Раздел IV

Тоталитарное общество гомогенно лишь на поверхности. В чреве же его бурление. И у сталинизма были противники. В политике — участники и представители «антипартийных» блоков, делегаты XVII съезда ВКЛ(б), го­лосовавшие против «гения всех времен и народов», Раскольников, Рютин...; в литературе —■ Платонов, Зощенко, Булгаков, Мандельштам...; в науке — Вавилов, Рапопорт...; в армии — Тухачевский, Гамарник, Рычагов...; в мо­лодежной среде — деятели воронежской организации...; позже — диссиден­ты, правозащитники, катализирующие «выдавливание из каждого из нас раба» (Сахаров, Григоренко, Галич, Габай...). За что ратовали антитоталита-рии? В политике за избавление от двух напастей. Внизу — от власти тьмы, вверху — от тьмы власти. Для оптимального движения, как известно, нуж­ны парус и руль. У нас был, а во многом и остается один руль — сплошное (и мало компетентное) руководство. Культ власти, парализовавший животворные процессы самоорганизации общества, повлек у нас:

— внизу — распад производительного, продуктивного потенциала, о чем свидетельствует отсутствие заинтересованности в труде (последняя вы­полненная пятилетка — восьмая);

— вверху — вседозволенность, бюрократизацию, сословность, иерар-хизацию; как и предвидел Бакунин, бесконтрольное правящее меньшин­ство представляет не народ, а себя и свои притязания на управление на­родом, мало-помалу оно превращает его в «управляемое стадо»³². (Уже в 1939 г. Троцкий отмечал, что в СССР верхушка, составляющая 11—12% населения, получает около 50% национального дохода. В США же высшие слои, насчитывая 10% населения, получают приблизительно 30% нацио­нального дохода.)

В экономике — за многообразие форм собственности, внедрение олиго-политически-конкурентных начал, отмену эгалитаризма, милитаризации трудовых отношений, развитие системных признаков товарного производ­ства — рынка, торговли средствами производства, ориентации на прибыль, свободу ценообразования. Хозяйственным оплотом тоталитаризма была и остается государственная монополия в производстве. Осознавший это горя­чий поборник последней Троцкий вынужден был изменить свои взгляды. Он признавал: «В стране, где единственным работодателем является государ­ство, оппозиция означает медленную голодную смерть. Старый принцип: кто не работает, тот не ест, — заменяется новым: кто не повинуется, тот не ест». Отсюда, если залог человечности — демократизм, если залог демокра­тизма — свобода, то залог свободы — экономическая независимость.

^пБак)>нинМ. Л. Избр. соч. М., 1919—1920 Т. 1. С. 294

212

Власть

В науке — за интеллектуальную свободу. Гносеологический стержень интеллектуальных занятий — начало достаточного основания, следование которому позволяет с должным правом утверждать о том, что есть, — что оно есть, а о том, чего нет, — что его нет. Идеологический каток тотали­таризма разрушает механизм действия этого начала. Закон достаточного (разумного) основания подменяется законом конъюнктурного основания, дезавуирующим любые не укладывающиеся в прокрустово ложе партий­ных идеологем продукты науки.

В третьем рейхе воевали со специальной теорией относительности, усматривая в ней «семитское подрывание основ христианской и нордиче­ской физики». У нас также воевали с этой теорией, объявляя ее «не согла­сующейся с диалектическим материализмом». Вообще тоталитаризму свойствен антифундаментализм, выражающийся в узколобой прагматич­ности, недоверии к «чистым» исследованиям. Разрыв с тоталитаризмом по этой причине определяется признанием самоценности, надыдеологично-сти истины, смирением перед объекгивностью, готовностью на отречение во имя ее.

В идеологии — за веротерпимость, политический плюрализм, легити­мизацию оппозиции. Чтобы лишить большинство независимого мышле­ния, достаточно заставить молчать творческое меньшинство. Последнее составляет задачу специальных декретов, указов, законов, подзаконных актов, придающих государственный статус определенным видам взглядов. В гитлеровской Германии, скажем, был издан закон о единой для всех идеологии — «Gleichschaltungsgesetz», нормирующий мировоззрение (ср. с гипертрофированной ролью марксистско-ленинской идеологии в нашей жизни). Отсюда— казарменность частной духовной жизни.

