Brodel3

иноземцы открыли для них свою собственную мировую торговлю»62. Но разве евреи, как опытные деловые люди, не устремлялись постоянно туда, где экономика преуспевала? Если они прибывали в ту или иную страну, то это означало, что дела там идут хорошо или пойдут лучше. Если они уезжали, то это означало, что дела тут идут плохо или пойдут хуже. Разве не начали евреи покидать Амстердам около 1653 г.?63 Во всяком случае, тридцать лет спустя, в 1688 г., они последовали в Англию за Вильгельмом Оранским. Не означает ли это, что в ту пору Амстердам, несмотря на видимость, чувствовал себя не так хорошо, как в первые десятилетия этого века?

Влюбом случае евреи были не единственными, кто «создал» Амстердам. Все торговые центры Европы предоставили свой контингент городу, который собирался стать или уже стал центром мира. Первая роль, конечно, принадлежала антверпенским купцам. Антверпен, взятый Александром Фарнезе 27

августа 1585 г. после достопамятной осады, добился при капитуляции мягких условий, в частности возможности для своих купцов либо остаться, либо покинуть город, забрав с собой свое имущество64. Те из них, кто выбрал изгнание в Голландию, прибыл туда, следовательно, не с пустыми руками: они принесли капиталы, компетентность, торговые связи, и это, бесспорно, было одной из причин быстрого старта Амстердама. Жак де Ла Файль, антверпенский купец, обосновавшийся в новой северной

столице, не преувеличивал, когда писал 23 апреля 1594 г.: «Здесь Антверпен превратился в Амстердам»65. Разве же не была треть населения города к 1650 г. иностранного происхождения или потомками иностранцев? Половина первых вкладов Амстердамского банка, созданного в 1609 г., поступила из Южных Нидерландов.

Врезультате Амстердам будет быстро расти (50 тыс. жителей в 1660 г., 200 тыс. — в 1700 г.) и скоро смешает все национальности, довольно быстро превратив толпу фламандцев, валлонцев, немцев, португальцев, евреев, французских гугенотов в истинных голландцев — Dutchmen. Разве то, что сформировалось, не было в масштабе всей страны нидерландской «нацией»? Ремесленники, купцы, импровизированные мореходы, чернорабочие трансформировали маленькую страну, сделали из нее другую. Но разве также не взлет самой Голландии подал сигнал к успеху, создал его условия?

ПРЕЖДЕ ВСЕГО РЫБОЛОВСТВО

Соединенные Провинции были «Египтом Европы», даром Рейна и Мааса: именно таким образом подчеркнул Дидро66 речной и сухопутный аспекты Соединенных Провинций. Но прежде всего послед-

186 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ

ние были даром моря. Нидерландский народ «столь сильно склонен к мореплаванию, что можно сказать, вода более его стихия, нежели земля»67. На часто бушующем Северном море он прошел свое ученичество в рыболовстве, каботажном плавании, перевозках на дальние расстояния, в морской войне; по словам одного англичанина (1625), не было ли Северное море «академией мореходов и лоцманов голландских мятежников»68? Так что прав был Уильям Темпл: «Республика Соединенных Провинций вышла из моря, оттуда же почерпнула она свою силу»69.

Толландия и Зеландия испокон веков населяли Северное и соседние моря своими рыбаками. Рыболовство было национальным промыслом — по меньшей мере четырьмя «промыслами». Первый, у берегов и в пресных водах, обеспечивал разнообразное снабжение «очень нежными сортами рыбы»70; то была «рядовая» ловля, но по стоимости она составляла примерно половину «большого лова» огромного сельдяного промысла71, рядом с которым выглядела относительно скромно ловля трески и пикши в Исландском море и на Доггер-банке72 и «охота» на китов, любопытным образом именовавшаяся «малым ловом».

