Brodel3

Пенсильвании оставалось 300 индейцев, 1500 — в штате Нью-Йорк, 1500 — в Массачусетсе; 10 тыс. — в обеих Кароли-нах»29. Точно так же и на Антильских островах туземное население, противостоявшее испанцам, голландцам, французам и англичанам, было устранено, став жертвой завезенных из Европы болезней и ввиду невозможности для пришельцев его использовать30.

432 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

Напротив, в густонаселенных зонах, на которые с самого начала была нацелена испанская конкиста, индеец оказался легко подчиняющимся власти. Он чудесным образом пережил испытания конкисты и колониальной эксплуатации: массовые убийства, безжалостные войны, разрыв социальных уз, принудительное использование его «рабочей силы», смертность, какую влекли за собой повинность носильщиков и работа на рудниках, и в завершение всего — эпидемические заболевания, принесенные из Европы и Африки белыми и неграми. Центральная Мексика, имевшая население в двадцать пять миллионов жителей, дошла, как полагают, до остаточного населения в один миллион. Такая же катастрофа обнаружилась на острове Эспа-ньола (Гаити), Юкатане, в Центральной Америке, немного позднее — в Колумбии31, Впечатляющая деталь: в Мексике в начале конкисты францисканцы проводили службы на папертях своих церквей — такими многочисленными были толпы верующих; но с конца XVI в. мессу служили внутри этих же самых церквей, даже в простых часовнях32. Мы присутствуем при фантастическом регрессе, несоизмеримом даже со зловеще знаменитой Черной смертью, бывшей бичом Европы XIV в. Однако масса туземного населения не исчезла, оно восстановилось начиная с середины XVII в., естественно, к выгоде испанских господ. Эксплуатация индейца продолжалась в полурабской форме энкомъенд, городской прислуги и принудительного труда на рудниках, обозначавшегося общим названием репартимьенто (repurtimiento) и известного в Мексике как коатекитль (coatequitl), а в Эквадоре, Перу, Боливии и Колумбии — как мита (mita)33.

Однако с XVI в. в Новой Испании появился и «свободный» труд наемных рабочих, в результате сложного кризиса. Прежде всего вследствие сокращения индейского населения обнаружились настоящие Wustungen, опустевшие зоны, как в Европе XIV и XV вв. Земля вокруг индейских деревень «сжалась», как шагреневая кожа, и именно на спонтанно возникавших или созданных произвольными конфискациями опустевших пространствах развивались крупные имения — асьенды. Для индейца, желавшего спастись от коллективной барщины, которую навязывала ему его деревня, а также государство, изыскивавшее рабочую силу, возможно было бегство: на асьенды, где развивалось фактическое рабство и где позже окажутся вынуждены прибегнуть к наемным работникам; в города, где его принимали в число домашней прислуги и в мастерские ремесленников; наконец, на рудники — не только на слишком близкие рудники в районе Мехико, где сохранится принудительный труд, но дальше к северу, в тех поселениях, что вырастали посреди пустыни, от Гуанахуато до Сан-Луис- Потоси. Там было рассеяно больше 3 тыс. рудников, порой крохотных, на которых работало в целом в XVI в. от 10 до 11 тыс. горняков и, может быть, 70 тыс. в XVIII в. Рабочие при-

ОБЕ АМЕРИКИ, ИЛИ ГЛАВНАЯ СТАВКА ИЗ ВСЕХ 433

ходили туда отовсюду — индейцы, метисы, белые, которые к тому же перемешивались. Введение после 1554—1556 гг. процесса амальгамирования34 позволило обогащать бедную руду, снизить общие затраты и увеличить производительность труда и производство.

Как и в Европе, этот маленький мирок горняков существовал сам по себе; как хозяева, так и рабочие были расточительны, беззаботны^ приверженцы к игре. Рабочие получали partido — своего рода премию — в зависимости от количества добытой руды. Их заработки были очень высокими (все, конечно, относительно), но и ремесло их было ужасным (порох не использовался до XVIII в.), и было то население беспокойное, склонное к насилию, а при случае и жестокое. Рудокопы пили, пировали; и то был не только «искусственный рай», о котором с веселым изумлением писал один историк35, а какойто нелепый праздник, и кроме всего, настойчивая потребность обратить на себя внимание. В XVIII в. все это еще усилилось, как если бы процветание было дурным советчиком. Случалось, что у рабочего в кошельке оказывалось в конце недели 300 песо36, их тут же тратили. Какой-нибудь рудокоп покупал себе парадные одежды, рубашки из голландского полотна. Другой приглашал 2 тыс. человек попировать за его счет и растрачивал 40 тыс. песо, которые ему принесло открытие небольшого месторождения. Так варился в собственном соку этот мирок, никогда не ведавший покоя.

На рудниках Перу, самых значительных в Америке в XVI в., зрелище было не таким театральным и, по правде, менее веселым. Амальгамирование появилось там с запозданием, в 1572 г., но здесь оно не станет освободителем. Подневольный труд (мита) сохранился, и Потоси оставался адом. Не сохранилась ли система в силу самого своего успеха? Это возможно. Только в конце столетия Потоси утратит царственное положение, которого он более не обретет, невзирая на возвращение к активной деятельности в XVIII в.

В конечном счете индеец вынесет на своих плечах бремя первых крупного размаха хозяйственных предприятий в Новом Свете в интересах Испании: горные разработки; сельскохозяйственное производство — достаточно вспомнить о возделывании маиса, основе выживания Америки; обслуживание

караванов мулов или лам, без которых было бы немыслимо перемещение белого металла и многих других продуктов — официально от Потоси до Арики, а контрабандным путем — из Верхнего Перу через Кордову до Рио-де-ла-Платы37.

