Brodel3

этих портах, особенно в Бордо и в Нанте, обосновывались голландские купцы и комиссионеры. По видимости, а часто и в действительности, это бывали довольно незначительные люди, по отношению к которым население (я не говорю о местных купцах) не обнаруживало глубокой враждебности. Однако они сколачивали состояния, накапливали кругленький капиталец и в один прекрасный день возвращались домой. Годами они вмешивались в повседневную экономическую жизнь — жизнь города, гавани, соседних рынков. Такими я показал их вокруг Нанта — скупающими авансом урожай слабых вин Луары394. Местные купцы, каким бы ни было их ревнивое отношение и их нетерпение, ничего не могли поделать с этой конкуренцией и устранить ее: продовольственные товары, доставляемые во французские гавани на Ла-Манше и на океанском побережье, слишком часто были товарами скоропортящимися, так что частота прихода кораблей была для нидерландцев главным козырем, не считая других. А если французское судно додумается везти прямо в Амстердам либо вино, либо местные продовольственные товары, оно столкнется с систематическими затруднениями395.

Перед лицом французских обращенных против нее мер, недостатка в которых не было, у Голландии были средства для ответных Ударов. И прежде всего — обходиться без французских изделий. Ей Достаточно было обратиться к другим поставщикам — отсюда и успех португальских или испанских вин или вин Азорских островов и Мадейры, а также каталонских водок. Рейнские вина, в 1669 г. редкие и дорогие в Амстердаме, в XVIII в. были там в изобилии. Соль Бурнёфа и Бруажа долгое время предпочитали слишком едкой соли

Сетубала или Кадиса для засолки голландцами рыбы; но голландцы научились смягчать соль Иберийского полуострова, смешивая ее с морской водой своих побережий396. Французские изделия роско-щи были в большой моде за границей. Но они не были незаменимы. Всегда было возможно их имитировать, изготовлять в Голландии почти такого же качества. При свидании с Яном де Виттом в 1669 г. Помпонн, представлявший в Гааге Людовика XIV, с раздражением увидел, что касторовая шляпа, которую носил великий пенсиона-рий, голландского производства, тогда как несколькими годами раньше все шляпы такого типа поступали из Франции397.

Чего никогда не понимали даже самые умные французы, так это того, что речь тут шла о неравном диалоге. Голландия с ее торговыми сетями и ее кредитными возможностями могла по своему усмотрению менять свою политику, борясь против Франции. И именно поэтому Франция, невзирая на свои ресурсы, свои усилия и свою ярость, не смогла избавиться от голландского посредника, так же как и Швеция. Ни Людовик XIV, ни Кольбер, ни преемники последнего не разорвали узды. В Нимвегене (1678), в Рисвике (1697) голландцы неизменно заставляли устранять помехи, создававшиеся прежде их перевозкам. «Наши уполномоченные в Рисвике, — заявлял 15 февраля 1711 г. граф де Борегар, — [позабыв] значение максим г-на Кольбера, решили, что можно равнодушно согласиться на отмену налога в пятьдесят су с тонны водоизмещения»398. Какой это

было ошибкой! И ведь в Утрехте (1713) ошибка эта повторилась. И уже в ходе долгой войны за Испанское наследство Голландия благодаря паспортам, которые щедро раздавало французское правительство, благодаря «замаскированным» кораблям нейтральных стран, благодаря попустительству французов, благодаря сухопутной торговле, которая с помощью конграбанды усилилась вдоль французских границ, никогда не испытывала нехватки Французских изделий, которые были ей по вкусу и в достатке.

Пространный французский отчет, написанный сразу же после Рис-викского мира, перечисляет, еще раз уточняет голландские приемы, их шитые белыми нитками проделки, бесчисленные французские ответные меры, которыми хотели одновременно и соблюсти и перевернуть УСЛОВИЯ трактатов, заключенных правительством Людовика XIV, и которые не могли уловить неуловимого противника — «голландцев, коих гений, в некотором смысле изощренный в своей грубости, почти что не дает их поколебать, кроме как резонами, порождаемыми их собственным интересом»399. Но этот «собственный интерес» заключался в том, чтобы наводнить Францию товарами, перераспределяемыми Голландией или происходящими из нее. Ослабить хватку их заставила бы только сила, но ее не было в наличии. Чудесные планы — закрыть порты и границы королевства, затруднить голландское рыболовство,

258 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ

нарушить «частную торговлю» амстердамских купцов (в противоположность государственной торговле голландских Компаний в Америке, Африке и в Ост-Индии) — легче было изложить на бумаге, нежели осуществить. Ибо у Франции не было крупных купцов, «те, коих мы рассматриваем как таковых, суть большей частию лишь иноземные комиссионеры и посредники...»400 — понимай: за ними стоят голландские негоцианты. Французские золотые луидоры и серебро как бы случайно оказывались

вГолландии401. И чтобы закончить, у Франции не было достаточно кораблей. Захваты французских каперов «во время последней войны дали нам довольно большое число их, пригодных для [дальней]

торговли, но за отсутствием купцов, чтобы оные снарядить, и мореходов мы от них избавились в пользу англичан и голландцев, кои по заключении мира явились их выкупить»402.

