Раздел IV

государства владычество страстей, война, страх, бедность, мерзость, одино­чество, варварство, дикость, невежество; в государстве — владычество разума, мир, безопасность, богатство, благопристойность, общество, изысканность, знание и благосклонность»²¹. Государство как суверенная (верховная, универсальная, правовая) форма организации и отправления публично-политической власти в себе и сама по себе ничего порочного не содержит. Эмпирически демонстративной верификацией позитивной роли государства в социальном строительстве являет феномен кемализма.

Но не в этом дело. Дело в одиозном доктринальном представлении об отмирании государства по ходу общественного прогресса. Мы всегда с по­дозрением относились к данной догме. Удостоим ее лишь тем готовым воз­ражением, что ни один знак бурной вариабельной политической жизни в масштабах планеты ни о чем подобном не свидетельствует; с достаточным основанием это можно считать приговором для доктрины. Не покидая поч­вы фактов реальности, требуется отдавать отчет: тезис об отмирании госу­дарства — вредная иллюзия. Государственное регулирование в виде централизованного, но не бюрократического вмешательства в межинди­видный обмен деятельностью необходимо, в особенности в условиях Рос­сии. Оно необходимо в целях упорядочения движения и от индустриализма к экологизму, и от тоталитаризма к демократизму, к упрочению неразви­тых у нас институтов гражданского общества («Россия как государство — гигант, как общество — младенец» — Ф. Тютчев).

Резюмируя, акцентируем: государственность не совпадает, не покры­вается иными экстраординарными механизмами организации и деятель­ности публично-политической власти; она не оправдывает и не оправды­вается карательными функциями различных звеньев политической системы, не означает подмену правопорядка беззаконием, демократии — насилием, инициативы — командно-приказными нормами. Центрально-административная система как тип политической власти — не чрезмер­ный этатизм, не государственное подавление общества, а нечто прямо противоположное — тот крайний антиэтатизм и антиюридизм, который, подменяя надлежащие государственно-правовые формы и принципы осу­ществления политической власти, препятствует выполнению ее прямых функций.

Признак засилья корыстолюбивого чиновничества: бюрократия. Без аппарата — чиновного люда, сосредоточивающего в своих руках обслу­живание и распоряжение механизмами власти, нельзя. Другое дело, что в соответствующей обстановке возникает почва перерождения аппарата,

²>ГЪббс Г. Избр. произв. М, 1965. Т. I. С. 364.

194

Власть

утрачивающего вторичный и приобретающего первичный, преобладаю­щий статус. Социальная симптоматика перерожденной аппаратной фазы

такова:

— формализм: отрыв аппарата (формы) от своих корней (содержания); иначе говоря, коллапсирование исполнительных инстанций, обособление их от воли и интересов долженствующих быть обслуживаемыми ими чле­нов общества. Базис этой черты — гипертрофия относительной автоном­ности аппарата, стимулируемая сбоями в системе отчета и контроля;

— волокита: нарочитое затягивание ведения дел ввиду либо непреднаме­ренной несостоятельности (профессиональная непригодность), либо умышленного вымогательства. В первом случае — неумение, во втором — чрезмерное умение использовать служебное положение. Некогда А. Сухо-во-Кобылин замечал: «Было на землю нашу три нашествия: набегали тата­ры, находил француз, а теперь чиновники облегли». Последнее бедствие, судя по всему, — наиболее опустошительное. Продолжается оно и поны­не. Никчемность нашей чиновничьей бюрократически-номенклатурной прослойки, работающей на самовоспроизводство, проявляется в ее него­товности не только брать на себя ответственность, но и выполнять свои прямые функции: рациональный контроль, учет, планирование, управление. Бесконечные вопросы, начинающиеся с «почему», буквально кричат о бе­зынициативности «крапивного семени», о его неспособности на какие-либо нетривиальные, попросту разумные, общественно полезные акции. Требо­вать творчества трудно, требовать же работы нужно всегда;

— казенщина: наблюдения за работой по видимости, с соблюдением всяческих конвенансов и в ущерб существу дела наводят на мысль, что, пожалуй, не ошибался К. Родбертус, отрицавший значимость непроизво­дительного (редистрибутивного) управленческого труда. Не случайно по­добные идеи возникли в недрах теории государственного социализма. По­скольку государственный (нетоварный) социализм, через центральное регулирование влечет внеэкономическое принуждение, логикой его раз­вертывания предусмотрен слой кунктаторов, канализирующих идущую снизу инициативу и втискивающих ее в прокрустово ложе административ­ных кодексов, реестров, регламентов, циркуляров. (Подобное свойствен­но всем патриархальным, традиционным обществам, консервирующим но­ваторство.) Изложенное позволяет изумиться, как же ошибался К. Маркс, считавший, что при социализме затраты на управление сразу же значитель­но сократятся по сравнению с тем, каковы они были раньше, и будут умень­шаться по мере развития нового общества;