Недалеко ушла от нее и духовная жизнь общественная. Причина ее ин-фернальности — отсутствие оппозиции, которая, исключая лояльность в качестве высшей социальной ценности, шрает роль гаранта необратимо­сти нововведений. Просматривающаяся при тоталитаризме непоследова­тельность реформаторства, неитрализуемость политических модернизаций в любых аспектах — в неограниченности действий контрреформаторов, не связываемых в своих антигражданских инициативах какой-либо официаль­ной критикой. Поэтому историческая обратимость, зыбкость, шаткость, недолговечность реформ — шиболеты тоталитарной социальности, кото­рая нетерпима ко всяким видам направленной, необратимой, т. е. прогрес­сивной изменчивости.

В области прав человека — за становление правового государсгва, верхо­венство формальных прав, гарантии фактического равенства граждан пе­ред законом. В тоталитарных социумах популярно противопоставление

213Раздел IV

правового государства справедливому государству. В первом, как утвер­ждалось, проводится принцип отсутствия юридических привилегий, во втором практикуется «неформальный» подход к субъектам права в зави­симости от обстоятельств (учет которых — компетенция власти). Соглас­но классическому разъяснению А. Дайси правозаконность означает пре­жде всего абсолютное главенство, или верховный авторитет, официально действующего законодательства, а не произвольных распоряжений вла­стей и исключает не только произвол со стороны правительства или пре­доставление ему каких-либо исключительных прав, но даже наделение его широкими дискреционными полномочиями.

Осуществляемое при тоталитаризме ущемление верховенства фор­мального права (можно ли осудить представителя номенклатуры? и как это сделать?) влечет деспотию. Человек свободен, когда повинуется не людям, а закону. Этот принцип вслед за Вольтером (и позже Кантом) про­водили и воспроизводили все, кому дороги судьбы Свободы и Закона, но, конечно, не тоталитаристы, которые, отметая превентивные «правила игры», по сей день настаивают на предоставлении властям чрезвычайных прав действия «по существу ситуации».

«Именно в культуре, — говорил Л. Брауэр, — заключается победа. Не­известно, что может восторжествовать... трусливый расчет или героизм»³³. Культура — категория надвременная, эпохальная. В соответствии с универ­сальным законом развития человеческого духа — законом восхождения от абстрактного к конкретному — культура в любом случае побеждает. По­беждает в итоге, в перспективе, в тенденции, в принципе. На локальных же ее интервалах, рубежах промежуточных — чередующееся торжествова-ние то трусливого расчета, то героизма. Резюмируя мысли на тему послед­него, подчеркнем: бытие героев — не созвучно времени, оно стоит как бы над ним, — обращено к лицам, но открыто народам, потому благоговение перед героями растет с расстоянием, наполняя уверенностью; пока есть ге­рои, есть будущее, культурный поток не иссякнет.

Аутизм. «С недоумением спрашиваешь себя, — как бы предвидя значи­мость данной темы для нашего времени, еще в прошлом столетии предла­гал задуматься Салтыков-Щедрин, — как могли жить люди, не имея ни в настоящем, ни в будущем иных воспоминаний и перспектив, кроме мучи­тельного бесправия, бесконечных терзаний, поруганного и ниоткуда не за­щищенного существования? — и, к удивлению, отмечаешь, однако ж жили!»

Жили... Но как? Каноном бытия огромного молчаливого большинства населения — не апологетов и не героев, — которое составляли команды

Власть

"BrouwerL Ε. J. Lcvcn, Kunst en Myslick. Delft, 1905. Biz. 22—23.

