books_No_2_Kapustin

Б.Г. Капустин

«Гражданское общество: исчезающая реальность»

(стенограмма доклада)

В.С. Малахов. Уважаемые коллеги, сегодня у нас второе заседание постоянного семинара «Гражданство в условиях глобализации: политическое и культурное измерение». Прошлое заседание показало, что мы не умещаемся в маленькой аудитории, и

это очень приятно. На этот раз аудитория у нас большая, и я представляю основного докладчика, главного научного сотрудника ИФ РАН Бориса Капустина. Тема его выступления – «Гражданское общество – исчезающая реальность». После его доклада приглашаю задавать вопросы. Далее, небольшой содоклад сделает главный научный сотрудник ИФ РАН Вадим Межуев. Потом мы дадим время всем желающим высказаться.

Б.Г. Капустин

Уважаемые коллеги! Мне бы хотелось несколько иначе сформулировать тему доклада: «Гражданское общество – ускользающее понятие». О соотношении понятия и реальности я скажу в ходе своего выступления отдельно. Прежде чем перейти к основному докладу, хотелось бы сделать небольшое уточнение, чтобы избежать недопонимания. То, что явление гражданского общества имеет разнообразные толкования в теоретической социологии, в политической философии, в политологии, в моральной философии, мне хорошо известно. Многообразие толкований не является проблемой.

Напротив, мне кажется бесполезным и бессмысленным делом искать однозначное определение предмета гражданского общества. Найти такое определение невозможно: все те понятия, которые Рейнхард Козеллек относит к основным историческим понятиям

(такие как демократия, равенство, свобода, либерализм, а также гражданское общество)

принципиально поливалентны в философском и политическом дискурсе. Более того, я бы сказал, что они являются основными понятиями до тех пор, пока о них спорят. Когда о них спорить перестают, когда формируется более или менее однозначная их трактовка,

они перестают быть основными понятиями, перестают быть релевантными для нас,

современников.

Таким образом, мое выступление вовсе не направлено на преодоление бесконечных разночтений в определении понятия гражданского общества и поиска некого

наиболее логически стройного и четкого определения. Мне кажется, говорить о понятии в данном случае можно лишь, очерчивая параметры теоретического поля, в котором данная дискуссия происходит. Поэтому сегодня первую часть своего доклада я посвящу некой маркировке этого дискуссионного поля, ориентируясь, в первую очередь, на западную политическую философию и теоретическую социологию. У нас это понятие существует пока в эмбриональном виде, а теоретическая дискуссия малоинтересна. В процессе маркировки я буду выделять основные темы, относящиеся к понятию гражданского общества. Эти темы, собственно, и создают возможности для разночтений. Отмечу, что разночтения, конечно же, возникают в разных политико-идеологических перспективах.

Насколько наличие различных перспектив неустранимо, настолько же неустранима и сама дискуссия.

Во второй части моего выступления я предложу свою собственную трактовку понятия «гражданское общество». Несомненно, она также включена в некую политико-

идеологическую перспективу, и эту перспективу я сразу готов обозначить как левую, если угодно – как леворадикальную: как перспективу, которая сознательно бросает вызов статус-кво глобального капитализма, того мира, которому якобы нет альтернатив. Сделаю уточнение: нет альтернатив не потому, что мы их не можем найти в структуре бытия, а

потому, что нет тех сил, которые бы ее отстаивали. В этом смысле, и только в этом смысле, я готов подписаться под утверждением о безальтернативности современного мира глобального капитализма. Предлагаемая леворадикальная перспектива – это попытка,

направленная на формирование этой альтернативы, естественно, в той мере, в какой теоретический дискурс может этому способствовать.

Итак, по каким основным параметрам идет дискуссия о гражданском обществе, и

какие элементы дискуссионного поля формируют бесконечное многообразие трактовок понятия гражданского общества в современной политической философии и теоретической социологии?

Первый вопрос: является ли гражданское общество евроцентричным понятием?