Около 1595 г.73 голландцы открыли Шпицберген и тогда же научили баскских рыбаков гарпунить кита74. В январе 1614 г. эта ловля была уступлена в качестве монопольной Северной компании «от берегов Новой Земли до пролива Дейвиса, включая Шпицберген, остров Медвежий и прочие места»75. Компания была упразднена в 1645 г.76, но Амстердам ревниво сохранял контроль и прибыли77 от фантастических избиений китов на Крайнем Севере, которые изливали на него тонны жира (для изготовления мыла, освещения для бедняков, обработки сукон) и центнеры китового уса. В удачном 1697 году78 «из портов Голландии отправилось 128 кораблей для «ловли» китов, из них во льдах погибло 7, а 121 возвратился в свои гавани, добыв 1255 китов, давших 41 344 бочонка ворвани. Каждый бочонок обычно продается по 30 флоринов, что составляет в целом 1 240 320 флоринов. Каждый кит дает обыкновенно две тысячи фунтов китового уса, оцениваемого в 650 флоринов за квинтал, что составляет для 1255 китов 1255 тыс. флоринов, а обе суммы, сложенные вместе, дают в целом 2 495 320 флоринов»79. Перечень этот показывает, что в среднем одно китобойное судно добывало в течении кампании десяток китов, хотя в июле 1698 г. только одно из них доставило в Тексел 21 тушу80.

Однако эти богатства мало что значили в сравнении с ловом сельди на Доггер-банке вдоль английского побережья в течение двух путин: от дня св. Иоанна до дня св. Иакова* и от Воздвиженья до дня

СОЕДИНЕННЫЕ ПРОВИНЦИИ У СЕБЯ ДОМА 187

* 27 января — 27 мая. — Примеч. пер.

св. Екатерины*- 8l. На протяжении первой половины XVII в. цифры были фантастическими: 1500 рыболовных судов — крупных судов, достаточно просторных, чтобы позволить на борту разделку, засолку и укладку рыбы в бочки, за которыми на места лова приходили небольшие суда, доставляя их в Голландию и в Зеландию (даже в Англию, где «голландская» сельдь стоила дороже, нежели выловленная английскими рыбаками)82. На этих 1500 сельдяных судах (buyssen) находилось 12 тыс. рыбаков и около 300 тыс. бочек рыбы. Копченая и соленая сельдь, продававшаяся по всей Европе, была «золотой жилой» Голландии83. Питер де Ла Кур считал, что голландская торговля «уменьшилась бы вполовину, ежели бы у нее отняли торговлю рыбой и товарами, кои от сей торговли зависят»84. Как замечал 8 июля 1661 г. сэр Джордж Даунинг, «торговля сельдью связана с торговлей солью; некоторым образом сельдь и соль расширили голландскую торговлю в Балтийском море»85. А мы добавим, что торговля на Балтике была подлинным источником голландского богатства.

Тем не менее не переоценивали ли сравнительное место рыболовства в голландской экономике? После кромвелева Навигационного акта и первой англо-голландской войны 1652—1654 гг. сказочный лов сократился более чем на две трети86, и вопреки предсказанию Питера де Ла Кура, без того, чтобы от этого расстроилась голландская машина. Что же касается упадка лова, то объяснялся он снижением доходности, что было следствием роста цен и заработной платы. Только те, кто занимался снабжением судов, еще зарабатывали на жизнь. Но вскоре «выпуски из гавани» (mises hors) сделались слишком дорогостоящими. Остальное довершила конкуренция иностранного лова — французского, норвежского, датского. Впрочем, коль скоро одинаковые причины влекут за собою одинаковые последствия, английскому лову сельди не удалось обрести полного размаха, невзирая на поощрения, объектом которых он был. И тоже по причине слишком высоких издержек87.

ГОЛЛАНДСКИЙ ФЛОТ Истинным орудием голландского величия был флот, равный один всей совокупности других

европейских флотов88. Французская оценка, относящаяся к маю 1669 г.89 и не учитывающая «лодки (Ней) и малые галиоты [весьма многочисленные], что имеют только одну мачту и неспособны ходить в дальние плавания», пришла «путем подсчета, каковой полагаю я достаточно обоснованным» (это пишет Пом-понн), к цифре в «шесть тысяч» для всех Соединенных Провинций.

* 4 сентября — 25 ноября. — Примеч. пер.