214

Гулага, репрессированные, ссыльные, безвинно осужденные и многие, пря­мо не пострадавшие, но ущемленные, придавленные обстоятельствами, в себя ушедшие социальные аутсайдеры, не пустые и не бессодержательные, а не желающие или не могущие разделить и принять навеваемые агрессив­ной действительностью, умозрениями сталинского идеологического фиде­изма принципы жизни, — каноном бытия этих людей — участников и соучастников событий поневоле — была заштатная философия нарочитого ухода от широких контактов с обществом, философия пигмеев, не одер­жимых комплексом Герострата: «не высовывайся». Да и как иначе, «объ­ективно жизнь в тоталитарном обществе тяжела и опасна. Человека пуга­ют внешними и внутренними врагами, ему действительно угрожает голод и внезапный арест. У него нет дома, имущество его сведено к минимуму, его связи с миром от него не зависят, и ничто в его жизни не гарантировано от вмешательства государства»³⁴.

Представителями Франкфуртской школы введено понятие «авторитар­ная личность» с такими чергами ментальности, как преклонение перед вла­стью, отсутствие сомнений в ее правоте, пресмыкание перед вышестоящи­ми, жестокость и подавление нижестоящих и т. п. Обсуждаемый типаж в отличие от указанного правильно квалифицировать как «апатично-инерт­ную личность», безусловно не приемлющую заложенную в тоталитаризме специфическую плату за «безопасность и прогресс», которая обобщенно выражается «нарушением прав человека», но не имеющую внутренних ре­зервов заявить свой протест.

Разумеется, уважать этих людей не за что. Однако и презирать их невозмож­но. Исключительный человек идет на борьбу — человек-подвижник, чувст­вующий в себе достаточный запас мужества, воли, шггеллекта. Требовать же ото всех подвижничества нельзя просто потому, что большинство, пребы­вающее в нормальной самоочевидной рутинности (эти понятия не несут оценочного отношения) повседневной жизни, на это не способно. Уже не говоря о том, что атмосфера страха, различных видов насилия, несвободы, дезинформации, шантажа, обмана сама по себе исключала стратегию тира-ноборчества, утверждения идеи человеческого достоинства в массовом мас­штабе.

Все жили — и я жил. Все принимали — и я не выступал против. Все возносили — и я не был исключением. Проглядывающая в этой экзистен­циальной линии ритуальность, мимикрия, конформизм суть не что иное, как защитная реакция индивида на всесильные обстоятельства.

■"Осмыслить культ Сталина. С. 342—343.

215Раздел IV

Власть, опирающаяся на силовую иерархию, наследственна, а с наслед­ственной властью, как правило, воевать бесполезно. Верить же, подобно шукшинскому попу, в авиацию, механизацию и прочие плоды просвещения и научно-технического прогресса у многих не хватало глупости.

За то, что здесь происходит, ответствен не я. Так мог сказать и в действи­тельности говорил себе каждый, неохотник входить в клетку с хищником, чья душа была соткана из смыслов 1937 г.

Представитель истины, герой не имеет права на бездействие. Но не та­ковы были эти люди, которые не хотели жить и не могли умереть, а пото­му ждали. Ждали финала тоталитарного трагикомического квипрокво: не всё для людей, а люди для всего.

4.6. КУЛЬТУРА ВЛАСТИ

Производимое властью перемещение сознания (политического, нацио­нального, группового) в сферу бытия регуляризовано. Учитывая масшта­бы обязательств института власти перед обществом, принимая во внима­ние грандиозность резонансных обще социальных эффектов от властных начинаний, инициатив, отправление властедеятельности (в идеале) долж­но характеризоваться цивилизованностью, привнесение которой во власть обеспечивает культура. Культура в контексте проблемы власти трактует­ся нами как высокогуманитарный институт, задающий условия властной активности, подразумевая весь спектр связей и отношений, обусловливаю­щих достойность политического участия, способов воздействия на элек­торат, стиля гражданского поведения, восприятие оппонентов, способ­ность к диалогу и т. п. Культура как механизм генерации, трансляции и аккумуляции ценностей в онтологической плоскости придает власти нор-мосообразный статус, вытекающий из ориентированности на человеконе-сущие, гуманитарные абсолюты.

Цивилизованность власти. Фундамент выживаемости любой культуры, цивилизации образует механизм последовательной выработки, закрепле­ния, умножения и трансляции ценностей.