Приложимо ли оно к миру за рамками североатлантического ареала? Существует большая литература, содержащая те или иные точки зрения на данную проблему. Не буду говорить об этом отдельно, поскольку хотел бы коснуться более широкой темы: «понятие гражданского общества и понятие современности», поскольку мне кажется, что сам дискурс, является ли понятие гражданского общества евроцентричным (или западноцентричным), вытекает из определенного понимания современности, и поэтому является вторичным по отношению к теме «гражданское общество и современность».

Этот дискурс вытекает из такого понимания современности, которое предполагает, что

лишь определенный тип обществ, обладающих определенными характеристиками,

квалифицируется как современный. Мне такое отожествление современности с определенным типом обществ кажется не только теоретически неверным, но и выражающим определенные политические гегемонистские интенции. Эти интенции заключаются в том, что современность узурпируется теми, кто является бенефициариями нынешнего статус-кво. Они говорят: «мы современны», имея в виду, что слово

«современность» имеет некий нормативно-позитивный смысл. Следовательно, жертвам статус-кво отказывают в «современности». Поэтому в отожествлении современности с обществами североатлантического ареала содержится идеологический гегемонизм. Для меня современность – это не тип обществ, а некая глобальная проблема (в свое время я написал об этом книгу, и пересказывать сейчас ее не буду). В эту глобальную проблему вовлечены как бенефициарии, так и жертвы того институционального образования,

которое мы называем современным глобальным миром.

Теперь я назову темы, которые раскрою более подробно. Во-первых, это вопрос о том, с какими историческими контекстами сопрягается тема гражданского общества, а

точнее, рефлексией каких исторических контекстов и ситуаций является эта тема.

Вторая тема – это гражданское общество и современность.

Третья тема наиболее обширна, в ней содержится ряд подтем, – это соотношение дескрипции и прескрипции в понятии гражданского общества. Если пользоваться клишированным вокабуляром, можно поставить вопрос так: в какой мере гражданское общество является социологическим понятием, предназначенным для описания неких структур, и в какой мере гражданское общество является, если воспользоваться лексикой Юргена Хабермаса, нормативной утопией, которая некоторым образом ориентирует наши практики. Вопрос заключается в том, как дескриптивные и прескриптивные, нормативные и описательные элементы в описании гражданского общества сочетаются.

Начну с рассмотрения очень странной истории понятия гражданского общества через историю философии, через то, как функционировало названное понятие в истории,

прежде всего, в западной политической философии. Глядя на историю с периода ранней современности, конца XVII – начала XVIII века, мы видим, что в какие-то периоды времени тема гражданского общества обладает колоссальной популярностью и действительно становится стержневой, причем не для какой-то специфической философской тенденции, а для всей эпохи. Оно становится основным «историческим понятием» для данной эпохи.

Несомненно, пик популярности темы гражданского общества приходится на раннюю современность, вспомним труды Гоббса, Локка, с другой стороны –

Пуффендорфа и шотландское Просвещение, Смита, Адама Фергюсона и других.

Гражданское общество в известном смысле становится неким лозунгом Просвещения,

причем, разных версий Просвещения. Потом эта тема поднимается у Канта, у Гегеля и достигает кульминации у Гегеля и раннего Маркса, то есть в начале XIX века. А потом вообще исчезает из философского и социального научного дискурса, и исчезает надолго.

Например, в современной литературе Алексис Токвиль является одним из основоположников плюралистической версии гражданского общества, но ни в одной его работе вы не найдете упоминания о гражданском обществе, это понятие ему просто не нужно. Не нужно оно и Джону Стюарту Миллю, который параллельно, но в известной мере, во взаимодействии с Токвилем, разрабатывает тему политического и социального плюрализма. Я не говорю уже о более поздних авторах – нет этого понятия ни у Вебера,

ни у Зиммеля, ни у Дюркгейма. Тема абсолютно выпадает из политико-философского и социологического дискурса вплоть до коммуниста Антонио Грамши, который первый возрождает дискурс, находясь в тюрьме фашистской Италии. Через Грамши тема гражданского общества, естественно, не столь широко, как в период Просвещения,