Зато там, где индейцы существовали лишь в виде раздробленных племенных образований, европейской колонизации пришлось многое строить самой: так было в Бразилии до эпохи сахарных плантаций; так было во французских и английских колониях на «континенте» или на Антильских островах. До самых 70-80-х годов XVII в. англичане и

434 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ ОБЕ АМЕРИКИ, ИЛИ ГЛАВНАЯ СТАВКА ИЗ ВСЕХ 435

французы широко обращались к услугам «завербованных» (это французский термин) или identured servants (это английский термин для обозначения слуг, работающих по надлежащим образом зарегистрированному контракту). «Завербованные» и «слуги» были почти что рабами38. Их судьба не слишком отличалась от участи начинавших прибывать негров; как и последних, их перевозили через океан в глубине трюмов на тесных кораблях, где не хватало места, а пища была омерзительной. Кроме того, когда они прибывали в Америку за счет какой-то компании, последняя была вправе возместить себе свои затраты: тогда «завербованных» продавали, не более

ине менее как невольников; покупатели прослушивали и ощупывали их, как лошадей39. Конечно, ни «завербованный», ни «слуга» не были ни пожизненными, ни потомственными рабами. Но тем менее заботился хозяин о том, чтобы их поберечь: он знал, что утратит их по истечении срока найма (36 месяцев на французских Антильских островах, от 4 до 7 лет в английских владениях). Как в Англии, так и во Франции использовали все средства, дабы набрать нужных эмигрантов. В архивах Ла-Рошели было обнаружено больше 6 тыс. контрактов с «завербованными» за период с 1635 по 1715 г. Половина завербованных были из Сентонжа, Пуату и Ониса, провинций, неверно

представлявшихся богатыми. Для увеличения числа выезжающих к лживой рекламе добавили насилие. В некоторых кварталах Парижа проводили облавы40. В Бристоле попросту похищали мужчин, женщин и детей, или же немалое число тяжких приговоров умножало число «добровольцев», готовых ехать в Новый Свет и спасавшихся таким путем от петли. Короче говоря, на колонии осуждали, как на каторгу! При Кромвеле состоялись массовые отправки шотландских

иирландских заключенных. С 1717 по 1779 г. Англия направила в свои колонии 50 тыс. ссыльных41, и в 1732 г. гуманный евангелист Джон Оглторп основал новую колонию Джорджию, желая собрать там весьма многочисленных заключенных за долгий Следовательно, существовало широко распространенное и долго длившееся «рабство» белых.

Эрик Уильяме настаивает на этом, ибо, на его взгляд, виды рабства в Америке замещали друг друга и в некотором роде между собою сообщались: заканчивался один вид, утверждался другой. Смена эта происходила не автоматически, но в целом правило было очевидно. Белое «рабство» вступило в игру лишь в той мере, в какой недоставало индейского, а рабство негров, эта громадная проекция Африки в Новый Свет, развилось только из-за нехватки труда индейцев и рабочей силы, доставляемой из Европы. Там, где негр не использовался, например при возделывании пшеницы к северу от Нью-Йорка, «слуга» (servant) сохранится вплоть до XVIII в. Следовательно, на карту были поставлены потребности колониальной [экономики], которая диктовала изменения и

последовательность по причинам экономическим, а не расовым. Эти причины «не имели ничего общего с цветом кожи»43. Белые «рабы»

уступили место, потому что обладали тем недостатком, что были таковыми лишь временно; а возможно, они стоили слишком дорого, хотя бы из-за своего питания.

Эти «завербованные» и «слуги», будучи однажды освобождены, распахали и отвоевали для земледелия небольшие хозяйства, в которых возделывали табак, индиго, кофе, хлопок. Но впоследствии они зачастую проигрывали в противостоянии крупным плантациям, рождавшимся на базе возделывания культуры-завоевательницы — сахарного тростника, — предприятиям дорогостоящим, а значит, капиталистическим, которые требовали значительной рабочей силы и оборудования, не говоря уже об основном капитале. И в этом основном капитале черный невольник имел свое место. Крупная собственность сахарных плантаций вытеснила мелкую собственность, которая, однако, помогла ее созданию: отвоеванная земля, раскорчеванная мелким землевладельцем, поднимавшим целину, и в самом деле благоприятствовала устройству плантаций. В недавнем прошлом, к 30-м годам нашего столетия, этот же самый процесс можно было увидеть в начинавших разрабатываться районах штата Сан-Паулу, в Бразилии, где временная мелкая собственность подготавливала почву для крупных кофейных фазенд, которые в конце концов ее сменяли.

В XVI и XVII вв. с появлением крупной (относительно крупной) земельной собственности

умножилось число черных невольников, бывших необходимым, sine qua поп, условием ее существования. После резкого снижения численности индейского населения экономический процесс, открывший Америку для африканского населения, шел сам собой: «Именно деньги, а не страсти, добрые или дурные, сплели заговор»44. Африканский невольник, более сильный, чем индеец (утверждали, что один негр стоит четырех индейцев), более послушный, более зависимый, поскольку он был оторван от своей родной общины, покупался, как товар, даже на заказ. Деятельность торговцев нефами позволит создать громадные для своего времени сахарные плантации предельных размеров, обеспечивавших перевозку тростника на телегах: тростник, чтобы он не испортился, должен был сразу же после срезки доставляться на мельницу и без задержки размалываться45. На таких обширных предприятиях было место для регулярного, хорошо разделенного, однообразного труда, не требовавшего высокой квалификации, за вычетом трех или четырех должностей технических специалистов, квалифицированных рабочих. Покорность, ровный характер, сила работников-негров сделали из них орудие наименее дорогое, самое эффективное и вскоре затем единственно желанное. Если в Виргинии и в Мэриленде табак, поначалу возделывавшийся мелкими земельными собственниками — бе-

