Yastrebitskaya_A_L_-_Srednevekovaya_kultura_i_gor

уродскую казну, облачаться в костюм, соответствующий статусу, а именно, надевать соболя, куницу, бархат, драгоценные камни, золотые и серебряные украшения. В 1426 г. в имперском Ульме дамам было разрешено носить шляпу и воротник из куницы. С середины XV в. мех был разрешен «благородным» бюргершам в качестве отделки: на рукавах, головном уборе, верхнем платье.

Утверждение короткого костюма сопровождалось рождением моды в современном смысле, «ибо с этого времени начинает действовать правило перемен в одежде» Ф. Бродель. В отличие от длинного платья, со временем унифицировавшегося и ставшего почти одинаковым по всей Европе, короткий костюм был сильно подвержен переменам. Фасоны его, не меняя главных принципов и тенденций в развитии одежды в целом, варьировали не только от страны к стране, но и в пределах одного и того же королевства — от одного княжеского двора к другому: ведь привилегированными законодателями мод в эту эпоху были князья-меценаты и придворная аристократия. И именно бургундскому двору Валуа, задававшему тон в среде европейской придворной знати почти до конца XV в., обязан короткий костюм своими наиболее роскошными и дерзкими воплощениями. При бургундском дворе вошло в обыкновение во время праздников и торжественных выездов облачать придворных и свиту в платье одного и того же цвета в соответствии с геральдическими цветами дома сеньора. Этот обычай, означавший первый шаг к униформе в современном смысле слова, был заимствован рыцарством и городами, которые для своего представительского костюма избирали расцветку в соответствии с цветами герба, хотя и следуя при этом принятому обществом в данное время модному фасону.

С середины XIV в. изменения одежды, хотя и не столь радикальные, как те, что были связаны с рождением короткого костюма, и не столь продолжительные, как прежде, по своему действию, входят в практику повседневной жизни. Историки костюма фиксируют их проявления в Западной Европе в 1340—1350,1380—1420, 1450—1460, 1492, 1539 гг. и позднее В конечном счете, это стало основой формирования национальных мод, так или иначе оказывавших друг на друга влияние и «последовательно преобладавших»: в XV в. это многоцветная и экстравагантная бургундская мода; костюм итальянского Возрождения — пышный, с большим квадратным декольте, широкими рукавами, золотыми и серебряными сетками, шитьем, золотистой парчой, тёмнокрасными атласами и бархатами, ставший примером для подражания на территории значительной части Европы; в XVI в. — испанский черный суконный костюм — «символ политического преобладания всемирной

369

империи католического короля»: облегающий камзол, штаны с пуфами, короткий плащ, высокий воротник с небольшим жабо; в XVII в. — костюм французский, «с яркими шелками и свободно^ покроя». Не прошли бесследно как для Западной, так и Восточной Европы возвышение со второй половины XV в. Османской импе- рии и войны с ней в последующие столетия, в которые так или иначе оказались втянуты все, но прежде всего центрально- ц восточноевропейские страны, особенно испытавшие на себе вли- яние турецкой моды.

«Европа и в дальнейшем остается многоликой, по меньшей мере до XIX века, хотя и готовой довольно часто признавать лидерство какого-то избранного региона». Это последовательное преобладание мод, как тонко подметил Ф. Бродель, является одним из ярких проявлений культурного единства Европы, которая «невзирая на свои ссоры или же по их причине была единой семьей. Законодателем был тот, кем больше всего восхищались, и вовсе не обязательно сильнейший, как полагали французы, любимейший, или же наиболее утонченный. Вполне очевидно, что политическое преобладание, оказывающее влияние на всю Европу, как если бы она в один прекрасный день меняла направление своего движения или свой центр тяжести, не сразу же оказывало воздействие на все царство мод. Были и расхождения, и отклонения, и случаи неприятия, и медлительность».