И та же подчиненность, если вернуться ко временам Кольбера. При образовании французской Северной компании в 1699 г., «невзирая на усилия генерального контролера и братьев Пьера и Никола Фромон, руанцы отказались участвовать в Компании... Со своей стороны жители Бордо вступили в нее

лишь по принуждению». Не потому ли, что «они не чувствовали себя достаточно богатыми — ни кораблями, ни капиталами — перед лицом голландцев»403? Или же потому, что они уже были

включены в амстердамскую сеть в качестве передаточного звена? Во всяком случае, если поверить в этом Ле Поттье де ла Этруа404, писавшему свои пространные отчеты около 1700 г., французские купцы

вту эпоху служили посредниками для голландских негоциантов. Это уже было прогрессом в сравнении с положением, которое описывал в 1646 г. отец Матвей де Сен-Жан405. Тогда голландцы сами занимали позиции посредников на французских рынках; по-видимому, они, по крайней мере частично, оставили их местным купцам. Однако, как мы уже говорили, придется дожидаться 20-х годов XVIII в., чтобы торговый капитализм во Франции начал освобождаться от иностранной опеки с

появлением категории французских негоциантов, находившихся на высоте международной экономики406. К тому же не будем спешить: по словам одного очевидца, в Бордо (чей торговый расцвет

вконце XVIII в. был сенсационным) «всем хорошо известно, что более трети торговли будто бы находится под голландским контролем».

АНГЛИЯ И ГОЛЛАНДИЯ

Английская реакция на вторжения голландцев началась очень рано. Кромвелев Навигационный акт

относится к 1651 г., в 1660 г. Карл II его подтвердил. Четырежды Англия ввязывалась в жестокие войны с Соединенными Провициями (1652-1654, 1665-1667, 1672-1674, 1782-1783). И всякий раз Голландия терпела урон. Одновременно в Англии под за-

ПРЕОБЛАДАНИЕ И КАПИТАЛИЗМ 259

щитой бдительного протекционизма развивалось все более и более процветающее национальное производство. Это, вне сомнения, доказывает, что английская экономика была более уравновешенной, чем французская, менее уязвимой для внешних сил, что ее продукция была более необходима голландцам, которые, впрочем, всегда щадили англичан, чьи порты были лучшим убежищем для голландских кораблей в дурную погоду.

Но не подумайте, что Англия избежала голландского влияния. Чарлз Уилсон407 заметил, что для любого внимательного голландца имелось немало путей приспособиться к Навигационным актам. В самом деле, мир в Бреде (1667) смягчил их. В то время как Навигационный акт запрещал любому иностранному судну доставлять в Англию товары, которые не были бы произведены в его стране, в 1667 г. было принято, что «голландскими» будут считаться товары, привезенные по Рейну или

кредит. Англия, менее богатая, чем Франция, но имевшая, как говорил Пинто, более «блестящий» кредит, всегда получала необходимые деньги в достаточном количестве и в желаемый момент. Это громадное преимущество!

Неожиданностью будет для Голландии та ярость, с которой английская мощь обратится против нее в 1782-1783 гг. и ниспровергнет ее. Однако разве нельзя было предвидеть такой эпилог? Фактически Голландия XVIII в. позволила завоевать себя английскому национальному рынку, лондонской социальной среде, где голландские негоцианты чувствовали себя вольготнее, зарабатывали больше и даже находили развлечения, в которых им отказывал суровый Амстердам. В разнообразной голландской колоде английская карта любопытна: карта поначалу выигрышная становится вдруг проигрышной.

ВЫЙТИ ЗА ПРЕДЕЛЫ ЕВРОПЫ: ИНДОНЕЗИЯ

Можно ли в связи с первыми нидерландскими плаваниями в Индонезию попытаться понаблюдать за чем-то совершенно отличным? За своего рода рождением из ничего, ex nihilo, некоего процесса господства и быстрым утяжелением такого господства.