^

188 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ

При 100 тоннах водоизмещения и команде в 8 человек на судно это составило бы самое малое 600 тыс. тонн и, возможно, 48 тыс. моряков. Цифры для того времени огромные, которые мы, вероятно, едва ли преувеличиваем.

К количеству добавлялось качество. После 1570 г. голландские судостроительные, верфи создали торговый корабль, ставший сенсацией, — vlieboot, «флейту», прочное парусное транспортное судно с округлыми бортами, большой вместимости и обслуживаемое немногочисленной командой: на 20% меньшей, чем на судах того же тоннажа. То было значительное преимущество, если вспомнить, что в дальнем плавании затраты на личный состав (заработная плата, питание) долгое время были главным пунктом издержек. Голландская скупость разыгрывалась тут вовсю: рацион был скуден90 — «рыба да каша»; даже капитаны «довольствуются... куском сыра либо ломтем солонины двух-трехлетней давности»91; никакого вина; слабое пиво и иногда, при бурном море, немного скупо распределявшегося арака. «Из всех наций, — заключал один француз, — голландцы самые экономные и самые умеренные, всего менее предающиеся роскоши и бесполезным расходам»92.

Пространный французский отчет, относящийся к 1696 г., не без некоторой зависти уточнял все преимущества голландского флота перед конкурентами. «Голландцы, занимаясь морской торговлей, ходят почти на одних только транспортах, которые в военное время экспортируют вооруженные фрегаты. Это большие корабли, располагающие глубокими трюмами, кои могут вместить много товара; по правде говоря, это плохие ходоки под парусом, но, хоть они и грубой и тяжелой постройки, более мореходные, для коих не нужно столько команды (sic!), как для прочих кораблей. Французы вынуждены держать четырех или пять человек экипажа на корабле в 20 или 30 тонн для его управления; голландцы держат двух, самое большее трех человек. На корабль от

150 до 200 тонн французы ставят 10-12 человек, голландцы — всего 7 или 8; французы ставят 18, 20-25 человек на корабль в 250, 300 или 400 тонн, а голландцы — только 12-16, самое большее 18. Французский матрос получает 12, 16,18-20 ливров в месяц, а голландец довольствуется 1012ливрами, и офицеры соответственно. Для рациона французских мс гросов требуются хлеб, вино, сухари, чисто пшеничные и вполне белые, свежее и соленое мясо, треска, сельдь, яйца, масло, горох, фасоль, а когда они едят рыбу, надобно, чтобы она была приправлена, да и то они не хотят

ее есть, разве что по постным дням. Голландцы же довольствуются пивом, ржаным хлебом и сухарями, зачастую очень черными, но отличного вкуса, сыром, яйцами, маслом, небольшим количеством солонины, горохом, кашей и едят много вяленой рыбы без при-

СОЕДИНЕННЫЕ ПРОВИНЦИИ У СЕБЯ ДОМА 189

правы каждый день, не различая постный или скоромный, а это стоит намного меньше, нежели мясо. Французы, обладая более пылким и подвижным темпераментом, едят 4 раза в день, голландцы, коих темперамент холоднее, едят всего 2, самое большее 3 раза. Французы строят свои корабли из дуба, скрепленного железом, что стоит дорого; большая же часть голландских кораблей, особенно тех, что не ходят дальше, чем во Францию, сделаны всего лишь из сосны и скреплены деревянными шипами, и хоть порой они и больше, стоят они при постройке вполовину меньше, нежели наши. У них также и более дешевые снасти, они ближе нас расположены к Северу, откуда черпают железо, якоря (anghres — sic!), коноплю для канатов и веревок, кои они изготовляют сами, так же как и парусину»93.