436 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

лыми, познал живейший подъем в 1663-1699 гг.46 (его экспорт вырос вшестеро), то произошло это потому, что состоялся переход от труда белых к использованию рабочей силы негров. В то же самое время, как и полагается, появилась полуфеодальная аристократия, блистательная, образованная, но и склонная к произволу. Табак, возделывавшийся в больших масштабах на экспорт, как пшеница на Сицилии или в Польше, как сахар на бразильском Северо-Востоке (Nordeste) или на Антильских островах, породил такой же социальный строй. Одинаковым причинам соответствовали аналогичные результаты.

Но негра использовали и для множества других работ. Так, старательская золотодобыча в Бразилии, что началась в последние годы XVII в., возникла в результате доставки в сердце Mwac-Жераиса, Гоя-са и сертана Баии тысяч черных невольников. И если негры не будут работать на серебряных рудниках в Андах или на севере Новой Испании, то потому (это была весомая причина), что во внутренних районах континента, после нескончаемого путешествия, они стоили дороже, чем на Атлантическом побережье, а не только потому, как утверждали, что холода горных высот (что играло свою роль) не позволяли им заниматься очень тяжким горняцким трудом.

В действительности разные виды подневольной рабочей силы в Америке были более взаимозаменяемы, чем принято считать. Индейцы могли быть старателями, как это было вокруг Кито. Точно так же отбросим вздорные рассуждения о невозможности якобы для белого жить в тропиках, занимаясь физическим трудом (как считал среди тысяч других и Адам Смит)47. «Завербованные» и «слуги» прекрасно работали там в XVII в. Прошло больше ста лет с тех пор, как немцы обосновались в Сифорте на Ямайке: они там еще живут и трудятся. Итальянские землекопы вырыли Панамский канал. И возделыванием сахарного тростника в тропических областях Северной Австралии целиком заняты белые. Точно так же на Юге США вновь заняла немалое место белая рабочая сила, тогда как негры эмигрировали на Север, в суровый климат, и, не чувствуя себя от этого ни лучше, ни хуже, живут в Чикаго, Детройте или в Нью-Йорке. А тогда если один климат (который, повторяю это, все же играл свою роль) не определял распространение и внедрение людей по всему Новому Свету, то этим, вполне очевидно, озаботилась история — сложная история европейской эксплуатации, но также и предшествовавшего ей могучего прошлого американских индейцев, которое успехами инков и ацтеков заранее и неизгладимым образом утвердило на американской земле постоянное индейское присутствие. В конечном счете история дала выжить до наших дней индейской Америке, Америке африканской и Америке белой. Она перемешала их, но недостаточно, ибо и ныне они продолжают в массовом масштабе отличаться друг от друга.

ОБЕ АМЕРИКИ, ИЛИ ГЛАВНАЯ СТАВКА ИЗ ВСЕХ 437

НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ Кто только не повторял, что Америка была вынуждена заново начать путь Европы? Это верно отчасти,

но достаточно для того, чтобы не последовать буквально за Альберто Флоресом Галиндо48, который желал бы устранить любое европейское истолкование какого бы то ни было американского явления. В общем Америке пришлось самой по себе и так, как она это смогла, пройти долгие этапы европейской истории, правда не придерживаясь их порядка или моделей. Там мы снова встречаем, хоть и в перемешанном виде, европейский опыт — античность, средние века, Возрождение, Реформацию49. Так я сохранил зрительное воспоминание об американских зонах первоначального освоения, которые лучше любого ученого описания приводят на память зоны расчистки средневековых лесов Европы в XIII в. Точно так же определенные черты первых европейских городов Нового Света и их патриархальных семейств восстанавливают для историка приблизительную античность — наполовину

истинную, наполовину ложную, но незабываемую. Я также признаюсь, что меня зачаровывает история этих американских городов, что вырастали раньше деревень, в крайнем случае — одновременно с ними. Они позволяют представить в ином свете великий и решающий урбанистический натиск Европы XI-XII вв., в котором большинство медиевистов желает видеть лишь медленно вызревавший плод сельскохозяйственного, а не торгового и городского подъема. И тем не менее!

Будет ли разумно усматривать здесь только простые реминисценции, в то время как Европа контролировала развитие заморских земель и навязывала им свои правила? В той мере, в какой каждая метрополия желала безраздельно удерживать свой кусок Америки, навязывая ему соблюдение «колониальных договоров» и уважение к «исключительным правам», а общества по другую сторону Атлантики почти не могли уйти от опеки издалека и от навязчивых образцов Европы, бывшей в самом деле породительницеи (genitrix), которая внимательно следила за своими чадами и у которой моменты ослабления внимания бывали лишь поначалу, в безвестности и незначительности первых поселений. Англия и Испания предоставили своим первым Америкам расти в свое удовольствие, так, как те могли или даже желали. Затем, когда дети выросли и достигли процветания, их взяли в руки и, когда все стало на место, наступила, как говорили, «централизация» к выгоде институтов метрополии. Централизация была естественной, тем лучше воспринимавшейся, что она была необходима для обороны юных колоний от посягательств других европейских держав. Ибо соперничество между теми,