входит, по крайней мере, в коммунистический, марксистский теоретический дискурс. Но это всего лишь вспышка, после которой опять наступает полное забвение. Никаким бихевиористам, никаким утилитаристам это понятие не нужно в дальнейшем. Вспышка антифашистской борьбы прошла, и опять тема гражданского общества выброшена, забыта

– вплоть до начала антикоммунистического сопротивления в Центральной и Восточной Европе. В 1980-е годы возрождение понятия гражданского общества связано с деятельностью диссидентов-интеллектуалов в Польше, Венгрии, Чехословакии. Потом оно волной пошло по Западу – и это новое явление гражданского общества, явление,

относящееся уже к концу XX века. И оно опять захватывает умы и становится политическим слоганом, что очень важно. Видимо, эту логику истории гражданского общества было бы очень полезно осмыслить. От нее легко отделаться, и в массе тривиальных работ по истории гражданского общества от нее и отделываются методом тех самых лингвистических игр, которые сейчас стали очень популярны в философии, и

которые, по-моему, выхолащивают какое-либо ее теоретической значение. Токвиль как будто пишет о гражданском обществе, но само понятие ему не нужно. Лингвистические объяснения, по-моему, – просто уход от реальной проблемы.

Более интересно объяснение, которое все же связывает теоретическую логику с логикой истории. Обратим внимание на одно очень любопытное обстоятельство, а именно на то, что гражданское общество становится теоретически популярным только в ситуациях глубоких социально-политических кризисов. Кризис Европы, вызванный

бонапартистскими войнами и волной колонизации, Великой Французской Революцией,

который, например, рефлектирует Гегель. Крах либеральной демократии и установление фашистских режимов, который рефлектирует Антонио Грамши. Такого же рода кризис коммунизма в Восточной Европе. По сути дела, мы имеем три великих кризиса, и каждый из них порождает теоретический расцвет, активную рефлексию над понятием гражданского общества. В условиях стабильности это понятие почему-то никому не нужно, и никто им не пользуется: ни левые, ни правые, ни консерваторы, ни либералы.

В отечественной литературе (в той мере, в какой у нас появляются теоретически значимые публикации по теме гражданского общества) и в значительной части западной литературы гражданское общество как раз связывается с чем-то противоположным – не с кризисом, не с активной политической борьбой, а с некоей стабильностью,

институциональной отлаженностью, с контекстом устоявшейся либеральной демократии.

Где мы можем сейчас найти гражданское общество? Например, в США, в Британии, в

Германии. Но никак не в Латинской Америке, не в Индии, тем более, не на наших горестных евразийских просторах. Для мейнстрима историческим контекстом в изучении гражданского общества предлагается отождествление явления гражданского общества с состоянием социального покоя, и прежде всего, с тем покоем, которое обеспечивают более или менее устойчиво функционирующие режимы либеральной демократии.

При этом возникает вопрос (и я хочу здесь обозначить его именно как вопрос):

почему буквально повсеместно, включая те же Соединенные Штаты, Великобританию,

много говорится о закате гражданского общества? Многочисленные работы, в частности,

в США, написаны об активном и, возможно, необратимом увядании гражданского общества. Как это объяснить?

В той статье, которая была предложена как некий базовый текст для сегодняшней дискуссии, также можно увидеть явление, которое я бы обозначил как «улыбка чеширского кота». Получается, что вроде бы гражданское общество есть везде, оно сияет из всех западных обществ прелестями свободы, равенства, автономии, солидарности,

демократии – как «улыбка чеширского кота», у которого тела-то и нет. Тело то ли увядает,

то ли уже увяло.

Поэтому первый вывод, который я делаю (пока чисто исторический, а не теоретический, но очень важный) заключается в том, что гражданское общество функционально, теоретически и политически нужно лишь в контексте острой политической борьбы. Повторяю: это понятие, рефлектирующее кризис, причем не частный кризис, а кризис трансформации базовых элементов социальных структур.

Теперь перехожу ко второй теме: гражданское общество и современность.

Этимологически (это тоже очень часто встречается в западной литературе) понятие гражданского общества можно возвести к греческому полису, к латинскому «civitas».