Всамом деле, другое преимущество голландского судостроения заключалось в недостижимых для

конкурентов ценах на его верфях: как гласит французская переписка, «секрет их в том, чтобы делать повозки [читай: корабли] дешевле, чем делают это другие»94. Вне сомнения потому, что корабельный лес, смола, вар, канаты, все эти драгоценные морские товары (naval stores) поступали

к ним прямо из стран Балтийского моря, включая и мачты, доставлявшиеся специальными кораблями95. Но также и потому, что они использовали самую новейшую технику (механические пилы, мачтоподъемные машины, изготовление взаимозаменяемых запасных частей) и опытных мастеров и рабочих. Настолько, что знаменитые саардамские верфи около Амстердама могли

взять обязательство, «при условии, что они будут предуведомлены за два месяца, строить каждую неделю остальной части года военный корабль, готовый для подъема такелажа»96. Добавим, что в Голландии, какую бы область деятельности мы ни взяли, кредит был легкодоступен, обилен, дешев. Ничего нет удивительного в том, что очень рано голландские корабли стали

экспортироваться за границу, в Венецию, Испанию и даже на Мальту для корсарских предприятий мальтийских рыцарей в морях Леванта97.

Вдополнение к этому Амстердам стал первым рынком Европы для кораблей, приобретаемых по случаю. Ваш корабль потерпел крушение У берегов Голландии — в течение нескольких дней вы можете купить другой и погрузиться на него со своей командой, не теряя времени: посредники даже обеспечат вас грузом. Но зато, если вы приедете сушей для такой покупки, то вам лучше привести своих матросов с собой. Потому что в Соединенных Провинциях в транспортных делах человек был единственным, чего не хватало.

Однако от него, от этого человека, не требовалось быть опытным моряком. Достаточно, чтобы были замещены руководящие посты. А с прочим справится какой угодно новобранец. Национальной вербовки, активно проводившейся вплоть до деревень внутри страны,

190 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ

было недостаточно. Так же как было ее недостаточно в Венеции и затем в Англии. Значит, иностранец предлагал свои услуги либо их добивались от него насильственным путем. «Ходокам в Голландию», приходившим работать киркой, лопатой или серпом, случалось оказываться на палубе корабля. В 1667 г. на службе Соединенных Провинций будто бы состояло 3 тыс. шотландских и английских моряков98, а по данным одного французского письма, проводившееся Кольбером снаряжение кораблей якобы привело к репатриации во Францию 30 тыс. моряков, пребывавших главным образом на службе у Голландии".

Достоверность этих цифр не гарантирована, но ясно, что Голландия могла взвалить на себя перевозки по морям мира лишь в той мере, в какой она получала от несчастной Европы необходимую дополнительную рабочую силу. А эта рабочая сила рада была примчаться на зов. В 1688 г., когда Вильгельм Оранский готовился отправиться в Англию, чтобы изгнать оттуда Якова II, команды того флота, что проскочит под носом у кораблей Людовика XIV, были набраны с известной легкостью: стоило только увеличить плату при вербовке100. Короче говоря, то была не «вялость» Европы101, но нищета ее, позволившая голландцам «заложить начало» своей

Республики. Еще в XVIII в. нехватка команд, столь острая в Англии, все еще ощущалась в Голландии. Когда во времена Екатерины II русские корабли останавливались в Амстердаме, некоторые из их матросов «выбирали свободу»; голландские вербовщики хватали их «на лету», и несчастные в один прекрасный день оказывались на Антильских островах или на Дальнем Востоке, жалобно умоляя вернуть их на родину102.

ИМЕЛОСЬ ЛИ «ГОСУДАРСТВО» СОЕДИНЕННЫХ ПРОВИНЦИЙ?

Правительство в Гааге слыло слабым, непрочным. Из чего следовало бы заключить, что незначительный политический аппарат благоприятствовал подвигам капитализма, даже был их условием. Не доходя до такого заключения, историки охотно бы подтвердили суждение П.В. Клейна'03, а именно что применительно к Соединенным Провинциям едва ли можно говорить «о чем-то, что было бы государством». Пьер Жаннэн104, не столь категоричный, довольствовался утверждением, что голландское процветание практически ничем не было обязано «государству, мало способному на вмешательство». Не иначе думали и современники. По словам Созы Котинью, португальского посланника, который весной 1647 г. вел в Гааге переговоры и пытался подкупить тех, кого можно, это правительство «было правлением стольких различных голов и умов, что его представители редко могли сойтись на том, что для них лучше»105. Тюрго около 1753—1754 гг.