При первом проникновении голландцев в Азию ясно различимы три этапа (как, без сомнения, при любом европейском проникновении). Их уже давно, в 1923 г., выделил У. Морленд417: торговый корабль, своего рода странствующий базар, тяжело груженный разносчик; фактория, которая представляет уступленный участок внутри страны или на торговом рынке; наконец, оккупированная территория. Макао следовало бы отнести к факториям; Батавия — это уже начинающаяся колонизация Явы. Что же до странствующего базара, то для первых лет XVII в. их настолько много, что трудно выбирать.

Например, четыре корабля Пауля Ван Кердзна, отправленные в Ост-Индию (в 1599—1601 гг.)418 одной из «предшествующих компаний» (voorkompanie)4*9 — Новой компанией брабантцев, из которых возвратятся только два. Первым портом прибытия стал 6 августа 1600 г. Вантам. Поскольку на рейде стояло слишком много голландских кораблей, а значит, слишком много было покупателей, два корабля отправились в маленькую гавань Пассаман, где, по слухам, было изобилие перца. Но продавцы там были плутами, а навигационные условия оказались опасными. Тогда не без колебаний они приняли решение идти в Ачех (Ачем) у западной оконечности Суматры. Два корабля

262 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ

I пришли туда 21 ноября 1600 г. Сколько уже было потеряно времени! 1

Им понадобилось 7 месяцев и 15 дней, чтобы добраться от Тексела | до Бантама, затем 3 месяца и 15 дней, чтоб оказаться, как они полагали, в идеальной гавани. В действительности же путешественники полезли в пасть ко льву. Скрытный и ловкий правитель Ачеха, предварительно выманив у них тысячу восьмерных монет, понапрасну водил их за нос. Голландцы, чтобы восстановить преимущество, укрылись на своих кораблях и захватили находившиеся в гавани девять торговых судов, из которых три очень кстати были нагружены перцем, каковой осторожные победители «велели хорошо стеречь». И снова начались переговоры, пока голландцы не решили, смирившись, покинуть негостеприимную гавань в ночь с 21 на 22 января 1601 г., сжегши в назидание два из захваченных судов. Они потеряли два лишних месяца в этих опасных тропических водах, где древоточцы пожирают дерево судовых корпусов. Теперь у них не было иного решения, как возвратиться в Бантам, куда они прибыли f 5 марта после еще семи недель плавания. Но зато там затруднений не было: Бантам представлял своего рода индонезийскую Венецию. Пришедшие в это же время голландские корабли вздули цены, но товар был погружен на борт, и 22 апреля оба корабля наконец отправились в Европу^».

Что явствует из этого опыта, так это трудность проникновения, не говоря уж об установлении господства, в торговый кругооборот в еще плохо знакомом мире, чертовски отличавшемся от Европы. В такой торговой столице, как Бантам, сразу же появлялись посредники, они ждали вас, но именно они господствовали над новоприбывшими. Ситуация не начнет меняться, пока голландец не станет хозяином торговли молуккскими пряностями. Установить эту монополию — таково было первейшее условие для того, чтобы одно за другим преодолеть все препятствия и внедриться здесь в качестве привилегированного и отныне необходимого партнера. Но может быть, то было главным пороком голландской эксплуатации, пожелавшей взять в свои руки все на Востоке, ограничивая производство, разрушая торговлю коренного населения, ввергая это население в нищету и истребляя его — в общем, убивая курицу, несущую золотые яйца.

ВОЗМОЖНЫ ЛИ ОБОБЩЕНИЯ?

Приведенные примеры имеют значение зондажей. Они имели целью единственно обрисовать

общую ситуацию, способ, каким функционировал мир-экономика, начиная с высоких напряжений в его центре и с пособничества и слабостей ближнего. Успех был возможен только в том случае, если менее развитые и подчиненные экономи-

0 ЗАКАТЕ АМСТЕРДАМА 263

ки были тем или иным образом, но постоянно доступны для экономики господствовавшей. Связь с венцом второстепенных держав, то есть с Европой, устанавливалась сама собой без чрезмерного насилия: для поддержания связей достаточно было соблазна, механизма обменов, игры капиталов и кредита. Впрочем, во всей совокупности голландской торговли Европа составляла четыре пятых; заморские операции, сколь бы значительны они ни были, служили лишь подспорьем. Именно это наличие стран, пребывавших в подчиненном положении, но развитых и лежащих по соседству, а эвентуально и конкурентов, поддерживало температуру и эффективность центра — мы уже говорили об этом. Если Китай не был «взрывчатым» миром-экономикой, то только ли потому, что у него была плохая «центровка»? Или же (что, впрочем, одно и то же) из-за отсутствия полупериферии, достаточно сильной для того, чтобы повысить напряжение в сердце общности?