Взаимовлиянию мод, как и общеевропейской популярности в отдельные периоды той или иной из них, способствовало, вероятно, совокупное действие факторов разного порядка. Достаточно вспомнить об общеевропейском масштабе связей и отношений родства высших слоев феодальной знати, королевских и княжеских фамилий, дворов принцев крови, как, впрочем, и о фамильных отношениях патрицианских городских элит, являвшихся одним из важных факторов региональных и культурных взаимосвязей и политического сплочения. Следует, видимо, иметь в виду и то, что XIV в. и последующие столетия — это также время сложения новЬіх форм общеевропейской торговли (система постоянных контор, общеевропейских периодических ярмарок, вексельных расчетов и т.п.) и «европейского эконо\1Ьческого мира» с новыми, наряду со средиземноморскими, центрами притяжения на Северо-Западе европейского континента и в Центральной Европе. В этом контексте особенно выразительна роль моды: ее функция как одного из важных инструментов культурной коммуникации и формирования новых эстетических и шире — социокультурных представлений.

Конечно, в жестко стратифицированном сословном средневековом обществе движение моды определялось по существу господ-

370

с Т Б уК)ЩИМИ, власть предержащими слоями. Следование моде — привилегия знатных и богатых. Нет богатства — нет и свободы зЪІбора, нет возможности изменений, пишет Бродель, и с этим в принципе нельзя не согласиться. Бесспорно, увлечение переменами в одежде, развившееся с конца высокого Средневековья, затрагивало в первую очередь узкий высший слой, чей социальный и м и д ж включал в себя как обязательный компонент изобилие,

броскость, великолепие часто меняемых туалетов27 Вместе с тем, документы эпохи позволяют говорить и о достаточно развитом «чувстве моды» в более широких слоях, включая даже и такую казалось бы заповедную «зону традиционализма», как среда церковная.

Постановления церковных иерархов, начиная уже с XIV в., полны сетований на интерес клириков к модным аксессуарам и покроям одежды; их привлекают рясы с разрезами по бокам или спереди, башмаки с длинными носами, золотые и серебряные застежки и «другие причуды» типа, например, ложных длинных рукавов рясы, свисающих со спины или на грудь.

В 1360 и затем повторно в 1371 г. Кёльнский синод выступил с запрещением монахиням использовать модный головной убор типа «крузелес» (с украшениями и сложным перекрещением вуали), шпильки для волос с большими пуговицами и платье из многоцветной ткани. Констанцский собор 1414—1418 гг. в своих постановлениях сетовал, что духовенство пренебрегает церковным сословным платьем, «стремясь следовать мирской моде». Даже в строго регламентированной монастырской среде известны случаи обладания богатым и разнообразным гардеробом. Так, у одного из монахов пггирийского бенедиктинского монастыря св. Лампрехта, он, согласно описи (1498 г.), включал в себя: одну «шаубе из аррасского сукна с лисьим мехом» и другую, подбитую овечьим мехом, два «рока» (верхнее платье типа «камзола»), две рясы, старую и новую, шлафрок, шерстяную рубаху, четыре наплечника, «лейброк» (верхнее платье типа сюртука), «нагрудный мех», четыре льняных и две купальных рубахи, пару штанов, нижние «штанишки до колен», плащ для верховой езды, модную шапку типа гугель (петух), скуфью.

Соображения престижности иногда толкали на нарушения регламентации церковного сословного костюма и весьма высоких особ. В 1359 г. герцог Рудольф ГѴ Габсбург с одобрения папы Иннокентия VI ввел для каноников только что основанного венского соборного капитула особое облачение, допускавшее мирские вольности и даже красный цвет, составлявший привилегию кардиналов. Каноникам было разрешено при исполнении своих

371

должностных обязанностей облачаться в длинный «рок» и мантию красного цвета с золотым крестом на левой стороне груди. Под мантию, в зависимости от времени года, они могли пододевать либо шелковый плат, либо — мех. Если канонику предстояла поездка «верхом полями», он мог надеть сапоги и шпоры, шапку «гугель», котгу и плащ, «какой носят обычные люди». При этом одеяние должно быть также красного цвета. В 1364 г. новый папа Урбан V отменил этот порядок, санкционированный его предшественником, как «дерзость», и потребовал, чтобы венские каноники впредь следовали в своем облачении тем предписаниям, которые обязательны для каноников в габсбургских землях.