438 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

ОБЕ АМЕРИКИ, ИЛИ ГЛАВНАЯ СТАВКА ИЗ ВСЕХ 439

кто совместно делил Новый Свет, оставалось сильным. На сухопутных границах и в неменьшей степени вдоль нескончаемых побережий Америки происходили беспрестанные конфликты. Централизация наверняка облегчалась также тем фактом, что внутри колонии она обеспечивала господство белого меньшинства, а последнее оставалось привязанным к верованиям, мыслям, языкам и манере жить «старой» Европы. Земельная аристократия, которая удерживала в XVIII в. центральную долину Чили, — в действительности малочисленная, но эффективная, активная, привыкшая господствовать — насчитывала «каких-нибудь 200 семейств»50. В 1692 г. богатейшими людьми Потоси была горстка важных особ, «разодетых в золотую и серебряную парчу, понеже любое другое одеяние для них недостаточно хорошо»51; роскошь в их домах была неслыханной. А сколько их было, богатых бостонских негоциантов, накануне революции 1774 г.? А ведь тем, что спасало эти крохотные группки, была, несомненно, пассивность тружеников, прежде всего она, но также и пособничество общественного порядка, который охватывал все и в поддержании которого любой ценой была заинтересована Европа.

Правда, эти общества выказывали себя более или менее покорными, более или менее зависимыми по отношению к метрополиям. Но недисциплинированность, когда она случалась, ничего не изменяла в их существе, их строе и их функциях, неотделимых от того строя и тех функций, что составляли костяк европейских обществ, минувших и нынешних. Из таких обществ менее всего покорными и менее всего удерживаемыми в руках были те, которые не оказывались захвачены великими течениями межконтинентальных обменов, те, чью «заурядную экономику... не увлекал какой-нибудь господствовавший продукт»52, какое-нибудь управляемое издалека, из-за Атлантики, производство53. Такие общества и экономики, мало интересовавшие европейских негоциантов и не получавшие ни капиталовложений, ни заказов, оставались бедными, относительно свободными и обреченными на автаркию. Таков был случай пастушеского Перу по другую сторону Анд, выше линии густых лесов Амазонии; таким был случай зоны крупных владений в льянос Венесуэлы, где энкомендеро не давали авторитарному правительству в Каракасе лишить их силы. Так обстояло дело в долине Сан-Франсиску, этой «реки стад», больше чем наполовину одичавших внутри Бразилии, где какой-нибудь феодальный сеньор, как Гарсиа ди Резенди, владел, как говорили, столь же обширными (но практически пустынными) землями, как вся Франция Людовика XIV. И так же выглядела обстановка в любом городе, в достаточной мере затерянном в американском пространстве, достаточно изолированном, чтобы быть вынужденным управляться самостоятельно, даже если у него не было никакого «зуда» независимости. В конце XVII в., даже в XVIII в. Сан-Паулу, старинная столица первых бандей-рантов54, оставалась примером такой вынужденной независимости. «У португальцев, — писал в 1766 г. Аккариас де Серионн, — мало поселений во внутренних областях Бразилии; город Сан-Паулу — тот, который они рассматривают как самый значительный... Этот город находится более чем в двенадцати часах пути в глубь материка»55. «Это, ~-говорит Кореаль, — своего рода республика, созданная при своем основании всякого сорта людьми без стыда и совести»56. «Паулисты» считали себя свободным народом. По правде гово ря, то было осиное гнездо: они разбойничали на дорогах внутренних областей, а если они и снабжали продовольствием лагеря рудокопов, то и совершали

заслуживающее внимания накопление. В Испанской Америке были даже настолько богатые креольские купцы, что в конце XVIII в. начали поговаривать, что Испания-де — колония своих колоний! Было ли это просто фразой? Или выражением испанского раздражения против людей, которые не умели знать свое место? Во всяком случае, за время кризисов борьбы за независимость мы десятки раз отметим конфликты, яростную вражду между купцами Нового Света и капиталистами метрополий. Так было в Бостоне. Так было в Буэнос-Айресе, где в 1810 г. купцы города пожелали порвать с кадисскими негоциантами. Так было и в бразильских городах, где враждебность переходила в ненависть к португальским купцам. В Рио-де-Жанейро, где кража со взломом и убийство были делом заурядным, португальский купец с пальцами, унизанными перстнями, выставлявший у себя дома напоказ свою серебряную посуду, был ненавистным врагом. Ему наносили удары как могли, за отсутствием иных возможностей чаще посредством жестокой насмешки, делавшей из него настоящий комический персонаж, тупой, отвратительный, а при случае и обманутого супруга. Стоило бы проделать захватывающее социально-психологиче- ское исследование о тех, кого по всем странам Испанской Америки именовали чапетонами (chapetones) или гачупинами (gachupines), дабы обозначить вновь прибывших из Испании, с их неопытностью, их претензиями и зачастую с их заранее сколоченным богатством. Они прибывали на подкрепление уже обосновавшимся небольшим группам, которые занимали господствующее место в торговле. Именно таким образом вся Мексика оказалась под владычеством купцов родом из баскских провинций или из горных районов за Сантандером. Эти купеческие семейства выписывали из Испании племянников, кузенов, соседей по своим родным деревням, они набирали помощников, преемников и зятьев. Новоприбывшие без труда одерживали верх в «матримониальной гонке». В 1810 г. Идальго, мексиканский революционер, который желал бы, как и многие другие, положить конец гачупинской иммиграции, обвинил их в том, что это-де люди «извращенные... Движущая пружина всей их ажитации лишь гнусная скаредность... Они католики только из политических соображений, а их Бог — деньги (Su Dios es el dinero)»6*.