Во всяком случае, ясно, что «настоящая» периферия, на дальних окраинах, могла удерживаться только силой, насилием, приведением к повиновению — почему бы не сказать «колониализмом», мимоходом отнеся последний к числу древних, очень древних форм опыта? Голландия практиковала колониализм на Ланке (Цейлоне), как и на Яве; Испания изобрела его в своей Америке; Англия станет его использовать в Индии... Но уже в XIII в. Венеция и Генуя на окраинах эксплуатировавшихся ими зон были колониальными державами — в Кафе, на Хиосе, если вспомнить о Генуе; на Кипре, Кандии (Крите), на Корфу, если обратиться к опыту венецианскому. Разве же не совершенно очевидно, что речь шла о настолько абсолютном господстве, какое только можно было реализовать в ту эпоху?

О ЗАКАТЕ АМСТЕРДАМА

Мы просмотрели досье голландского первенства. Его блистательная история утрачивает свой блеск с завершением XVIII в. Это уменьшение блеска — отступление, спад, а не упадок в полном смысле слова, которым пользовались и которым злоупотребляли историки. Несомненно, Амстердам уступил свое место Лондону, как Венеция — Антверпену, как сам Лондон позднее — Нью-Йорку. И тем не менее он продолжал жить с выгодой, и еще сегодня это один из центров мирового капитализма.

В XVIII в. город уступил некоторые из своих преимуществ в торговле Гамбургу, Лондону, даже Парижу, но сберег для себя другие, сохранил определенную часть своей торговли, а его биржевая активность была в полном расцвете. С помощью расширившейся практики

264 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ

«акцептов» Амстердам увеличил свою банковскую роль соразмерно громадному европейскому росту, который он финансировал тысячью способов, особенно в военное время (долгосрочный коммерческий кредит, морское страхование и перестрахование и т. п.). Настолько, что в конце XVIII в. в Бордо говорили как об «общеизвестном» о том, что треть торговли города зависела от голландских займов421. Наконец, Амстердам извлекал немалую прибыль из своих займов европейским государствам.

То, на что указывал Ричард Рапп422, говоря о Венеции, утратившей свое значение в XVII в. — путем приспособления, реконверсии или новых объектов эксплуатации она сохранила столь же высокий валовой национальный продукт, что и в предыдущем столетии, — побуждает быть осмотрительным, когда желаешь перечислить пассив города, переживающего закат. Да, быстрый рост банковской активности представлял в Амстердаме процесс видоизменения и ухудшения капитала; да, его социальная олигархия замкнулась в себе, отошла, как в Венеции или в Генуе, от активной торговли и обнаруживала тенденцию превратиться в общество кредиторов-рантье, взыскующих всего, что может гарантировать спокойные привилегии, включая и защиту со стороны института статхаудера. Быть может, эту горстку привилегированных и можно упрекнуть за ее роль (хотя не всегда она выбирала ее сама), но, во всяком случае, не за ее расчетливость, коль скоро она невредимой прошла потрясения Революции и Империи и, по словам некоторых голландских авторов, все еще была на своем месте в 1848 г.423 Да, наблюдался переход от простых и как бы здоровых задач экономической жизни к сложнейшим денежным играм. Но Амстердам оказался в тисках судьбы, превосходившей масштабы его собственной ответственности-то была участь всякого господствующего капитализма — оказаться втянутым в уже заметную столетиями раньше, во время ярмарок Шампани, эволюцию, которая в силу самого своего успеха оступится на

пороге финансовой деятельности или финансовой акробатики, где всей экономике с трудом удавалось к ней присоединиться, если она вообще не отказывалась за этой эволюцией следовать. Если искать причины или мотивы отступления Амстердама, рискуешь в конечном счете наткнуться на эти общие истины, действительные для Генуи в начале XVII в., как и для Амстердама в XVIII в., а может быть, и для сегодняшних Соединенных Штатов, которые тоже ворочают бумажными деньгами и кредитом до опасного предела. По крайней мере, именно это подсказывает рассмотрение кризисов, которые в Амстердаме следовали один за другим на протяжении второй половины XVIII в.

О ЗАКАТЕ АМСТЕРДАМА 265

Голландские капиталы в 1782 г.

По оценке великого пенсионария Ван дер Спигела, они достигали одного миллиарда флоринов, помещенных

следующим образом: Внешние займы государства

Колониальные займы Внутренние займы (провинциям, компаниям, адмиралтействам) Вексельная торговля

Золото, серебро, драгоценности

335 млн,

в том числе Англии 280 млн Франции 25 млн прочим 30 млн

140 млн

425 млн 50 млн

50 млн

По данным: Vries Y., de. Rijkdom der Nederlanden. 1927.