СОЕДИНЕННЫЕ ПРОВИНЦИИ У СЕБЯ ДОМА 191

говорил о «Голландии, Генуе и Венеции, где государство немощно и бедно, хотя частные лица богаты»106. Суждение это, верное (да и то с оговорками) для Венеции XVIII в., явно несправедливо для города, господствовавшего в XV в.; ну а для Голландии?

Ответ будет зависеть от того, что понимать под правительством или под государством. Если, как это слишком часто случается, не рассматривают совместно государство и социальную базу, которая его поддерживает, то рискуют прийти к ошибочным суждениям о нем. Это правда, что учреждения Соединенных Провинций были архаичными; по своим корням они были довольно старым наследием. Правда, что семь провинций считали себя суверенными, что вдобавок они разделялись на крохотные городские республики. Правда и то, что центральные институты — Государственный совет, Raad van Staat (который был, «собственно говоря, главным надзирателем107 всех дел Республики»108, своего рода исполнительной властью или, лучше сказать, министерством финансов), и Генеральные штаты, которые тоже заседали в Гааге и были постоянным представительством послов провинций, — правда, что эти институты в принципе не имели никакой реальной власти. Любое важное решение должно было направляться провинциальным штатам и единодушно ими одобряться. Принимая во внимание расхождение интересов между провинциями, и в особенности между провинциями приморскими и провинциями внутренними, система эта была постоянным источником конфликтов. Это не Соединенные Провинции, а Разъединенные, утверждал У. Темпл в 1672 г.109 Эти внутренние столкновения и конфликты выражались на правительственном уровне в непрерывной борьбе между Голландией, которая использовала свою финансовую власть, чтобы навязать свое лидерство, и принцами Оранского дома, которые «правили» в качестве статхаудеров пятью провинциями из семи, председательствовали в Государственном совете и командовали морскими и сухопутными вооруженными силами, нося звание и выполняя функции адмирала и генерал-капитана Республики. Провинция Голландия, представленная своим великим пенсионарием, секретарем Государственного совета, всегда поддерживала суверенитет и вольность провинций, ибо, если центральная власть была слаба, Голландии легче было навязать свою волю благодаря громадному экономическому превосходству и в силу того простого факта, что она одна давала больше половины государственных доходов110. Со своей стороны статхаудер упорно стремился установить личную власть на монархический лад, следовательно, укрепить центральную власть, дабы противостоять голландскому преобладанию. Для этого он использовал провинции и города, которые ревниво относились к Голландии и Амстердаму и слишком часто испытывали со стороны последних притеснения.

192 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ СОЕДИНЕННЫЕ ПРОВИНЦИИ У СЕБЯ ДОМА 193

Результатом этого были напряженность, кризисы и чередование у власти обоих соперников. В 1618 г. в связи с глубоким религиозным кризисом, в котором арминиане [ремонстранты] противостояли го-маристам [контрремонстрантам], принц Мориц Нассауский приказал арестовать великого пенсионария Голландии Яна ван Олденбар-невелта, который был осужден на смерть и в следующем году казнен. В июле 1650 г. статхаудер Вильгельм II предпринял попытку государственного переворота, которая удалась в Гааге, но жалким образом провалилась в Амстердаме. Тем временем преждевременная смерть принца развязала руки «республиканцам», которые

ществовании и деятельности статхаудерства гарантию сохранения! социального порядка. Коротко говоря, этот привилегированный класс помещался в цен-; тре всей политической системы. Тем не менее определить его не про-1 сто. Как и институты, которые поддерживали его и которые он вдох-; новлял, этот класс уходил своими корнями в давние времена, к владевшей должностями эшевенов «буржуазии» эпохи бургундского и испанского владычества. Долгая, с 1572 по 1609 г., война за независимость обеспечила первенство этой буржуазии; она разорила дворянство в большинстве провинций, а реформатская церковь, невзирая на религиозный кризис 1618—1619 гг., осталась подчинена провинциальным и городским властям. Наконец, «Революция» освятила могущество класса регентов, то есть политической элиты, которая в каждом городе и в каждой провинции удерживала важные должности и практически обладала неограниченной властью в делах фискальных, судебных, в локальной экономической деятельности.