ПРОМЫШЛЕННОЕ СОПЕРНИЧЕСТВО

В промышленном плане, как и в плане торговли, давно назревал конфликт между колониями и метрополией. С конца XVI в. продолжительный кризис терзал всю испано-португальскую Америку, да, вне сомнения, и всю Америку в целом65. Европейский капитализм нахо-

442 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

дился тогда самое малое в затруднительном положении; следовательно, в XVII в. по другую сторону Атлантики пришлось выкарабкиваться самим. Формировавшиеся региональные рынки увеличили свои обмены: бразильцы настойчиво добирались до андских краев; Чили снабжало Перу зерном; бостонские корабли доставляли на Антильские острова муку, лес, рыбу Ньюфаундленда... И так далее. Возникали промышленные производства. В 1692 г. в Кито имелись «мануфактуры, изготовляющие саржу и хлопчатое полотно... грубые... ткани, идущие на одежду народа. Так, их сбывают в Перу и в Чили и даже в Тьерра-Фирме и Панаме, вывозя через Гуаякиль, каковой представляет как бы гавань Кито [на Тихом океане]. Их также вывозят сухопутным путем в Попаян»66. Аналогичный натиск текстиля проявился в Сокорро в Новой Гранаде67, в перуанской провинции Куско и в южных, населенных индейцами областях Мексики — в Ла-Пуэбле68, во внутренних районах того, что станет Аргентиной, в частности в Мендосе, «где, — писал епископ Лисаррага, — индейцы, кои воспитывались среди нас, изготовляют нить столь же тонкую, как тончайшая бискайская нить»69. Развились и некоторые другие производства по переработке продуктов земледелия и скотоводства; повсеместно изготовляли мыло, сальные свечи; повсюду обрабатывали кожу70.

Созданная, несомненно, в трудные годы XVII в., в эпоху, когда значительная часть Америки с развитием крупных асьенд «феодал изирова-лась», расплывется ли эта элементарная промышленность как «масляное пятно», когда улучшится конъюнктура? Для этого потребовалось бы, чтобы Европа отказалась от своей мануфактурной монополии. А это конечно же не входило в ее намерения. Лорду Чатаму приписывают такие слова: «Если бы Америка додумалась изготовить один чулок или один подковный гвоздь, я бы пожелал заставить почувствовать ее всю тяжесть британской мощи»71. Изречение, которое, если оно было действительно высказано, свидетельствовало бы о намерениях Великобритании, но также и о незнании ею заморских реальностей: Новый Свет не отказывал себе в возможности изготовлять то, в чем он нуждался.

В общем, старея, вся Америка достигла своего собственного равновесия и изыскала и наладила свои уловки. Испанская Америка более других частей Нового Света нашла в сети контрабандной торговли дополнительную свободу, источник доходов. Манильский галион — это знали все! — служил перехвату американского белого металла к невыгоде Испании, даже к невыгоде Европы, на пользу далекому Китаю и капиталистам Консуладо (Comulado) в Мехико. К тому же значительная часть монеты и серебряных слитков вплоть до конца XVIII в. предназначалась не Католическому королю,

ставшему бедным родственником, а частным купцам. Купцы Нового Света имели в ней свою долю.

ОБЕ АМЕРИКИ, ИЛИ ГЛАВНАЯ СТАВКА ИЗ ВСЕХ 443

АНГЛИЙСКИЕ КОЛОНИИ ВЫБИРАЮТ СВОБОДУ

Всеобщий протест Нового Света вспыхнет прежде всего в английских колониях Америки. Вполне очевидно, что термин «восстание» слишком силен для «Бостонского чаепития» и подвига тех людей, что 16 декабря 1774 г., переодевшись краснокожими, пробрались натри корабля английской ОстИндской компании, стоявшие на якоре в порту, и выбросили в море их груз чая. Но этот инцидент, сам по себе незначительный, положил начало разрыву между колониями — будущими Соединенными Штатами — и Англией.

Конфликт определенно вырос из экономического взлета XVIII в., который поднял английские колонии, как и остальную Америку, и, вне сомнения, еще больше, ибо они находились в самом центре внутренних и внешних обменов.

Признаком такого подъема было в первую очередь постоянное прибытие иммигрантов, английских рабочих, ирландских крестьян, шотландцев (эти последние зачастую бывали родом из Ольстера и на суда садились в Белфасте). За пять лет, предшествовавших 1774 г., 152 судна, вышедших из ирландских гаваней, доставили «44 тыс. человек*72, к которым добавилась значительная немецкая колонизация. Между 1720 и 1730 гг. последняя почти что «германизировала... Пенсильванию»73, где квакеры оказались в меньшинстве перед лицом немцев, подкрепленных ирландцами-католиками. Внедрение немцев еще усилится после завоевания независимости, потому что многочисленные немецкие наемники, служившие Англии, предпочтут после окончания войны остаться в Америке. Иммиграция эта была настоящей «торговлей людьми»74. В 1781 г. «один крупный коммерсант похвалялся, что он-д^ в одиночку ввез перед войной 40 тыс. душ европейцев: палатинцев, швабов и некоторое число эльзасцев. Эмиграция осуществлялась через Голландию»75. Но предметом торговли, схожей, хотим мы этого или нет, с торговлей неграми и не прерванной войной, скорее наоборот, были главным образом ирландцы. «Импортная торговля с Ирландией, приостановленная во время войны, — пояснял один отчет, относящийся к 1783 г., — возобновила свою активность вместе с крупными прибылями для тех, кто ее ведет. [Вот на судне] находятся 350 мужчин, женщин и детей новоприбывших, [кои] сразу же были наняты. [Метод прост]: капитан [корабля] предлагает в Дублине или в любом другом порту Ирландии свои условия эмигрантам. Те, кто может оплатить свой проезд, обычно в размере 100 или 80 турских л[ивров], прибывают в Америку вольными выбирать участь, какая их устраивает. Те же, кто оплатить не может, перевозятся за счет арматора, каковой, дабы возместить свои затраты, объявляет