КРИЗИСЫ 1763, 1772-1773, 1780-1783 гг.

Обширная голландская система начиная с 60-х годов XVIII в. прошла через несколько серьезных, парализующих ее кризисов. Кризисов, которые все похожи друг на друга и кажутся связанными с кризисами кредита. Масса денежных документов, сумма «искусственных денег», по-видимому, пользовалась определенной автономией от экономики вообще, но в границах, какие нельзя было переходить. В разгар кризиса, 18 января 1773 г., Майе дю Клерон, наблюдательный французский консул в Амстердаме, предчувствовал такую границу, когда объяснял, что лондонский рынок столь же «забит», как и амстердамский, и что в этом заключено «доказательство того, что в любых вещах существует предел, после коего надлежит непременно оч ступать»424.

Были ли все эти происшествия обязаны своим происхождением одному и тому же достаточно простому, даже слишком простому процессу? Не сбрасывала ли европейская экономика периодически груз определенной массы бумаг, когда объем последней превышал возможности этой экономики? Несбалансированность возникала, как кажется, даже регулярно, каждые десять лет: в 1763 г., в 1772—1773 гг., в 1780—1783 гг. В первом и последнем из этих кризисов определенно сыграла свою роль война: она инфляционна по природе, она стесняет производство, а после ее завершения приходится платить по счету, компенсировать возникшую из-за войны несбалансированность. Но во время кризиса 1772—1773 гг. войны не было. Не присутствовали ли мы тогда при так называемом кризисе Старого порядка, когда все вытекало из спада земледельческого производства, последствия которого распространялись на всю совокупность экономической деятель-

266 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ

ности? В общем, при кризисе заурядном? В самом деле, в 1771—1772 гг. Европа перенесла катастрофические неурожаи. В сообщении из Гааги от 24 апреля 1772 г. отмечалось, что в Норвегии голод «столь ужасающий.., что там приходится молоть древесную кору, чтобы использовать вместо ржаной муки», и такая же крайность отмечалась в германских областях425. Было ли то причиной того жестокого кризиса, который вдобавок могли усилить последствия катастрофического голода, обрушившегося на Индию в те же самые 1771—1772 гг. и разом расстроившего механизм английской Ост-Индской компании? Несомненно, все это влияло, но разве истинным двигателем не был опять-таки периодически повторявшийся кризис кредита? Во всяком случае, всякий раз в центре каждого из этих кризисов в виде следствия или причины оказывалась нехватка наличных денег, учетная ставка испытывала резкие подъемы до непереносимого уровня — вплоть до 10—15%.

Современники всегда связывали эти кризисы с громадным банкротством вначале: крахом Нёвиллей в августе 1763 г.426, Клиффордов — в декабре 1772 г.427, крахом Ван Ферелинков — в октябре 1780 г.428 Вполне очевидно, что такой взгляд, сколь бы он ни был естественным, малоубедителен. Конечно, 5 млн флоринов при крахе Клиффордов и 6 млн при банкротстве Нёвиллей что-то весили, они сыграли на Амстердамской бирже роль детонатора, мощного разрушителя доверия. Но можно ли считать, что механизм кризиса не пришел бы в движение и не сделался бы всеобщим, если бы Невилли не вели разорительных операций в Германии, или если

бы Клиффорды не ввязались на Лондонской бирже в безумные спекуляции с акциями ОстИндской компании, или если бы не оказались плохи дела бургомистра Ван Ферелинка в Балтийском бассейне? Всякий раз первый толчок крупных банкротств заставлял трещать уже до того напряженную систему. Следовательно, предпочтительно расширить наблюдение одновременно и во времени и в пространстве и особенно сблизить рассматриваемые кризисы, потому что они добавлялись один к другому, оттеняли очевидное отступление Голландии, потому, наконец, что они были похожи и в то же время отличались друг от друга и их легче объяснять, сравнивая один с другим.

Они были похожи. В самом деле, то были современные кризисы кредита, что их совершенно отличало от так называемых кризисов Старого порядка429, которые коренились в ритмах и процессах сельскохозяйственной и промышленной экономики. Но как же эти кризисы кредита друг от друга отличались! По мнению Чарлза Уилсо-на430, кризис 1772-1773 гг. был более тяжелым, более глубоким, чем кризис 1763 г. (и он прав!), но не был ли еще более глубоким кризис 1780—1783 гг.? Разве не наблюдалосьс 1763 по 1783 г. ухудшения, усиления расстройства голландской системы? И одновременно с этим

О ЗАКАТЕ АМСТЕРДАМА 267

нарастанием, crescendo, каждые десять лет — трансформации всей нижележащей экономической структуры?