Нормальный цивилизационный режим есть цепочка производства, по­требления и воспроизводства всей гуманитарной формации, где налицо ба­ланс сочетания безостановочности модернизации с «исключительно высо­кой степенью преемственности, непрерывным накоплением плодоносного культурного слоя»³⁵. Не только вне производства, но и вне закрепления

¹⁵Борко Ю. О. О социальном прогрессе в меняющемся мире // Коммунист. 1990. №11. С. 125.

216

Власть

трансляции не существует плотных и прочных культурных тканей. Это ак­сиома, общее место культурологии, эпистемологии, а также удовлетво­ряющей здравому смыслу политики. Эта аксиома, к несчастью, не стала достоянием нашего менталитета, нашей многострадальной реальности. Потрясает факт: весь многовековой российский национально-истори­ческий опыт демонстрирует тенденцию не множить, а делить, не строить, а разрушать, не обиходить имеющееся жилище, а закладывать новый дом на всегда новом месте. Отсюда — нелепости, хаос, беспрестанное обру­бание корней в стремлении получить более раскидистую крону. Но лишен­ное связей с почвой растение чахнет — так получается результат, проти­воположный намеченному.

В объяснениях незавидности нашей ситуации недостатка нет. Наиболее основательным из них представляется связывающее причины практиче­ски перманентного у нас кризиса с непрестанным разрушением культур­ного слоя, выражающимся в повсеместном прерыве традиций, игнориро­вании реализованных прошлым цивилизационных накоплений. Наша история — сплошная великая битва потомков с предками, где, как во вся­кой битве гигантов, истощаются все: деградирует общество, утрачивает опоры, приходит в запустение личность.

Не оставлять камня на камне — руководящий устой нашей жизни. Ох­ваченные зудом обновления, пренебрегая преемственностью, едва ли не всякую фазу своего существования мы открываем очередным «де» — десталинизация, дехрущевизацня, дебрежневизация. Поговаривают и о брезжащем на горизонте, грядущем, надвигающемся «де».

Ток нашей истории подчиняется правилу не связи, а разобщения времен, не принятия, а отгоржения наследия, не приращения, а разбазаривания культурного генофонда, совокупного национального богатства, не диало­га поколений, а монолога и мартиролога их представителей. Все у нас де­лается, чтобы выветрить инвариантное, развалить, разложить общезначи­мое. Теряя универсальные мобилизующие положительные идеалы, инспирирующие ценности, мало-помалу мы утрачивали понятие граждан­ской сопричастности, солидарности, встроенное™ в творение единого и неделимого социального актива, передаваемого от эпохи к эпохе, от пред­шественников к современникам. Так, обрубая корни, возвеличивая прехо­дящее, дистанцируясь от целого, выпячивая части, пренебрегая вечным, замыкаясь в конъюнктурном, мы подрывали потенции собственного раз­вития. Мы никогда не знали закона поступательности в форме диалекти­ческого сбережения снятого, которое, лишаясь непосредственности, не уничтожается вследствие этого.

217Раздел IV

Отчуждение преемственности выхолащивало элемент унитарности, превращало историю в простую сумму следующих одно за другим раз­розненных изменений, не охваченных органической логикой развертыва­ния единой судьбы народа. Пускаясь в модернизации, мы хотели всего сразу, не завершая одних преобразований, брались за другие, более впе­чатляющие и грандиозные, бросали и их, принимались за третьи, в итоге теряли то, что имели изначально.

«На малое несогласные, великого не достигающие» — таков внутрен­ний метафизический стержень нашего бытия, к несчастью, и по сей день остающегося малоцивилизованным.

Цивилизованность... Поддерживается она, в первую очередь, чувством удовлетворенности прошлым, историей, которая с каждым новым полити­ческим деятелем не завершается. У В. Соловьева в притче «Тайна прогрес­са» сильна мысль, что можно не верить в будущность старой святыни, но предавать забвению ее на том основании, что она в прошлом, невозможно. Блаженны идущие вперед, не гнушающиеся принять на плечи тяжесть бы­лого, прожитого. В пустой охоте за беглыми, минутными благами, летучи­ми фантазиями теряется правый путь жизни, наблюдается выпадение из ис­тории. Остаться в ней позволяет положительное удержание прошлого, обеспечивающее высокопреемственное развитие. В последнем — цивили­зованность, выступающая таким качеством общественного прогресса, где достигается воспроизводимость основных социальных параметров — от государственных, гражданских институтов до традиций письменности.