Понятие гражданского общества транспонируется на европейскую античность, а иногда и не только на нее. С моей точки зрения, хотя я и не оспариваю этимологию в смысле эволюции этого термина, если говорить о содержании, понятие гражданского общества является специфически современным. И я готов утверждать, что это понятие, по крайней мере, в том смысле, в котором оно складывается у великих философов ранней современности, специально строится как вызов античности, как отрицание античности,

как фиксация совершенно новой проблематики, о которой античные общества даже не могли подозревать. Что это за проблематика? Если я прав в своем понимании той проблематики, которая фиксируется уже в раннесовременном определении гражданского общества, то это и будет ответом на вопрос о связи современности и категории гражданского общества.

Античная мысль практически во всех ее проявлениях (по крайней мере, до Сократа, включая и Платона и Аристотеля) исходила из предпосылки, очень четко зафиксированной Аристотелем в самом понятии «гражданина», которое дано в первой книге «Политики», а также в первой главе «Никомаховой этики», где определяется добродетель и счастье: из того, что благо общее, благо полиса в данном случае, и благо индивида как члена полиса совпадают. То есть утверждалось непосредственное тождество между общим благом и индивидуальным благом, и это было нормой. Понятно, что от нормы отступали неоднократно, понятно, что некоторые ученики того же Сократа, причем лучшие ученики, оказывались на стороне спартанцев и были в Афинах восприняты как предатели, все это было. Но если говорить о норме, причем, норме не только как ценности, но и некоторой поведенческой норме, то античные полисные образования воспроизводились в той мере, в какой сохранялось это тождество. Поэтому и не было особой проблемы в воспроизведении гражданственности.

Что значит быть гражданином в античном понимании, кроме того социологического описания, которое мы найдем у Аристотеля – необходимость досуга и так далее? Это значит – правильное воспитание в добродетели. «Никомахова этика»,

равно как и большая «Этика», целиком об этом. Отсюда задача воспитания – полис есть огромная воспитательная машина. Первая черта античных государств, если их можно назвать государствами, – образовательные институции.

Новое время фиксирует, что этого тождества больше нет. И это великая проблема.

Величие Гоббса в том, что он стал инициатором всего политико-философского дискурса

современности. Сама искусственность Левиафана, которую так настойчиво подчеркивает Гоббс, есть искусственность образования, которое каким-то образом предназначено решить проблему коллапса тождества, из которого античность исходила, как из своей общей предпосылки и самоочевидности. Гегель потом в манускриптах 1806 года,

полемизирует с Платоном: для Платона государство есть гармония, есть прекрасное, в то время как современное государство не гармония, а хитрость, которая должна быть способна выдержать любую подлость, предательство, низость. То есть должны быть созданы какие-то хитрые устройства, которые могут неким образом вновь свести распавшиеся ипостаси, распавшиеся элементы индивидуального интереса и общего блага.

Это и есть та проблематика, которую язык Великой Французской революции кристально ясно выражает в оппозиции человека и гражданина, или буржуа и гражданина.

Все революции нового времени, все устройства, которые возникали, удачно или неудачно,

тем или иным образом решали эту проблему. Эта проблема фиксируется уже в

«Декларации прав человека и гражданина», поэтому она так и называется. В 1969 году издательством «Наука» под названием «Фрагменты» были опубликованы прекрасные черновики Руссо. Там есть фрагмент о народе, по-моему, предельный манифест трагизма,

которого у Руссо не найти больше нигде. Он пишет: «Сделайте меня человеком. Или сделайте меня гражданином. Быть и тем и тем – невыносимо». Вот это есть настоящая фиксация данной проблемы, это практически как квадратура круга.

