Раздел IV

роли партии, которая давала индульгенцию на вмешательство в объектив­ное течение событий, на вершение истории по своему усмотрению;

б) поощрение некритичной ортодоксальности — бесконечные заклина­ния, демонстрации безоглядной преданности, верности «вечно живому» наследию: катехизация текстов, насаждение официально социалистической догматики и синодики. Так, набивший оскомину «Краткий курс...» некогда конституировался как «энциклопедия философских знаний в области марксизма-ленинизма», где концентрируется «проверенное ЦК ВКП(б) толкование основных вопросов истории ВКП(б) и марксизма-ленинизма, не допускающее никаких произвольных толкований»²³;

в) индоктринация, или, говоря проще, «промывка мозгов» — пропаган­да приоритета классовых интересов и ценностей над общечеловеческими; принятие двоичной системы мира «мы — они» с соответствующими обязательными квалификациями и оценками; агрессивно-разоблачитель­ная тональность духовного производства от негативного диалектическо­го кредо РАППа и ЛЕФа «надо еще много плевать на алтарь (классиче­ской. — Авт.) культуры» до мессианского взгляда на действительность — раздувание образа врага, истерические хилиазмы о скором крушении ка­питализма и утверждении коммунистического рая и т. п.;

г) внедрение в общественное сознание фантасмагории возможности чу­дес — следствие «мудрого», «подлинно научного» курса партии. Понятие о путях достижения процветания нации варьировалось: в гитлеровских и сталинских казармах ставки делались то на войну, то на мирное строитель­ство; инвариантной же оказывалась доминанта «большого скачка» с обслуживающими ее установками «во что бы то ни стало», «мобилизовать народ, кадры» и т. п.;

д) централизованные мероприятия по привитию примитивно-дремучего коллективизма — идеологии равнозаместимости индивидов. Тенденции «преодолеть индивидуализм», самоценность, самодостаточность личности укореняются даже в области интеллектуальных занятий, где сплошь да ря­дом призывы произвести соответствующий поворот, который позволит перейти к плановой социалистической работе на коллективистских нача­лах. Аналогичное в искусстве, воспевающем, по выражению идеолога про­леткульта В. Плетнева, индивида-винтика в системе грандиозной машины СССР; показательно и «гаечно-шурупное» стихотворчество того времени: «гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей» и т. п.;

е) вивисекция культурно-интеллектуальной деятельности — потенция на специфический тип духовности с партийно-классовой ригористичностью и

²³ КПСС в резолюциях... М., 1954. Ч. III. С. 316.

200

Власть

демагогичностью в основе, развертывание вульгарного псевдосоциалисти­ческого варианта массовой культуры. В ряду отличительных черт послед­ней — порционность и граничащая с антиинтеллектуализмом воинствую­щая наступательность. Первая представляет собой санкционированное свыше ограничение доступа масс к научным достижениям и завоеваниям человечества, черпает оправдание в том, что «в условиях самой ожесто­ченной, злейшей борьбы... излишне особенно напирать на необходимость для пролетариата «целостного» мировоззрения, «основ пролетарской фи­лософии» и т. д., ибо эти прекрасные вещи... способны отвлечь от борь­бы», — из неисчерпаемых сокровищниц марксизма следует получать «ровно такой научный паек, какой необходим для... борьбы, не больше»²⁴. Вторая оказывается словоблудливым орудием достижения «чистоты ря­дов», средством обращения в «свою веру». Мировоззренческому ядру пролетарской культуры — марксистско-ленинской философии отводилась роль всегда отточенного оружия «в руках партии для критики всяких ан­типартийных течений и уклонов от генеральной линии»²⁵. Причем оружие это вне зависимости от компетентности и солидности «генеральной ли­нии», а также подготовленности применяющих его (оружие) само по себе расценивалось как безапелляционно, безошибочно правое. Владеющий им, точно ворошиловский стрелок, всегда на высоте. Отсюда — вызванная стремлением авамо и семо прибегать к этому оружию — универсальная дезориентация духовного производства, безответственное эксперименти­рование, оборачивающееся всякого рода «охотой на ведьм» (политические процессы), бесовством, чертовщиной типа марксизма в хирургии (вспом­ним Китай времен не столь отдаленных), диалектики внутреннего сгора­ния, марксистско-ленинской теории кузнечного дела, рыбного хозяйства, венерологии и т. д.