Регенты эти образовывали особую группу над деловой буржуазией, которая в эту группу не могла проникнуть по своему желанию. Но должности, которые они занимали, почти что не кормили своих носителей, жалованье было смехотворным, и это отвращало от этих должностей людей, не имевших состояния. Тем или иным способом, но регенты, разумеется, участвовали в росте богатства Соединенных Провинций. У них были связи с деловым миром; иные даже прямо происходили из него: семейства, которые обогащались, в один прекрасный день вступали в ряды на первый взгляд замкнутой политической олигархии то ли путем браков, то ли в случае кризиса власти. Эта политическая элита тем не менее образовала особую группу, своего рода патрициат. Существовало, быть может, 2 тыс. регентов, которые кооптировались, происходили из одних и тех же семейств, из одной и той же социальной среды (денег и власти), которые удерживали в своих руках разом города, провинции, Генеральные штаты, Государственный совет, Ост-Индскую компанию и были связаны с купеческим классом, которые зачастую продолжали участвовать в торговых и промышленных делах. Б.М. Влекке говорит об «олигархии» числом примерно 10 тыс. человек116, цифре, пожалуй, чрезмерной, если только она не охватывает членов семей.

Тем не менее на протяжении «Золотого века» регенты определенно не поддавались соблазну патрицианского высокомерия и жизни напоказ. Долгое время они умели разыгрывать роль скромных отцов семейств перед лицом населения, об обычной дерзости которого говорили современники, как и о том, сколь силен его вкус к свободе. Автор «Наслаждений Голландии» («Delices de la Hollande», 1662) писал: «He новость услышать, как какой-нибудь бездельник

(gallefreti-

СОЕДИНЕННЫЕ ПРОВИНЦИИ У СЕБЯ ДОМА 195

^/•i 17) в перебранке с почтенным буржуа выкрикивает такие поносные слова: я так же хорош, как и ты, хоть ты меня и богаче... и тому подобные вещи, кои трудно переварить. Но люди благоразумные достойно (ассоПетеп^Щ избегают подобных столкновений, и богатые

уклоняются, как только могут, от сношений с простым народом, дабы быть более им почитаемы»119.

Этот текст еще лучше поработал бы на нас, если бы говорил что-нибудь о мотивах таких «перебранок», стычек. Ясно, однако, что в так называемом спокойном XVII в. уже существовала социальная напряженность. Деньги были средством призвать к порядку любого, но таким средством, которое следовало из осторожности скрывать. Очевидно, по склонности или же в силу инстинктивной хитрости богачи в Амстердаме долгое время довольно естественно и благодушно маскировали богатство и роскошь. «Сколь бы абсолютна ни была власть Магистрата, — замечает путеводитель 1701 г., — в нем не заметно никакой пышности, и вы видите сих знаменитых бургомистров ходящими по городу без свиты и прислуги и никоим образом не отличающимися от горожан, кои им подчинены»120. Сам Уильям Темпл121 в 1672 г. поражался, что столь выдающиеся люди, как великий пенсио-нарий Голландии Ян де Витт или Михиел де Рейтер, крупнейший флотоводец своего времени, не отличались: первый — от «самого заурядного горожанина», а второй — «от самого рядового капитана корабля». Дома на Херренграхт, улице знатных господ, не выставляют напоказ великолепных фасадов. И интерьеры в «Золотом веке» почти не знали роскоши дорогой меблировки.

Но эта скромность, эта терпимость, эта открытость начали меняться с приходом к власти в 1650 г. «республиканцев». В самом деле, с того времени олигархия взяла на себя новые и многочисленные задачи; она поддалась бюрократизации, которая прогрессировала сама собой, она больше чем наполовину отошла от дел. А затем для всего высшего голландского общества, баснословно разбогатевшего, возник сильный соблазн к роскоши. «70 лет назад, — заметил в 1771 г. Исаак де Пинто, — у самых крупных амстердамских негоциантов не было ни садов, ни загородных домов,