Первый кризис, 1763 г., последовал за Семилетней войной (1756—1763), которая для Голландии, остававшейся нейтральной, была периодом неслыханного торгового процветания. Во время военных действий «Голландия почти в одиночку... ведет всю торговлю Франции, особенно в Африке и в Америке, что само по себе огромное дело, и делает она сие с ростом прибылей до ста, а часто и более двухсот процентов... Некоторые голландские негоцианты обогатились ею, невзирая на потерю большого числа их кораблей, захваченных англичанами, кои (корабли] оценивают более чем в сто миллионов» флоринов431. Но такое возрождение ее торговли, такой возврат к ее лучшим денечкам, потребовало от Голландии огромных кредитных операций, беспорядочного разбухания акцепта, оплаты переводных векселей с истекшим сроком новыми векселями на другие фирмы, а также непрерывных фиктивных операций432. Как считал разумный судья, «одни лишь неосторожные приняли тогда крупные обязательства»433. Правда ли это? Как могли благоразумные избегнуть втягивания в хитросплетения «обращения»? Кредит естественный, кредит вынужденный, кредит «химерический» создали в конечном счете громадный объем бумаг, «столь разбухший, что, по точным подсчетам, он в пятнадцать раз превышает наличные, или реальные, деньги в Голландии»434. Если даже мы и менее уверены в достоверности этой цифры, чем наш информатор, некий голландец из Лейдена, ясно, однако, что голландские негоцианты оказывались перед драматической ситуацией, когда дисконтёры вдруг отказывались учитывать векселя или, точнее, не могли более сделать этого. При нехватке наличных кризис с его цепной реакцией банкротств ускоряется: он затронет как Амстердам, так и Берлин, Гамбург, Альтону, Бремен, Лейпциг435, Стокгольм436 и очень сильно — Лондон, который будет использован голландским рынком. Одно венецианское письмо из Лондона, датированное 13 сентября 1763 г.437, сообщает, что, по слухам, на прошлой неделе в Голландию будто бы отправили «примечательную» сумму в 500 тыс. фунтов стерлингов «в помощь группе купцов» в Амстердаме, оказавшейся в отчаянном положении.

Но следует ли говорить о помощи, когда дело шло просто-напросто об изъятии голландцами капиталов, вложенных в английские Ценные бумаги?438 Так как кризис начался 2 августа, во время банкротства Йозефа Арона (с необеспеченным кредитом на 1200 тыс. флоринов) и братьев Нёвиллей (при пассиве в 6 млн флоринов), прибытие английских капиталов потребовало, следовательно, месяца, месяца сетований, отчаяния, просьб... И показательных событий: например, банкротств в Гамбурге, в том числе многих еврейских куп-

268 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ О ЗАКАТЕ АМСТВ>ДАМА 269

цов439, 4 банкротств в Копенгагене, 6 — в Альтоне440, 35 банкротств в Амстердаме441, и «дела, которое никогда не случалось, а именно: в начале этой педели банковские деньги стояли на полпроцента ниже денег наличных»442. 19 августа уже насчитывалось 42 банкротства443, и «уже известно несколько будущих жертв». Ольдекоп, русский консул, видя эту катастрофу, не поколебался обвинить в ней «великую жажду наживы, каковую иные негоцианты желали получить на акциях во время войны»444. «Повадился кувшин по воду ходить, тут ему и голову сломить, — писал он 2 августа. — То, что предвидели и чего давно опасались, наступило».

Амстердамская биржа сразу же была парализована: «На Бирже нечего делать... не производят более ни

учета векселей445, ни обмена; курса нет, везде одно недоверие»446. Единственным решением было бы получить отсрочки447, как сказали бы на ярмарочном языке — пролонгации. Один прожектер писал в своей бумаге об отсрочке (sur-cheance)448, о приостановке, короче, о небольшом дополнительном времени, которое могло бы предоставить государство ради того, чтобы каналы обращения в конце концов пришли в нормальное состояние. Ошибка его заключалась в предположении, будто решения Соединенных Провинций будет в данном случае достаточно, тогда как согласиться с этим должны были бы все государи, все европейские государства.