Таким образом, идеологический пресс с навеваемым им диадным мышлением «друзья — враги», нетерпимостью, редукцией личностного к классовому, вытравливанием общечеловеческого, навязыванием матери­ально и социально необеспеченных принципов социализма, стереотипиза-цией образа жизни (штампы: мысли — «как сказал...»; одежды — кителя, галифе, телогрейки; архитектуры — «советская барака»), культом жерст-венности — «во имя счастья будущих поколений», возможностью беспре­пятственного и беспрестанного субъективного (класс, партия) вмешатель­ства в историю, — идеологический пресс доводил реальное человеческое существование до гротеска, способствовал, прибегая к слогу Салтыкова-

²⁴Всстник пропаганды. 1919. № 3. С. 4

²³Диалектический и исторический материализм. М., 1932. Ч. 2. С.357.

201Раздел IV

Гораздо более глубока иная интерпретация, трактующая отчуждение че­рез призму реальных диспозиций индивида и предпосылок их материа­лизации в зависимости от обстоятельств. Такой подход изначально связы­вает отчуждение не с понятием некоей порочности общества, обусловли­вающей самоутрату личности, а с понятием потенциальности личности и социального антуража обеспечения, поддержания ее самоотдачи. Лейтмо­тивом здесь оказывается не универсальное освобождение человека, а со­зидание человечности.

Предпочтительность данной позиции в большей определенности. Дело в том, что адепты традиционной линии встречаются с трудностью regressus ad indifinitum (регресс в неопределенность). Им вновь и вновь приходится решать, от чего в очередной раз требуется освобождать человечество по ходу обретения им состояния полной свободы. Так, критика рыночного хо­зяйствования, стимулирующая национализацию, обобществление средств производства, вроде бы является шагом в преодолении одной из форм от­чуждения, однако индуцирует иную ее форму. Огосударствление собствен­ности и связанная с ней повальная бюрократизация отчуждают трудящих­ся от управления. Критика бюрократизма, побуждающая к преодолению этого типа отчуждения в переходе к самоуправлению, порождает проблемы машинерии нетворческого труда (как демонстрирует опыт югославских предприятий и израильских кибуцев). Даже ультрарадикальная анархистская критика властно-государственной организации общества, казалось бы, пре­дусматривающая элиминацию всех и всяких модификаций отчуждения, и та не является неуязвимой. При наличии национальной, этнической, социаль­ной, классовой, религиозной разобщенности, противостояния систем, бло­ков, образов жизни без властно-государственных регулировании не обой­тись. А значит, не избежать и отчуждения. Таким образом, не вполне ясно, как следует освобождать человечество, чтобы на промежуточных фазах его движения к царству свободы преодоление зависимости от одного не влек­ло бы возникновения еще более изощренной зависимости от другого.

Отсюда проблема отчуждения есть не проблема описания предела несовершенной предыстории человечества, за которой — сфера всесовер-шенной истории. Это, следовательно, не проблема дескрипции общества без классов, государства, централизованной координации, профессиональ­ной политики, аппарата принуждения и т. д., что в принципе генерирует нежелательные моменты нашей жизни. Проблема отчуждения — это про­блема оптимальных возможностей человеческого существования, пробле­ма институциализации таких публичных структур, которые оказывают этому максимальное содействие.