444 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

по приходе [в порт], что привез ремесленников, поденщиков, домашних слуг и что с ними условлено, что они будут наняты от его имени76 для службы на срок, каковой обычно составляет 3, 4 или 5 лет для мужчин и женщин и 6 или 7 лет для детей. Последние из вывезенных были наняты из расчета от 150 до 300 [ливров]77, выплачиваемых капитану, в зависимости от пола, возраста и силы. Хозяева обязаны только кормить их, одевать и предоставлять жилье. По истечении срока их службы им дают одежду и заступ, и они совершенно свободны. На будущую зиму их ждали от 15 до 16 тыс., большею частью ирландцев. Дублинские власти испытывают большие трудности, пытаясь помешать выездам. Предприниматели обращают свои взоры на Германию»78.

В результате возникала «текучая миграция с [атлантических] берегов в сторону гор и даже на запад.,. Одно-единственное жилище служит для всех, покуда не будет построен дом для каждой [из семей]». Вновь прибывшие, достигнув зажиточности, «являются в Филадельфию выплачивать цену участков», которые им были предоставлены и которые обычно продавались правительством колонии [а затем штата, ставшего его преемником]. Колонисты «весьма часто перепродают сии новые земли и отправляются искать в иных местах другие невозделанные земли, кои они равным образом перепродают, введя их в обработку. Многие земледельцы расчистили до шести участков один за другим»79. Этот документ конца XVIII в. хорошо описывает уже давний феномен «границы», который притягивал иммигрантов, желавших сколотить состояние после окончания срока их найма. Шотландцы в особенности отваживались уходить в леса, жили там на индейский манер, все время продвигаясь вперед от расчищенных земель в зоны, подлежавшие расчистке. Вслед за ними менее отважные иммигранты, зачастую немцы, занимали и обрабатывали отвоеванные земли80.

Этот приток людей на земли и в леса Запада Америки как сопровождал, так и вызывал общий экономический подъем. У наблюдателей возникало впечатление, будто они присутствуют при биологическом взрыве; американцы, утверждали они, «производят на свет как можно больше детей. Вдовы, кои имеют много детей, уверены, что снова выйдут замуж»81. Эта высокая рождаемость наполняла до краев поток населения. При таком ритме даже области к северу от

Филадельфии мало-помалу перестали быть областями с английским населением почти без примесей. А так как шотландцы, ирландцы, немцы, голландцы испытывали к Англии только безразличие или даже враждебность, то такое этническое смешение, рано начавшись и быстро ускоряясь, вне сомнения, способствовало отделению от метрополии. В октябре 1810г.

французский консул, только что прибывший в Нью-Йорк, попытался, как от него это потребовали в Париже82, определить «нынешнее настроение жителей штата... и их действительное

ОБЕ АМЕРИКИ, ИЛИ ГЛАВНАЯ СТАВКА ИЗ ВСЕХ 445

отношение к Франции». Послушаем его ответ: «Не по перенаселенному городу, в котором я живу [в Нью-Йорке было тогда 80 тыс. жителей], следует судить об этом; его жители, по большей части иностранцы, люди самых разных наций, за исключением, ежели можно так выразиться, американцев, в общем исполнены только делового духа. Нью-Йорк это, так сказать, большая непрекращающаяся ярмарка, где две трети населения беспрестанно обновляются, где совершаются громадные сделки, почти всегда с фиктивными капиталами, и где роскошь доведена до чудовищных масштабов. Таким образом, и коммерция там обычно несолидная: банкротства, частые и нередко значительные, не вызывают здесь сильных чувств. Более того, потерпевший банкротство редко не встречает величайшей снисходительности со стороны своих кредиторов, как если бы каждый из них добивался права на взаимность. И значит, — заключает он, — американское население штата Нью-Йорк надлежит искать в деревне и в городах внутренних районов». Что же касается людских превращений в «плавильном котле» (melting pot), то разве же вся масса американцев (3 млн жителей к 1774 г.), еще умеренная, не испытывала на себе эти вторжения иноземцев, — вторжения, которые, с учетом всех пропорций, были столь же значительными, какими они будут в Соединенных Штатах конца XIX в.?

Однако подобное явление затрагивало более английские колонии Севера (Новую Англию, Массачусетс, Коннектикут, Род-Айленд, Нью-Йорк, Нью-Джерси, Делавэр, Пенсильванию), нежели колонии Юга (Виргинию, Мэриленд, Северную и Южную Каролины, Джорджию), которые образовывали совершенно отличную зону плантаций и черных рабов. Еще и ныне тот, кто посещает великолепный дом Томаса Джефферсона (1745-1826) в Монтиселло, во внутренних районах Виргинии, видит его сходство с Большими домами fCasas Grandes) Бразилии или Great Houses Ямайки, с той специфической деталью, что большинство комнат рабов находятся в самом подвале огромного строения, которое как бы подавляет их своей массой. Таким образом, на счет «Юга» английской Америки, глубокого Юга (deep south), можно принять многое из того, что Жилберту Фрейри мог писать относительно плантаций и городов бразильского Нордэсте. Но несмотря на аналогию в ситуациях, два эти опыта в человеческом плане были далеки друг от друга. Между ними пролегало то расстояние, что отделяло Португалию от Англии, различия в культуре, в ментальности, в религии, в сексуальном поведении. Любовные похождения хозяев плантаций (engenhos) со служанками, о чем пишет Жилберту Фрейри, разворачивались на глазах у всех, тогда как многолетняя страсть Джефферсона к одной из его молодых невольниц была ревниво охраняемым секретом83.