О моде как выражении неуемного стремления к перемене, охватившего «всю нацию», выразительно повествует Георг Викрам — автор немецкого шванка середины XVI в. «Как художник не имел никакого представления о том, как изобразить немцев в одежде». Один знатный человек, говорится в шванке, нанял художника, чтобы он расписал зал. Об этом художнике этот знатный человек знал, что он художник хороший. Сеньор приказал ему нарисовать все нации и все народы в их одежде и с обычным для них воинским снаряжением. Художник нарисовал всех «очень искусстно и художественно: евреев, датчан, язычников, турок, греков, сарацинов, арабов, индийцев» — всех, за исключением немцев. Он изобразил только одного абсолютно нагого с большим тюком сукна на спине. На недоуменный вопрос сеньора, что он хочет этим сказать, художник ответил: «нарисовать немецкое платье не по силам ни одному художнику во всем свете, так как немцы всякий день надевают на себя что-нибудь новенькое. И нельзя отличить друг от друга ни клирика, ни мирянина. Но этот тюк сукна я потому взвалил ему на спину, чтобы каждый имел возможность нагому немцу сделать платье по своему вкусу (кому какое понравится). Этим ответом сеньор удовлетворился и должен был художника вознаградить. Это случилось приблизительно 30 Лет тому назад». Но теперь хотел бы я знать, пишет автор, «если бы нашелся кто-нибудь, кто захотел бы нарисовать немцев, во что бы он их обрядил — ведь мир развивается?» На это он сам же и отвечает — в «плодерхозен»: так назывались широкие, свисающие клочьями штаны бродяги, свидетельствующие о мотовстве и пороках28 В этом ответе (как и в самом тексте) отразилось и характерное для позднего Средневековья стремление широких социальных слоев, в частности, городского населения, к присвоению того, что было привилегией знати, и озабоченность властей, моралистов И церкви этими посягательствами на костюм высших сословий, как нарушением социального равновесия.

372

Формирующееся с ХГѴ в. «чувство моды» сопрягалось с утверждением в средневековом сознании представлений о разнообразии, возможности выбора, переменах. Оно открывало простор для индивидуальных решений, вариаций моды в соответствии с личными вкусами. Немецкий историк повседневной средневековой культуры Леоние фон Вилкенс приводит интересный с этой точки зрения пример — фрески в Санта Мария Новелла во Флоренции (XV в.), изображающие дам из фамилии Торнабуони, которой капелла принадлежала, в роскошных туалетах. Ни одно из платьев, в которых они портретируются, не было похожим на другое ни по покрою, ни по цвету, ни по украшениям29 Но усиление индивидуалистического сознания означало, как неизбежное следствие, ослабление сословных границ и предписаний. Оставаясь достоянием знати, мода в позднее Средневековье вместе с тем все больше и больше становится образцом для подражания и других социальных групп. И это находит отражение в костюме этой эпохи, запечатлевающем притязания и претензии различных социальных ориентации, как результат усложнения стратификации феодального общества.

ГОРОД И МОДА.

БЮРГЕРСКИЙ СОСЛОВНЫЙ КОСТЮМ

Развитие костюма на исходе высокого и в позднее Средневековье было отмечено «вторжением» в эту заповедную сферу феодальной знати бюргерства. Осознавшая свою общественную значимость и мощь городская элита и состоятельные слои адаптировали аристократическую моду, трансформируя ее в соответствии со своими представлениями и образом жизни и все более и более воздействуя, в свою очередь, на ее дальнейшее движение. Результатом стало постепенное сложение бюргерского сословного костюма — «городской моды». Этот процесс был особенно интенсивен не в последнюю очередь из-за слабости центральной власти в немецких землях. Выразительные свидетельства включения города в движение моды сохранило нам городское законодательство, так же как и моралистические сентенции проповедников.

