаву! Даешь Берлин!», «Германский молот и рус­ский серп победят весь мир» пошел натиск на старое, прошлое. Под поль­ской столицей, однако, КА разгромлена. 18 марта между Россией, Украи­ной, Польшей подписан Рижский мирный договор, по которому Россия уступала Польше западную Украину, западную Белоруссию, выплачива­ла контрибуцию в 30 млн золотых рублей.

331Раздел V

1921 год. Признание Ленина: «Мы думали, что по коммунистическому велению будет выполняться производство и распределение. Если мы эту задачу пробовали решить прямиком... лобовой атакой, то потерпели не­удачу»⁸⁹.

1931 год. Директива Сталина: «Максимум в десять лет мы должны про­бежать то расстояние, на которое мы отстали от передовых стран капита­лизма. Для этого есть у нас все «объективные» возможности... Пора нам научиться использовать эти возможности. Пора покончить с гнилой уста­новкой невмешательства в производство. Пора усвоить другую, новую, соответствующую нынешнему периоду установку: вмешиваться во все»⁹⁰. Каков принцип сущностных революционных вмешательств в жизнь? Французская революция «обогатила» социальную технику гильотиной и тройками ОСО, успешно перенятыми большевиками. Ленин теорети­чески подводил под социалистическое строительство базу диктатуры — ничем не ограниченной, никакими законами, никакими абсолютно пра­вилами не стесненной, непосредственно на насилие опирающейся вла­сти⁹¹. В концеиционных штудиях, правда, имелся разброс: то диктатуру осуществляет партия, руководимая дальнозорким ЦК из 19 человек⁹², то волю класса-гегемона проводит диктатор, который «иногда один более сделает и часто более необходим»⁹³. Предел неопределенности положил Сталин, подведший фундамент диктатуры лица под строительство социа­лизма на практике. Получилось как у А. Платонова: грамм наслаждения на одном конце уравновешивался тонной могильной земли на другом.

«Золотое правило» революционного устроения жизни — террор, ре­прессии, высокий потенциал насилия.

«Буржуазия убивает отдельных революционеров, — наставлял Г. Зи­новьев, — мы уничтожим целые классы». 9 августа 1918 г. вышел декрет Совнаркома с указанием: «Всех подозрительных в концлагеря». 30 авгу­ста того же года начался массовый расстрел заложников. В рекомендаци­ях Минюсту Курскому глава правительства проводит мысль «открыто вы­ставить принципиальное и политически правдивое... положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость... Суд дол­жен не устранить террор... а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас»⁹⁴.

^тЛенин В. И. Поли. собр. соч. Т. 44. С. 165

⁹⁰Сталин И. В. Соч., Т. 13. С. 41.

⁹¹ См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 383.

⁹²См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 30.

⁹³ Там же. Т. 40. С. 272.

"Там же. Т. 45. С. 190.

332

Государство

Насильственное устроение не может не прибегать к карательным дей-. ствиям госмашины. Какова связь вывода с задачами социологии, функция­ми ratio, метафизикой истории, назначением государства? Связь одного с другим самая непосредственная, прямая: деятельность обслуживающих жизнь инстанций не может идти под девизом «Жизнь в том, что она исче­зает». В этом суть. Острый вопрос — как этого добиться? На уровне аб­страктных решений есть ответ в виде императива: искомое социальное со­стояние (демократия, свобода, парламентаризм, конституционность, нрава человека и т. п.) реализуется там, где за ним «решительная воля нации не дать править собой как стадом баранов»⁹⁵. Следовательно, счастье наро­да в руках его. Между тем ввиду нередкости раскола государства и наро­да, окрашивающего цвет жизни последнего в тона трагической обречен­ности, всплывает поставленная выше проблема гарантий: народу, дабы заявлять волю, нужно создать для того соответствующие (легитимные, институционные, процессуальные и т. д.) условия. Народ говорит тогда, когда его слышат и слушают.

Признание люфта в соприкасании государственной и народной воли на­водит на необходимость фронтальной рефлексии — что вообще делают и призваны делать государство и народ в ткани и материи позитивной жизни. В плане обозначения нашей линии воспроизведем тезис о наличии двух типов социальности — большой и малой. Большая социальность — поли­тическая зона: множество институтов, полномочных должностных учреж­дений, административных функций, властных организаций. Это — государ­ственно-публичная сфера. Малая социальность — неполитическая зона (невзирая на ее прозрачность, допускающую проникание публично-госу­дарственного по каналам семейного права, социального патронажа и т. д.): совокупность неинституциональных реакций, приватных учреждений, эгои­стических мотиваций, индивидуальных решений. Это — частная сфера. Залог успеха большой социальности, олицетворяемой государством, в ми­нимальном вмешательстве в малую социальность. Малая социальность — святая святых личности, неприкасаема, самоценна. К примеру, государст­во озабочено искоренением нищенства. Его участие здесь сводится не к за­претам (запрещать просить милостыню — этим ничего не решить), а к на­ращиванию соцобеспечения, программ материальной и моральной поддержки населения. Если же человек хочет нищенствовать, этому не про­тивостоять: «Нищие в равной степени свободны ночевать под парижскими мостами» (А. Франс). В свободе можно искать лишь свободу, иначе най­дешь рабство.

⁹⁵Вебер М. О буржуазно» демократии в России. //Социс. 1992 № 3. С. 131.

333