Но разве не было бы лучшим решением прибытие в Амстердам монеты или слитков? Так, Нёвилли (хотя они были не одиноки) устроили в своем деревенском доме возле Гарлема фабрику для «очистки скверного прусского серебра, коего им было прислано из Германии в бочонках на несколько миллионов». Сбор в Германии этой плохой монеты, выпускавшейся Фридрихом II во время Семилетней войны, производили местные еврейские купцы, связанные с еврейскими купцами Амстердама449. Последние, занятые почти исключительно вексельными операциями и испытавшие сильное потрясение в результате кризиса, выписывали векселя на этот приходивший к ним благословенный металл. «Еврейские купцы Эфраим и Ицхок (Jizig), — писал неаполитанский консул в Гааге, — кои суть сборщики монеты короля [Прусского], позавчера (16 августа 1763 г.) отправили почтовыми повозками под охраной 3 млн экю в Гамбург, и я узнал, что другие банкиры также доставляют в Голландию значительные суммы, дабы поддержать свой кредит»450.

Вливания наличной монеты были хорошим решением. К тому же Амстердамский банк вопреки обычным своим правилам согласился с 4 августа принимать «в депозит слитки золота и серебра»451, что было способом сразу же включить в денежное обращение драгоценные металлы, поставленные в необработанном виде.

Но нет надобности далее следить за этим бурным, резким ликвидационным кризисом, губившим только слабые фирмы, очищая рынок одним махом от его спекулянтов, и в целом, с определенной точки зрения, здоровым и полезным, по крайней мере если находиться в эпицентре этого финансового землетрясения. Не в Гамбурге, где с начала августа до громового удара в виде краха Нёвиллей порт был забит судами, тщетно ожидавшими погрузки и полагавшими отправиться на Восток, в другие порты452. Не в Роттердаме, где с апреля453 возмутилось «простонародье» и где «буржуазии пришлось взяться за оружие и рассеять всех бунтовщиков». Но в Амстердаме, который, по-видимому, избежал таких неприятностей и таких волнений и после того, как буря миновала, поднялся без излишних трудностей: «Сии купцы-банкиры должны были, как Феникс, возродиться, а вернее — появиться вновь

из-под своего пепла и в конечном счете утвердиться в качестве кредиторов разоренных торговых центров»454.

В 1773 г. после первого толчка, данного банкротством Клиффордов (28 декабря 1772 г.), кризис начался снова и шел своим путем. Та же последовательность, то же переплетение сложных обстоятельств. Ольдекоп мог бы повторить письма, написанные им десятью годами раньше. Биржа оказалась парализована. «Многие фирмы, — пишет русский консул, — последовали за крахом господ Клиффорда и сына. Господа Хор-нека, Хоггер и К°, которые все делают для Франции и для Швеции...

два или три раза были на краю падения. Первый раз для них сумели собрать за одну ночь 300 тыс. флоринов, каковые им надлежало выплатить на следующий день». Во второй раз из Парижа очень кстати прибыла «повозка с наличными в золоте... Господа Рийе, Рич и Уилкисонз, кои суть корреспонденты господ Фредерик в Санкт-Петербурге, доставили из Англии деньги в серебре» (золото, привезенное из Франции, имело будто бы ценность в один миллион, а английское серебро — два миллиона флоринов). Господам Грилл, которые вели крупную торговлю со Швецией, пришлось прекратить выплаты, ибо они не смогли «учесть свои переводные векселя на других». Господа Сарди и К", старинная фирма, выполнявшая различные поручения для венского двора, «вынуждены были дать потоку увлечь себя»455. Правда, эти итальянцы, которые предпочитали не столько трудиться, сколько развлекаться, уже ощутили падение своего кредита456. Нынешняя катастрофа была для них последним ударом. Но некоторые фирмы, равным образом обанкротившиеся, были на самом деле солидными, однако они были захвачены общим крахом, последуют и дальнейшие банкротства, ежели не будут приняты меры457. Город еще раз решил авансировать два миллиона наличными Деньгами под ручательство первых негоциантов города, дабы помочь тем, кто нуждался в деньгах и мог предоставить гарантии в виде ли товаров или надежных векселей. «Не будут, однако, приниматься учтенные

-Бродель,

270 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ

векселя, будь то даже на первейшие фирмы, ибо в сем случае два миллиона» ничего не дадут458. Ясно, что сенсационное и к тому же окончательное банкротство Клиффордов, торгового дома, просуществовавшего полтораста лет, породило всеобщее недоверие и требования об уплате, намного превышавшие сумму имевшихся наличных денег.