В Средневековье, в гораздо большей степени, чем в обществе современном, одежда и ее аксессуары служили показателем социальной значимости индивида и средством его самоидентификации. Платье было призвано сделать видимым место человека в обществе. И прежде всего именно в этой функции одежды коренится один из импульсов тех огромных трат и неуемных стремлений к изме-

373

нению костюма, сообщениями о которых наполнены источники с XIII по XVII в. «никто не должен украшать себя модой, присущей другим, каждый должен носить платье, согласно своему положению, — утверждал Хенрих Тайхнер (ум. 1373/77 г.) — автор трактата «О длинных шлейфах и высоких вуалях»30

Лишь аристократия, знать обладала в этой общественной системе правом демонстрировать роскошь, блеск драгоценностей, яркие краски, броскость покроя. Позиция ведущих слоев городского общества, тех, в чьих руках, собственно, находилось городское законодательство, оказывалась двойственной. Следуя, согласно своим привилегиям, аристократическим обычаям и привычкам во всех сферах повседневной жизни, они вместе с тем в своей социальной политике стремились утверждать бюргерские ценности и добродетели: бережливость, скромность, соразмерность трат возможностям. «Luxus» — роскошь. Согласно духу городских постановлений, — это жить не по средствам. Это траты, большие, чем положено по происхождению, должности, профессии, размерам имущества, капитала, земельных владений. Но «Luxus» это также и «мотовство», «расточительство», чреватые угрозой собственному благополучию, разорением наследников и, в конечном счете, общему благосостоянию городской общины, бравшей на себя, согласно праву, обязательства поддерживать своих обедневших членов; наконец, роскошь наносит ущерб общественной нравственности. Аргументируя вводимые ограничения в расходах бюргеров на одежду, городской совет Лейпцига указывал в своем специальном постановлении (1463 г.), на то, что увлечение женщин модой, злоупотребление роскошью чревато угрозой благополучию их домашних и наносит ущерб их доброму имени как хозяек. Такие женщины, говорилось в постановлении, вынуждены экономить в расходах на пищу, для этого они заменяют вино водой и покупают мясо плохого качества. В конечном счете, они рискуют оказаться в «неприличном обществе».

Городские проповедники предостерегали бюргерш от следования «дурным наклонностям обедневших аристократок»; стремясь роскошно одеваться, увешивая себя жемчугами и браслетами, подобно* высокородным княгиням, пишет Ханс Винтлер, они вынуждены скрывать, что на кухне у них царит пустота, что они разбавляют вино водой или вообще отказываются от его употребления, что едят тощую свинину31.

Бюргершам не рекомендовалось носить дорогие ткани с серебряной и шелковой нитью, иноземные меха, драгоценные камни. Сколь действенны были эти постановления? Свидетельства говорят сами за себя. Так, в Лейпциге в 1463 г. городской совет,

374

запрещая бюргершам шить платья из роскошных тканей, называл лишь шелк и бархат. В постановлении 1506 г. перечень запрещенных для широкою употребления заморских и дорогих тканей включал уже такие их сорта, как атлас, тафта, дамаст, цендаль, ткэбин, зеттин, шарлах, аррас. Стремление зажиточного бюргерства к «представительской» роскоши, к самоутверждению через одежду было неодолимо. Автор бернской хроники Диебольд Шиллинг рассказывает под 1470—1471 гг. о протесте знатных бюргерш против запрета носить им «длинные хвосты» — шлейфы на платьях. Бюргерши ссылались на то, что не стремятся носить такие платья, равно как и платья из шелка и шитые золотом, постоянно, тем более в будни. Они просят только разрешить им носить платья с длинными шлейфами для того, чтобы их «отличали от других, что принесет пользу».

В вопросах моды законодатели и проповедники призывали к «мере», «следованию обычаю», к тому, что «идет исстари». Но со временем приходилось все же делать уступки. Нюрнбергский устав об одежде 1480 г. был вынужден разрешить богатым бюргершам носить шаубен. Одновременно, исходя из реально существующей практики, совет отменял введенный ранее собственный запрет мужчинам одеваться в короткое платье с разрезами на рукавах. Несколькими десятилетиями ранее (ок. 1356 г.) совет города Франкфурта-на-Майне постановил, что вопрос о длине платья и рукавов каждый должен решать по «собственному разумению».