Сохранение — условие, закон цивилизованности, обусловливаю­щий, естественно, историчность жизнедеятельности. Пока мы не поймем этого, мы не построим нормально устроенный, жизнеспособный социум. Сказанное принципиально для последующего углубления в тему.

Почему, прибегая к слогу Салтыкова-Щедрина, у нас происходит продол­жительная отсрочка общественного развития, почему многократно пред­принимавшиеся в стране реформации неизменно завершались безуспешно и безрезультатно? Ответ очевиден: изначально обращенные к Апокалипсису (Бердяев) русская мысль, русская реальность оказываются жертвой собст­венного варварства. Отталкиваясь от идеи Герцена, можно сказать: у нас, как везде, где отсутствует историческая почва, безумно любят нововведе­ния, сводящиеся к постоянным, ничего не улучшающим изменениям. По­шлое и бездарное, всякий раз возвещающее новое откровение реформи-тельство — может ли быть что-либо страшнее и опаснее его?! Сколько раз у нас сбрасывали с корабля современности «проклятое прошлое», сколько раз прицельно и бесцельно у нас громили благоприобретенное, гордясь

218

Власть

безоглядным палачеством. В итоге, не учась историческому опыту, мы не жили по-человечески; наша держава, государственность являлись значи­тельным пробелом трезвомыслящего сознания, поучительным негативным примером для народов цивилизованных. Обидно, досадно, поразительно, несообразно, но факт: всё и всегда в России рушится навеки, тогда как строится на годы. Вероятно, данное обстоятельство позволило столь тон­кому, проницательному мыслителю и патриоту, как Чаадаев, заключить: Россия — страна с темным прошлым, тщетным настоящим, безотрадным, сомнительным будущим. Верные квалификации, справедливые, хотя и тя­желые. И держать их в памяти нужно, но не с целью смакования горькой доли, а с целью положительной работы над поиском путей российского развития, разъяснением национальных вопросов.

Пора положить конец небрежению наследием, варварскому отношению к предшественникам, собственному прошлому, стимулирующим безответ­ственное новаторство. Необходимо осознать: пока мы не научимся беречь то, что получено в наследство от предшествующих поколений, мы не будем иметь культурных цивилизованных основ общественного прогресса, мы не встроимся в общечеловеческий ритм естественноисторического развития. Действуя, как прежде, — перечеркивая и зачеркивая, обливая и поли­вая свое национально-культурное сущее, в надежде осуществить прорыв, «большой скачок» в несуществующее неведомое и желанное,— всякий раз мы будем преподавать человечеству разнообразные уроки, однако не сдвинемся с мертвой точки, все более удаляясь от магистралей нор­мальной жизни.

Без прошлого нет настоящего, без настоящего нет будущего; лишь об­ретя первое, укрепя второе, можно двигаться в третье. Прочный тыл, уве­ренность в силах, точный расчет скорости и направления марша — пред­посылки движения, и притом не движения неизвестно куда, к очередному заоблачному совершенному и недосягаемому символу, а естественноисто-рическое восхождение к социально пстгребному, реалистически доступно­му состоянию.

Главное — не беспорядочное реформирование, не застарелый, до ломо­ты в костях, перестроечный зуд, а возрождение естественного самодвиже­ния общества, обеспеченного совокупной способностью его членов соз­нательно действовать, ставить и достигать обозримые цели, реализовывать свою гражданскую и личностную свободу. Естественность общества — в естественности побуждений и устремлений людей, живущих единожды и строящих жизнь сообразно своим (а не чьим-то) идеалам, в согласии с на­личной доступной степенью собственного волеизъявления, уровнем на­дежд, потолком притязаний.

219г