Старая песня, та же, что и в 1763 г., подумаете вы. Так судили об этом современники. Тот же

короткий кризис, быстро закончившийся в своем драматическом развитии в конце января. Но то, что он был более серьезным, чем предыдущий, ставит проблему, которую Чарлз Уилсон459 в основном разрешил. В самом деле, решающим обстоятельством было то, что первоначальный удар исходил теперь из Лондона, а не Амстердама. Катастрофой, которая увлекла за собой Клиффордов и их компаньонов, было падение курса акций Ост-Индской компании, столкнувшейся в Индии, в особенности в Бенгалии, с трудной ситуацией. И снижение курса произошло слишком поздно для английских спекулянтов, которые играли на понижение, и слишком рано для голландцев, игравших на повышение. Потерпели крах и те и другие, тем более что покупки обычно совершались спекулянтами всего лишь за 20% цены акций, а остальное — в кредит. Следовательно, потери их были огромны.

Кризис, исходивший из Лондона, повлек вмешательство Английского банка, которое быстро привело к прекращению учета всех сомнительных векселей, а потом и всех векселей вообще. Это беспредметный спор — пытаться узнать, ошибся ли банк в своей тактике, ударив таким образом по Амстердаму, денежному и кредитному рынку, или нет. Во всяком случае если в этом кризисе и был Феникс, вышедший невредимым из огня, так это, конечно, Лондон, который по прошествии тревоги продолжал выкачивать к себе капиталовложения, возрождавшиеся «избытки» Голландии. В Амстердаме дела шли не так хорошо: еще в апреле 1773 г., спустя три месяца после тревоги, улица оставалась беспокойной. «На протяжении полумесяца только и слышишь, что разговоры о кражах по ночам. Вследствие сего удвоили обычную стражу и распределили по разным кварталам буржуазные патрули. Но что дает такая бдительность, ежели не уничтожена причина зла и ежели у правительства нет средств сему помочь?»460 В марте 1774 г., спустя год и даже более после кризиса, уныние среди купечества не прошло. «Что нанесет последний удар кредиту сего рынка, — писал консул Майе дю Клерон, — так это то, что пять или шесть первых и самых богатых домов совсем недавно оставили коммерцию; в их числе и фирма Андре Пельса, еще более известная на иностранных рынках, нежели на амстердамском, для коего она зачастую бывала главным источником средств: ежели богатые фирмы уйдут с биржи, крупные дела вскоре из оной исчезнут. Коль

О ЗАКАТЕ АМСТЕРДАМА 271

скоро она не сможет более выдерживать большие убытки, она не осмелится пытаться получать большие прибыли. Однако же правда, что в Голландии все еще больше денег, нежели в любой другой стране при прочих равных условиях»461.

Но все было связано — в глазах историков, разумеется, — с первенством внутри европейского мира-экономики.

Еще в феврале 1773 г. французский консул, узнав, что в Генуе только что произошел грандиозный крах на 1500 млн пиастров, связал это происшествие (и все прочие, что сотрясали европейские рынки) с Амстердамом, так как этот город был «очагом, из коего почти все они получали свое движение»462. Я же, напротив, полагаю, что Амстердам тогда уже не был больше «очагом», эпицентром. Очагом был уже Лондон. А тогда — существует ли правило, которое было бы очень удобным: а именно что всякий город, расположившийся или расположенный в центре какого-то мира-экономики, был первым, где начинались землетрясения в системе, а затем первым, который от них по-настоящему оправлялся? Вот что заставило бы нас другими глазами взглянуть на «черный четверг»463 на Уолл-стрит в том самом 1929 г., который для меня отмечает фактически начало первенства Нью-Йорка.

Следовательно, первенство Амстердама оказалось бы «вне игры» (по меньшей мере в глазах историков), когда заявил о себе третий кризис — кризис 80-х годов. Кризис, который к тому же отличался от предыдущих не только по причине своей продолжительности (по меньшей мере с 1780 по 1783 г.), своей особенной вредоносности для Голландии или того обстоятельства, что в своем развитии он был отягощен четвертой англо-голландской войной, но также и потому, что он вписался в более обширный экономический кризис, притом совсем иного типа — ни больше ни меньше как в интерцикл (intercycle)^, который Эрнест Лабрус усматривает во Франции с 1778 по 1791 г.465 Именно в эту междесятилетнюю фазу следует заново поместить эпизод в виде англоголландской войны (1781—1784), который завершился оккупацией Ланки (Цейлона) англичанами и их свободным доступом на Молуккские острова. Голландия, как и остальная Европа, барахталась тогда в длительном кризисе, поразившем всю экономику в целом, а не один только кредит, кризисе, аналогичном тому, с которым билась Франция ЛюдовикаXVI, вышедшая истощенной, с расстроенными финансами из американской войны, хоть та и была для нее победной466. «Преуспев в том, чтобы сделать Америку свободной, Франция так истощила себя,