Австрийский историк средневековой материальной культуры и повседневности X. Хундсбихлер сделал любопытное наблюдение относительно смысла, вкладываемого в городской среде в слово «мода», «модный»32 Выступая против моды (башмаки и сапоги с длинными загнутыми носами — шнабелыпуе, предельно короткое и обтягивающее верхнее платье по бургундской моде, типа шекке, «рогатый чепец» и т.п.) городские законодатели, пишет историк, в отличие от проповедников, хронистов, поэтов, порицали ее не столько как «чужой обычай», «иноземное влияние», сколько как отход от традиции, вызывающее настороженность новшество. Появление новых форм и фасонов одежды объяснялось с точки зрения христианских топосов — связывалось «с присущей человеческой натуре» склонностью к «гордыне», «суетности», с высокомерным стремлением выделиться, отличиться от других, изыскивая для этого все новые и новые средства.

Тяготение к «роскоши» отождествлялось в этом контексте с безнравственностью, а изменения моды — с упадком нравов. Постановления городских советов ХГѴ в. и последующих столетий

375

об одежде носят церковно-моралистическую окраску, направлены против «постыдного оголения» — эротизации и сексуализации костюма: узких и коротких мужских одежд, обнажающего тело

женского костюма, эротизирующих его шнуровок, застежек на пуговицах и т.п. «Постыдной» объявлялась также практика ношения женщинами плащей мужского фасона и шапок гугель. Вместе с тем, городские советы, определяя привилегии городского патрициата, строго следили далее, чтобы костюм и украшения бюргерщ соответствовали величине имущества их супругов, официально зафиксированной списками налогового обложения. Законодатели особо вьщеляли «неблагородные» профессии (к ним в разных городах причислялись разные ремесла, нередко льноткачи, кожевники, цирюльники и др.); женам этих ремесленников запрещалось надевать украшения, «которые носят почтенные женщины» (например, коралловые бусы).

С течением времени, по мере усложнения профессиональной, имущественной и социальной структуры городского населения, подобная регламентация не только не ослабевает, но и становится все более детальной и дифференцированной, жесткой, особенно в определении типа костюма и аксессуаров каждого из «разрядов» городского населения.

Эта линия городского законодательства об одежде, тесно переплетающаяся с традиционными постановлениями «против роскоши» в одежде, показательна как отражение процесса становления бюргерского, городского сословного костюма, собственно «городской моды». Процесс этот, как отмечалось выше, достаточно выражен уже в XIII—XIV столетиях. Он интенсифицируется в позднее Средневековье и на рубеже раннего Нового времени и прослеживается в законодательстве практически всех европейских городов. Статут об одежде 1453 г. итальянского города Болоньи подразделял жительниц его на три «разряда», детально регламентируя все элементы одежды для каждого из этих «разрядов», включая ткань, покрой рукавов, расцветку, украшения. Так, относящиеся к первому, высшему аристократическому разряду почтенные матроны и незамужние юные дамы получали право на платья из бархатЯ. и дорогих сортов шерсти алого и розового цветов и со шлейфом «длиною в два локтя». Им разрешалось носить («не нарушая норм благочестия») до шести перстней и ожерелья только из кораллов (но не из жемчуга — привилегии нобилей). Праздничный наряд включал два драгоценных камня: один на груди, другой — на лбу. Женам и дочерям «перинных дворян» — университетских профессоров и «новых дворян» (тех, кто, занимаясь коммерцией, денежными операциями и имея отношение к про-

376

изводству, не был связан с физическим трудом) разрешалось носить платья со шлейфом в «пол-локтя», а на пальцах — только четыре перстня. Низшую ступень составляли жены и дочери «художников» (архитекторы, ювелиры) и ремесленников. Им разрешалось платье со шлейфом длиною «в треть локтя», два перстня, но никаких ожерелий. Ткани с золотым и серебряным узором, мех горностая, как атрибуты сеньориальной аристократии, запрещались горожанам всех трех разрядов.