446 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

Противостояние, сталкивавшее Север и Юг, было сильно выраженной структурной чертой, которая с самого начала отмечает историю будущих Соединенных Штатов. В 1781 г. один очевидец описывал Нью-Хэмпшир. «Здесь не увидишь, — говорит он, — как в южных штатах, как владелец тысячи рабов и 8—10 тыс. акров земли измывается над средним достатком своего соседа»84. На следующий год другой очевидец подхватывает эту параллель: «На Юге есть больше богатства для малого числа людей; на Севере больше общественного благосостояния, больше частного благополучия, счастливого среднего достатка, больше населения...»85. Несомненно, это чрезмерное упрощение, и Франклин Джейм-сон позаботился об уточнении деталей86. Даже в Новой Англии, где крупные земельные владения были редчайшим явлением, где аристократия была главным образом городской, такие имения все же имелись. В штате Нью-Йорк «маноры» раскинулись в общей сложности на двух с половиной миллионах акров, и в сотне миль от Гудзона имение Ван Ренсселеров имело площадь 24 на 28 миль, т. е., в порядке сравнения, составляло две трети всей площади колонии Род-Айленд — правда, колонии незначительных размеров. В южных колониях крупные имения были еще больше по размерам — уже в Пенсильвании и еще больше в Мэриленде и Виргинии, где владения Ферфаксов покрывали шесть миллионов акров. В Северной Каролине имение лорда Гренвилла одно составляло треть территории колонии. Вполне очевидно, что Юг, но также и часть Севера были согласны на аристократический режим, когда скрытый, когда выставлявшийся напоказ, в действительности на социальную систему, «пересаженную» из старой Англии, в которой право первородства попросту было краеугольным камнем. Тем не менее, коль скоро небольшие хозяйства повсюду проникали между звеньями крупных имений как на Севере, где пересеченный рельеф был малоблагоприятен для крупного

земледельческого хозяйства, так и на Западе, где приходилось валить лес для устройства пашни, такой неравный раздел земли в экономике, где за земледелием оставалось колоссальное преобладание, не препятствовал довольно прочному социальному равновесию к выгоде самых богатых. По крайней мере до революции, которая разгромила многочисленные династии земельных собственников, сторонников Англии, и за которой последовали экспроприации, распродажи и эволю-

Таким образом, аграрный строй был более сложен, чем его представляет обычная схема, просто противопоставляющая Север и Юг. Из 500 тыс. черных невольников в тринадцати колониях 200 тыс. находились в Виргинии, 100 тыс. — в Южной Каролине, от 70 до 80 тыс. — в Мэриленде, столько же

— в Северной Каролине, возможно, 25 тыс. в штате — Нью-Йорк, 10 тыс. — в Нью-Джерси, 6 тыс. — в Коннектикуте, 6 тыс. — в Пенсильвании, 4 тыс. — в Род-Айленде и 5 тыс. неволь-

ОБЕ АМЕРИКИ, ИЛИ ГЛАВНАЯ СТАВКА ИЗ ВСЕХ 447

ников — в Массачусетсе88. В Бостоне в 1770 г. было «больше 500 карет, и там считается особым шиком иметь кучером негра»89. Любопытно, что именно самый богатый рабами штат Виргиния будет в лице своей аристократии сочувствовать вигам, то есть революции, успех которой он, вне сомнения, обеспечил.

По-видимому, противоречие, заключавшееся в том, чтобы от Англии требовать свободы для белых и при этом не слишком терзаться рабством негров, никого еще не смущало. В 1763 г. один английский пастор, обращаясь к своей пастве в Виргинии, уверял: «Я лишь воздаю вам должное, свидетельствуя, что нигде на свете с рабами не обходятся лучше, чем с ними в целом обходятся в колониях»90 (имеется в виду — в английских колониях). Никто не воспримет эти слова за достоверную истину. К тому же от одного пункта колоний до другого, даже на самих плантациях Юга, действительное положение невольников крайне варьировало. И так же точно ничто нам не говорит, что неф, более интегрированный в испанские или португальские общества Америки, не был там более счастлив или менее несчастлив, по меньшей мере в некоторых регионах91.

ТОРГОВЫЕ СПОРЫ И СОПЕРНИЧЕСТВО

Совокупность тринадцати колоний была еще страной главным образом земледельческой: в 1789 г. «количество рук, занятых в земледелии в Соединенных Штатах, взятых в целом, составляет самое малое девять из десяти, а стоимость капиталов, которые в него вкладываются, в несколько раз больше вложений в прочие отрасли промышленности, вместе взятые»92. Но приоритет земли, распашек целины, земледелия не помешал тому, что колонии поднялись на восстание прежде всего из-за возраставшей активности мореплавания и торговли северных областей, в особенности Новой Англии. Торговая активность не была там преобладающей количественно, и тем не менее она оказалась определяющей. Адам Смит, лучше понявший американские колонии, которые он сам не видел, нежели промышленную революцию, начинавшуюся у него под носом, в Англии, — так вот, Адам Смит высказал, быть может, главное относительно причин американского восстания, отзвуки и течение которого он почувствовал. «Исследова-ние.о природе и причинах богатства народов» вышло в свет в 1776 г., два года спустя после бостонского эпизода. Объяснение Адама Смита нашло выражение в одной небольшой фразе. Воздав, как и полагается, хвалу английскому правительству, гораздо более щедрому по отношению к своим колониям, чем другие метрополии, он подчеркивает, что «свобода английских колонистов... ничем не ограничена», но вынужден все же добавить оговорку: «...решительно во всем, за исключением внешней торговли»93. Исключение немалое! Оно прямо и кос-