Об этом гениально писал Маркс в «Еврейском вопросе»: естественным для современных обществ человеком, который постоянно воспроизводится данным обществом, выступает частное лицо, горизонтом которого является свой частный интерес,

никоим образом не соотнесенный с необходимостью общего блага. А общее благо, по сути, превращается в ничто, поэтому Маркс и пишет, что политическое образование, то есть сфера гражданской жизни, есть не что иное, как фиктивная ассоциация. Потрясающе сильное выражение. И я считаю, что вся стоящая западная политическая мысль (я имею в виду традицию, идущую, прежде всего, от Вебера, от Йозефа Шумпетера) исходит из этого: гражданин есть фикция. Значит, как-то надо все-таки достичь этого соединения,

сколь бы оно ни было неокончательным, сколь бы оно ни было временным, сколь бы оно ни было улетучивающимся. На каких-то переломных этапах истории, когда действительно нужно менять общество, без воссоединения ипостасей буржуа и гражданина не получается ничего – даже учитывая то, что потом это воссоединение распадется и люди вернутся к своему частному существованию. Точно так же у Гоббса индивиды,

заключившие общественный договор, а это и есть реализация служения общему благу,

превращаются в частных лиц. Поэтому Левиафан может быть только таким автократическим образованием, какое и описано у Гоббса.

Здесь, по-моему, и раскрывается тематика современности гражданского общества – в проблеме пусть временного и мимолетного, но воссоединения человека и гражданина. И

я позволю себе дать первое (но не окончательное) определение понятия гражданского общества: гражданское общество – это способность современных обществ в

определенных исторических ситуациях осуществлять воссоединение буржуа и гражданина для достижения целей, трактуемых данным обществом как общее благо.

Из этого определения вытекают несколько следствий, на которые я хотел бы обратить ваше внимание и которые, я подчеркну, полемически направлены против мейнстримного определения гражданского общества в отечественной и в западной литературе.

Как минимум, следствием подобного определения является то, что гражданское общество – это не какая-то сфера общественной жизни, а виды практики. Конечно, как и любые виды практики, они осуществляются в определенных зонах политического или социального пространства. но эти зоны могут быть разными. Это могут быть городские собрания в Америке в период войны за независимость. Это могут быть структуры типа народных фронтов 30-х годов прошлого века. Это может быть движение Ганди. То есть первый вывод, который вытекает из моего определения, тот, что гражданское общество – это не какая-то фиксированная структура. Я повторяю – это практики.

Второй вывод, который можно сделать, заключается в том, что гражданское общество вовсе не является атрибутом современных обществ, их неотъемлемым признаком. Современное общество прекрасно существует без гражданского общества. Но в каких-то ситуациях гражданское общество может возникнуть, поскольку есть такая возможность. А возможность в данном случае – это нерешенная проблема. Хотя возможность может быть реализована, и не реализована, реализована удачно или нет.

Третье следствие, которое вытекает из определения, заключается в том, что формы гражданского общества, организационные и иные, могут быть бесконечно многообразны.

Здесь нет никакого шаблона, никакого стандарта. Современное либеральное отожествление гражданского общества с некоммерческими, негосударственными организациями в теоретическом плане мне кажется просто смехотворным. По-моему,

такое отожествление само по себе является признаком деградации гражданского общества на Западе, признаком отсутствия того гражданского общества, которое может совершить какие-либо трансформации общества. Функции, которые, помимо чисто практических,

осуществляют такие организации – это поддержание статус-кво.

Ипоследнее. Проблема связи буржуа и гражданина никогда не может быть решена окончательно, это одна из нерешаемых проблем. Позвольте напомнить великолепное выражение Макса Вебера: политические проблемы – это те проблемы, которые не могут быть решены рационально, которые в принципе нельзя решить. С этими проблемами можно «обращаться» в определенных контекстах, минимизируя их взрывоопасность, но окончательное решение политических проблем невозможно. Если мы можем дать рациональное, научное, техническое, административное решение проблемы, это означает только то, что проблема не является политической. Поскольку проблема связи буржуа и гражданина нерешаема, тема гражданского общества всегда будет стоять на повестке дня современных обществ в тех кризисных ситуациях, в которых эти общества неизбежно будут оказываться, хотя содержательно кризисы будут разные.