В свете сказанного излишне придавать отчуждению узкоклассовую ок­рашенность, связывая его впрямую с непримиримостью отношений

204

Власть

господства и подчинения, с обусловленной частной собственностью экс­плуатацией большинства (трудящихся) меньшинством (собственниками средств производства), стихийностью совокупной общественно-произво­дительной деятельности, конкуренцией, засильем товарно-денежных отно­шений и т. п. На деле отчуждение — многомерное явление, отличающее­ся амбивалентностью. С одной стороны, оно выступает исторически закономерным процессом развертывания человеческой деятельности и связано с объективными механизмами ее целеиолагания в общественном разделении труда, с опредмечиванием, получением конечных результатов социального производства, необходимых для бытия людей. Корни отчуж­дения поэтому в самой социально организованной деятельности, преду­сматривающей обособление на основе разделения труда, освоения и при­своения его продуктов в ходе отправления индивидами жизненно важных функций; при определенных обстоятельствах это обособление может при­обретать самостоятельное, самодовлеющее значение с характерным выво­дом результатов деятельности из-под контроля человека и с характерным же порабощением и закабалением его. В данном контексте уместно гово­рить об: отчуждении деятельности — опустошение и обеднение труженика в процессе труда; отчуждении условий деятельности от деятельности — противостояние предпосылок труда (собственность на средства производ-( ства, управление, организация труда) субъекту труда; отчуждение резуль­татов деятельности от субъекта деятельности; отчуждение теории от прак­тики, порождающее отклонение в сознании и поведении членов общества; отчуждение социальных структур, институтов от трудящихся — противо­стояние государственно-бюрократической машины рядовым гражданам. С другой стороны, отчуждение как дериват соответствующего типа социальных взаимодействий на основе господства овеществленного труда над живым трудом, где отношения между людьми подменены отношения­ми между вещами, имея в виду деперсонализацию человека, неизбежную фетишизацию предметного мира и т. д.,— отчуждение становится субъек­тивным феноменом, сопровождаясь возникновением совершенно специфи­ческих личностных эффектов и ощущений, таких, как апатия, одиночест­во, равнодушие, подозрительность, анемия, растерянность, отчаяние и т. п. Таким образом, нарушение целостности сущностных сил человека вследствие возникновения и разрастания многочисленных паразитирую­щих надличностных образований (хозяйственные, социальные, правовые, идеологические институты и конструкции), отторгающих его от непосред­ственного использования плодов своих творческих усилий, управление ими, отсутствие или разлад компенсаторных функций истеблишмента, при­званных гарантировать самоотдачу личности и нейтрализовывать ее само­утрату посредством поддержания высокого социального реноме индивида,

205Раздел IV

которое обеспечивает ему внутреннее удовлетворение, ведет к разбалан­су жизненного процесса, возникновению чувств неудовлетворенности, страдания, что является мощным ферментом торможения собственного волеизъявления и совершенствования. В этом отношении отчуждение во­площает беспрестанное установление пределов индивидуального разви­тия, вызывает деградацию личности. Чтобы показать это, перейдем к оценке типов самовыражения и самоосуществления личности в условиях советского тоталитаризма. ·

Анатомия экзистенциального измерения тоталитаризма предельно про­ста: спектр жизнепроявлений «индивидуальных общественных существ» образует всего три линии. Это — апологетизм, героизм и аутизм. При­смотримся к ним по возможности тщательнее.

Апологетизм. Общественная роль и сам социально-психологический типаж людей, подпадающих под эту линию, вопреки ожиданиям, однород­ностью не отличаются. Здесь обосабливаются малые группы (А) клевре­тов (штатные функционеры высшего ранга); (Б) выдвиженцев (проводя­щие линию кадры режима); (В) пособников-коллаборационистов (охранка, сикофанты, стукачи, осведомители, наушники, филеры); (Г) искренние энтузиасты (рядовые граждане, по природе оптимисты, завороженные масштабом, громадьем «наших» планов).