44в Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

венно стесняло всю экономическую жизнь колоний, обязывая их действовать через лондонского посредника, быть привязанными к его кредиту, а главное — держаться в пределах торговых рамок английской «империи». Однако рано пробудившаяся для торговли Новая Англия с ее главными портами Бостоном и Плимутом могла на это соглашаться лишь ворча, мошенничая, обходя препятствие. «Американская» торговая жизнь была слишком оживленной, слишком стихийной, чтобы не забрать вольности, которых ей не предоставляли. Все это так, но успеха в этом она добилась только половинчатого.

Новая Англия построила себя заново между 1620 и 1640 гг.94, с исходом изгнанных Стюартами пуритан, имевших первейшей целью основание замкнутого общества, защищенного от греха, от несправедливостей и неравенств мира сего. Но этой стране, бедной в природном отношении, море предлагало свои услуги; довольно рано здесь сложился весьма активный купеческий мирок. Потому, быть может, что Север всей совокупности английских колоний более всего был способен связаться с матерью-родиной, к которой он был расположен ближе всех? Или еще потому, что побережья Акадии, эстуарий реки Св. Лаврентия и отмели Ньюфаундленда предлагали неподалеку манну небесную даров моря? Именно от рыболовства колонисты Новой Англии получали «всего более денег... Не копаясь в недрах земли и предоставив делать сие испанцам и португальцам, они извлекают [эти деньги] посредством рыбы, каковую они им доставляют»95. Не считая матросов, что обучались этому суровому

ремеслу, и кораблей, которые для них надо было строить. В 1782 г. в Новой Англии рыбной ловлей были заняты 600 судов и 5 тыс. человек.

Но колонисты Новой Англии не удовлетворились этой деятельностью у себя под боком. «Их называли [само по себе это слово знаменательно] голландцами Америки... Говорят, что американцы занимаются мореходством еще экономнее, чем голландцы. Это свойство и дешевизна их съестных припасов сделали бы их превосходящими всех в том, что касается фрахта». В самом деле, они мобилизовали к своей выгоде каботаж колоний Центра и Юга и далеко распределяли их продукт: зерно, табак, рис, индиго... Они взяли на себя снабжение Антильских островов английских и французских, голландских или датских: они везли туда рыбу, соленую скумбрию, треску, китовый жир, лошадей, солонину, а также лес, дубовую клепку, доски, даже, как мы бы сказали, сборные дома, «целиком изготовленные, а отправленные материалы сопровождал плотник, дабы руководить сооружением»96. Возвращались они с сахаром, патокой, тафией*. Но также и с металлической монетой, так как через Антильские острова или через близлежащие гавани континента

* Тафия — водка из сахарного тростника. — Примеч. пер.

ОБЕ АМЕРИКИ, ИЛИ ГЛАВНАЯ СТАВКА ИЗ ВСЕХ 449

они включались в кругообороты белого металла Испанской Америки. Именно успех этого торгового натиска в южном направлении, несомненно, удесятерил торговую мощь колоний Севера и породил у них промышленность: судостроение, изготовление грубых сукон и полотна, скобяных изделий, перегонку рома, производство железа — полосового и штыкового, железных отливок.

Помимо этого, купцы и торговцы северных портов, не говоря уже о Нью-Йорке и Филадельфии, распространили свои плавания на всю Северную Атлантику, на острова вроде Мадейры, на побережья Черной Африки, Варварии, Португалии. Испании, Франции и, разумеется, Англии. Они доставляли даже в Средиземноморье вяленую рыбу, пшеницу, муку. Правда, такое расширение торговли до мировых масштабов, создавшее торговлю по «треугольной» схеме, не вытесняло Англию из игры. Хотя американские корабли приходили непосредственно в Амстердам, Лондон почти всегда был одной из вершин этих треугольников, и именно на Лондон (с других рынков Европы) американская торговля делала свои ремиссии, и из Лондона получала она свои кредиты. Она также оставляла там значительную долю своих прибылей, ибо баланс между колониями и Англией был в пользу этой последней. В 1770 г., до восстания колоний, один наблюдатель писал: «Посредством закупок и комиссионных все деньги этих поселений [колоний] уходят в Англию, а то, что остается им из богатств, заключено в бумаге [бумажных деньгах]»97. Тем не менее вполне определенно Америка рано оказалась соперницей, процветание которой шло в ущерб процветанию острова и причиняло беспокойство купеческим

Баланс торговли английских колоний в Америке с метрополией был благоприятен для Великобритании Отрицательный баланс заставлял колонии ради восстановления своего внешнего равновесия поддерживать «треугольную» торговлю с торговыми конторами в Африке (работорговля), на Антильских островах и в Европе вплоть до Средиземноморья. (Поданным: Faulkner H.U. American Economic History. 1943, p. 123.)

Фунты стерлингов 4500000 4000000 3 500 000 3 000 000

2500000

2000000

1 500 000

1 000 000

500000

Импорт

Экспорт