Инаконец, последний вопрос о том, как связаны дескрипция и прескрипция в определениях гражданского общества. Постараюсь раскрыть эту тему максимально прагматично, хотя с точки зрения полемики это самая богатая тема. Я постарался найти некий общий знаменатель более конвенциональных определений гражданского общества,

по крайней мере, либеральных, и за образец взял сочинение известного английского автора Джона Кина. В работе 1988 года он определяет гражданское общество примерно следующим образом: гражданское общество есть сфера независимой социальной жизни,

которую образуют добровольные ассоциации. Это его первое определение, потом он развивает и теоретически обогащает его, но для моих целей сейчас достаточно этого.

Давайте посмотрим, что в этом понятии фиксируется. В нем, во-первых, утверждается то,

что гражданское общество независимо от государства. Кин пишет: «сфера независимой социальной жизни». Независимой от чего? Естественно, от государства. Вроде бы это дескриптивное социологическое определение – обозначается некая структура,

независимая от государства. В то же время в это определение включен нормативный элемент – элемент прескрипции: добровольные ассоциации. То есть в одном базисном определении мы имеем совмещение нормативных (прескриптивных) и описательных

(дескриптивных) элементов.

При этом хочу сказать, что данное определение, на мой взгляд, теоретически абсолютно несостоятельно. Оно не состоятельно в обоих аспектах: и как дескрипция, и

как прескрипция. Почему? Определять гражданское общество как сферу независимую от государства, по-моему, смехотворно, это очередная либеральная иллюзия. Ничего независимого от государства в современном обществе быть не может в принципе. Я

сейчас не буду говорить о том, как государства или надгосударственные структуры финансируют структуры, относимые к гражданскому обществу, не буду говорить о том,

как формируется бюджет международных некоммерческих организаций. Более важно, что то, что называется гражданским обществом, может существовать только в том правовом пространстве, которое обеспечивается силой государства. Без базового государственного обеспечения норм права никакого гражданского общества существовать не может. То есть государство выступает как общее условие по отношению к структурам гражданского общества. Поэтому подчеркивать независимость нелепо. Нелепо еще и потому, что любая независимость есть отношение, о чем писал и Гегель, и его предшественники. Быть независимым от чего-либо – значит находиться в определенном отношении, и значит,

первым делом необходимо описывать это отношение. Любая независимость всегда чего-

либо стоит, и стоит достаточно много, поэтому при утверждении, что гражданское общество является независимым, необходимо показывать отношение власти, и объяснять,

как гражданское общество может быть сильнее государства, которое всегда будет стремиться инструментализировать гражданское общество, превратить его в свое орудие.

Если вы не в состоянии показать эти дифференциалы власти и большую власть гражданского общества по отношению к государству, весь разговор превращается в очередную порцию либеральной демагогии. Теперь о том, что касается нормативного понятия добровольности с его элементами свободы, равенства и так далее. Давайте посмотрим, являются ли на самом деле те структуры, которые обычно причисляют к гражданскому обществу, носителями свободы и равенства. Например, профсоюзы, или ассоциации работодателей, или церковь. Разве мы не знаем, например, что институт церкви является командно-административной машиной со строжайшими схемами субординации? Что собой представляют партии, хотя бы по описанию Острогорского или любого другого серьезного теоретика? Что такое партийная машина. Не знаем, как устроены профсоюзы? Разве мы не знаем того общего вывода, к которому приходит наука

(или субнаука), изучающая теории организаций: любая организация есть субординация, и

иных организаций нет. Более того, любая сетевая структура в той мере, в которой она способна действовать, тоже есть некая организация, пусть специфическая, но все же организация, и она по определению не может иметь идеального равенства, не говоря уже о свободе, и тем более об автономии. Значит, мы должны прийти к выводу о том, что если гражданское общество состоит из тех элементов, которые есть в любом социологическом перечне, то оно никак не может быть воплощением, а тем более носителем ни свободы, ни равенства, ни солидарности, ни автономии. Поэтому любые последовательно мыслящие теоретики – я не очень люблю Хабермаса, но в последовательности ему не откажешь, –

признают общую проблему, которая заключается в том, что если мы хотим гражданское общество трактовать действительно как общество свободы и автономии, нам нужно его