Группа А. Непроницаемая каста «чистых продуктов эпохи», «синих пакетов», верящих, что за Вождем — великая Идея, и заставляющих по­слушный «поток масс» беспрекословно служить ей. По выражению Л. Баткина, это «деклассированные люди, сбившиеся в стаю, в новый класс «руководителей». Они ничего не умеют и толком ничего не знают, но умеют «руководить». Они составители проскрипционных списков, ор­ганизаторы «кампаний» и «мероприятий», скромные в быту владельцы госдач, владельцы государства Российского, ораторы и молчуны, исте­ричные и непроницаемые, с усиками и без, с шевелюрами и наголо об­ритыми черепами, они, окружавшие Хозяина «соратники», будь то сла­столюбивый Берия, эта Синяя Борода Политбюро, или канцелярист Молотов (и тоже палач — все они палачи); хитрый Микоян или простой, как правда, Буденный, разбиравшийся только в лошадях; незапоминаю-щийся Шверник и столь же незапоминающийся, но подмененный в люль­ке лживой легендой Ворошилов; цепной пес Мехлис, мертвенный кадро­вик Маленков и грубый, шумный Хрущев; мясник Каганович и «всесоюзный староста» «Калиныч» из папье-маше; и прочая, и прочая, — все они абсолютно похожи в одном — все органически, вызывающе, жутко неинтеллигентны, не в ладах с русским языком, все они специфи­чески пригодны только для того, чтобы руководить, и притом только в

206

Власть

этом сталинском люмпен-государстве»²⁶. Типичный представитель этой группы — персонаж романа В. Гроссмана «Жизнь и судьба» Демснтий Трифонович Гетманов — человек, облеченный доверием партии. «Дове­рие партии! Гетманов знал великое значение этих слов. Партия доверяла ему! Весь его жизненный труд, где не было ни великих книг, ни знаме­нитых открытий, ни выигрышных сражений, был трудом огромным, упор­ным, целеустремленным, особым, всегда напряженным, бессонным. Глав­ный и высший смысл этого труда состоял в том, что возникал он по требованию партии и во имя интересов партии. Главная и высшая награ­да за этот труд состояла лишь в одном — в доверии партии.

Духом партийности, интересами партии должны были проникаться его решения в любых обстоятельствах — шла ли речь о судьбе ребенка, кото­рого определяют в детдом, о реорганизации кафедры биологии в универ­ситете, о выселении из помещения, принадлежащего библиотеке, артели, производящей пластмассовые изделия. Духом партийности должно быть проникнуто отношение руководителя к делу, к книге, к картине, и поэто­му, как ни трудно это, он должен не колеблясь отказаться от привычного дела, от любимой книги, если интересы партии приходят в противоречие с его личными симпатиями. Но Гетманов знал: существовала более высо­кая степень партийности: ее суть была в том, что человек вообще не имеет ни склонностей, ни симпатий, могущих вступать в противоречие с духом партийности, — все близкое и дорогое для партийного руководителя по­тому и близко ему, потому только и дорого ему, что оно выражает дух пар­тийности»²⁷.

гетманов... гетмановы... Гроссман показывает этих людей, как будто та­ких искренних в служении идее, но людей двойного сознания. Самым удивительным — можно обобщить рассуждения автора — было то, что они, казалось, оставались самими собой и когда требовали плана с секретарей райкомов и срезали последние граммы с колхозных трудодней, и когда занижали зарплату рабочим, и когда требовали снижения себестоимости, и когда повышали розничные цены, и когда, растроганные, говорили с жен­щинами в сельсовете, вздыхая от их нелегкой жизни, сокрушались по пово­ду тесноты в рабочих общежитиях. Базис точно подмеченной В. Гроссма­ном их двойственности — когнитивный примитивизм (одномерная модель мира в партийно-классовом свете), который являл сплав отчасти сакрали­зации предначертаний самодержца, отчасти инстинктов самосохранения сведущих лиц, представлявших всю беспощадность действия тоталитарной

^Осмыслить культ Сталина. М., 1989. С. 47.

²¹ Гроссман В. Жизнь и судьба. М.. 1990. С. 77—78.

207I