Выразительные свидетельства становления сословного бюргерского костюма и знаковой функции его элементов содержат постановления властей немецкого имперского города Нюрнберга, занимающего одно из центральных мест в этом процессе. Почти до 30-х годов XVI в. постановления городского совета об одежде не выходили практически за пределы традиционно средневековых предписаний, осуждающих роскошь и чрезмерные затраты в различных областях повседневной жизни. Они еще и в 60-х годах были адресованы вообще к «почтенным женщинам и девицам» — «женам и дочерям бюргеров и небюргеров» (проживающих в Нюрнберге); «почтенным мужам, бюргерам и небюргерам». Все они должны были носить платье, отвечающее их положению как горожан и отличающееся как от аристократического, так и от крестьянского. О сознательном, сословном нормировании одежды, подчеркивающей особый статус горожанина и противопоставляющей его не только обитателям замка, но и «деревенщине», красноречиво свидетельствует высказанное в образной форме крестьянское требование, которое приводит Мартин Лютер в своей проповеди о 5-й Книге Моисея (1529 г.): «Об этом заявили восставшие крестьяне: мы хотим также носить куньи шаубен и золотые цепи и жрать молочных поросят!»33

В то время как первое изданное печатным способом (в 1568 г.) постановление об одежде выделяло только патрициат и «почтенных людей», противопоставляя им на другом конце социальной иерархии «слуг» и «девиц из лавок», то последующие постановления (вплоть до 1657 г.) закрепляли и оформляли сословную дифференциацию. Уже постановление 1583 г. делало различия между четырьмя статусами: «самым первым положением», «торговыми и купеческими людьми», «обычными мелочными торговцами и ремесленниками» и «состоящими в услужении». Постановления 1618 и 1657 гг. шли дальше, они содержали детальные предписания для каждого из шести «разрядов»: патрициата (1), самостоятельных «уважаемых торговых людей» (2), торговых людей больших «почтенных и известных компаний» (3), мелких торговых людей, розничных торговцев из ремесленного сословия (4), «обычных»

377

лавочников и ремесленников (5), ремесленных подмастерьев и служанок (6).

Запреты и регламентации этих постановлений касались всех видимых и выставлявшихся на всеобщее обозрение составных частей костюма — верхней и уличной одежды (белье и нижнее платье не регламентировались). Речь шла о разных типах верхней одежды: вамс, мантель, рок, шаубен, а также об обуви, головных уборах, украшениях, модных аксессуарах. При этом порицалась уже не индивидуальная склонность к роскоши (как «грех гордыни» и суетность), а — посягательство, претензия на «чужой статус».

Так, в 1570 г. некая бюргерша «супруга Вайля Кристофа» была привлечена к штрафу за слишком роскошное верхнее платье (рок), носить его, однако, ей было разрешено после того, как она смогла «правдиво заверить», что надевает его только дома и никогда — вне его.

Под давлением реальностей жизни законодатели вынуждены были идти на уступки, допуская дорогие одежды, увеличение затрат на них и необходимые аксессуары. Показательно, что со второй половины XVI в. усиливается имитация на рынке дорогих, роскошных тканей, появляются поддельные украшения, что открывает возможность средним и низшим социальным слоям городского населения приобщиться к моде. Но, уступая в этом, юродские власти прилагали все усилия, чтобы оградить от посягательств «нуворишей» и чрезмерных новаций торжественный костюм, принятый в высших социальных слоях бюргерства, — подчеркнуто консервативный в своих линиях, порой даже немодный.

«Erber tracht» — фамильная, благородная мода, — костюм, переходящий по наследству, так определяли сами современники содержание этого собирательного термина, фигурирующего в документах для обозначения бюргерского сословного костюма. Главные элементы женского сословного, патрицианского костюма составляли (следуя исторической терминологии): пюндляйн, или бюндляйн (тип чепца), кетген (цепи), цветные шаубен.

Среди этих составных частей городской сословной моды одно из первых мест принадлежало головному убору. Именно он прежде всего выражал ранг и достоинство носившей его. До и в 30-е годы XVI в. сословный головной убор знатной дамы составлял чепец с «крыльями» (так называемый нгпорце). Знатные патрицианки надевали его отправляясь в церковь и в других торжественных случаях. С 30-х годов входит в моду пюндляйн. Запечатленные на рисунках и картинах Альбрехта Дюрера, оба типа женского головного убора могут быть описаны достаточно точно. Штюрце состоял из двух частей: нижнего чепца, плотно прилегавшего к голове,

378