— волюнтаризм: чиновник — не слуга, поступки его не автоматичны. Воз­можность служебных злоупотреблений, произвола обеспечена достаточными

13*

195Раздел IV

успеха»; протекционизмом, коррупцией, ростом подпольного предприни­мательства, сопровождающимися возникновением организованной пре­ступности, мафии;

ж) демократизация — последовательное, всестороннее отчуждение трудящихся от целенаправленного сознательного социального творчества, свертывание института учета и контроля снизу; расцвет политического назначенчества; ликвидация системы реальной выборности, сменяемости кадров, подбираемых по принципу угодничества, личной зависимости, преданности, родства.

В итоге — оформление непотистской плутократии, эзотеризация власт­но-политических структур, упрочение антигражданственного всепрони­кающего бюрократического государства-левиафана.

В экономической сфере:

а) эгалитаризм — специфический тип обмена деятельностью, основан­ный на уравнительности, подавлении инициативы, предприимчивости, на гипертрофии практики вознаграждения работников независимо от коли­чества и качества вложенного труда;

б) отторжение средств производства от производителей, оказенивание собственности — непроизводительность деятельности, формальный ха­рактер труда, ориентированного не на конечный продукт, а на отчетность;

в) огосударствление собственности, унификация форм производства — насаждение взамен здоровых конкурентных начал текнократических количественных ориентации, монополии производителей;

г) абсурдизация общественного производства — во имя сакрального плана приносятся в жертву реальные интересы социума и его развития (изъятие элитного зерна, сведение племенного скота и т. п.);

д) идеологизация экономики — подчинение производства умозритель­ным схемам, а не потребностям (вырубка виноградников, истребление винных запасов в угоду антиалкогольной кампании, регулярный засев пашни ради плана при отсутствии ресурсов ее обработки — поджоги це­линных полей — и т. д.);

е) редистрибуция — внетоварный, неэквивалентный, вертикальный продуктообмен в виде волевого изъятия центром прибавочного (зачастую и части необходимого) продукта с последующим его натуральным перераспределением, обмен, облеченный в форму внеэкономического при­нуждения и личной зависимости производителя.

Следствие указанного — упразднение независимых от государства субъектов собственности, способных к высокоэффективному, качествен­ному производительному труду на основе личной заинтересованности, разумной инициативы.

198

Власть

В социально-психологической сфере:

а) насаждение атмосферы устрашения — политика «бдительности» относительно «происков» внешних (небезызвестное: страна, в одиночку строящая социализм в ситуации враждебного империалистического окру­жения) и внутренних (подобное же клише об обострении классовой борь­бы по ходу строительства социализма) врагов. Некогда М. Салтыков-Щед­рин вопрошал: возможна ли такая история, содержанием которой был бы непрерывный бесконечный испуг? Оборачиваясь на наше прошлое, следу­ет сказать: возможна — это история командно-административного репрес­сивного социализма;

б) всеобщая регламентация сознания и деятельности — подверстыва-ние как личности, так и масс под «выверенные», утвержденные сверху сте­реотипы, штампы, модели потребления, культуры, образа жизни;

в) политизация духовности — инкорпорация в менталитет психологи­ческой и интеллектуальной презумпции благоговения, почитания, любви всего властно-государственного (вспомним оруэлловское министерство любви — учреждение, карающее всякого не охваченного любовью к вла­сти; у нас пошли дальше, распространив «высокие чувства» на руково­дство, предприятия, на законодательном уровне введя различия в судопро­изводство за проступки в отношении частных лиц и государственных контор);

г) манипуляция чувствами и убеждениями — деперсонализация лично­сти, под угрозой репрессий вынужденно сопрягающей духовные структу­ры не с близким ей полем ценностей, а с навязываемым извне.

В результате — разрушение амортизационных механизмов гражданско­го общества, опосредующих взаимодействия субъектов с государством; достижение некоей «прозрачности» фактических пренрамм мысли и дей­ствия, нравственных и жизненных позиций, интересов и идеалов, чувств, потребностей и страстей; подцензурность экзистенциальной и социальной активности индивидов, ее «открытость» парящему над миром командно-административному оку, играющему специфическую роль «универсаль­ной совести общества»; утрата суверенности, самоидентичности лично­сти, бесконтрольный диктат всесильной государственной машины.

В идеологической сфере:

а) культивация мифов планомерности, регулируемости жизни в ходе созидания действительности. Идея конструируемое™ реальности имеет значительную историю. Достаточно вспомнить учение об особой миссии русского народа (почвенники), программу возрождения страны П. Столы­пина, богостроительство (А. Богданов, В. Базаров, А. Луначарский) и др. Сюда же должна быть зачислена и концепция руководящей и направляющей

199τ