сравнимых с теми, какими владеют ныне их посредники. Строительство и громадные затраты на содержание таких волшебных дворцов, или, вернее, таких бездонных прорв — не самое большое зло, но рассеянность и небрежность, кои порождает эта роскошь, зачастую наносят немалый Ущерб в делах и в коммерции»122. В самом деле, в XVIII в. коммерция все более становилась второстепенной для привилегированных обладателей денег. Чрезмерно обильные капиталы уходили из нее, чтобы быть вложенными в ренты, в финансовые операции, в игры кредита. И это общество слишком богатых рантье все более замыка-

196 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ СОЕДИНЕННЫЕ ПРОВИНЦИИ У СЕБЯ ДОМА 197

лось; чем дальше, тем больше оно отделялось от основной массы] членов общества. Этот разрыв в высшей степени проявлялся в области культуры. Элита в ту пору забросила

национальную традицию, восприняла французское влияние, которое затопило все. Голландская живопись едва переживет смерть Рембрандта (1669). Если «французское нашествие 1672 г. провалилось в военном и политическом отношениях, то оно одержало полный или почти полный успех в культурном плане»123. Как и в остальной Европе, возобладал даже французский язык, и то было еще одним средством подчеркнуть дистанцию между собой и народными массами. Уже в 1673 г. Питер де Гроот писал Абрахаму де Викефорту: «Французский существует для образованных... фламандский же

—только для невежд»124.

НАЛОГ ПРОТИВ БЕДНЯКОВ

Коль скоро голландское общество было тем, чем оно было, то не приходится удивляться: налоговая система щадила капитал. На первом месте среди личных налогов стоял Heere Geld — налог на слуг: 5 флоринов 16 су —за одного слугу, 10флоринов6сузадвоих;нозатроих— 11 флоринов 12 су; за четверых

—12 флоринов 18 су; за пятерых — 14 флоринов 14 су. То есть любопытным образом убывающий налог. Подоходный тоже существовал, но кого бы он не устроил в наши дни! Он составлял 1%, т. е. 15 флоринов с 1500 флоринов дохода, 12 флоринов с 1200... Доход ниже 300 флоринов налогом не облагался. Наконец, «те, у коих вовсе нет постоянного дохода и кои существуют лишь за счет своей

торговли или профессии, каковой они занимаются, облагаются налогом сообразно доходу, какой они, как считают, могут получить от этой торговли или профессии»125. Имея дело с оценкой подлежащего

обложению дохода, люди изыщут не один способ себя защитить, И в завершение всего, как и во Франции126, привилегия имела здесь свое значение: не существовало прямого налога на наследство. Фискальные тяготы были перенесены на косвенный налог — оружие, которым пользовались как Генеральные штаты, так и провинции и города. Для потребителя это было как непрерывный огонь. Все наблюдатели утверждали, что ни одно государство в XVII и XVIII вв. не было настолько обременено

налоговыми сборами. В XVIII в. существовали налоги на потребление, так называемые акцизы, на «вина и крепкие напитки, уксус, пиво, все виды зерна, разные сорта муки, на фрукты, на картофель127,

на сливочное масло, строительный лес и дрова, торф, уголь, соль, мыло, рыбу, табак, курительные трубки, на свинец, черепицу, кирпич, на все виды камня, на мрамор»128. Правда, в 1748 г.129 встал вопрос о сносе этого сложного сооружения. Но от этого пришлось отказаться, ибо никакое общее обложение не могло поглотить столько постепенно

устанавливавшихся отдельных налогов, к которым худо ли, хорошо ли, но привыкли налогоплательщики. И вне сомнения, многочисленными налогами, как рядовыми солдатами, проще было маневрировать, нежели единой крупной фигурой. Во всяком случае, множество таких рядовых солдат было главной чертой фискальной системы. Это позабавило одного наблюдателя: «За корову,

проданную за шестьдесят франков, будет уже заплачено 70 здешних ливров. Блюдо с мясом не поставишь на стол, прежде чем за него не заплатишь примерно двадцать раз акциз»130. «К тому же, — сообщает один мемуар 1689 г., — нет ни единого вида продовольствия, что не облагался бы акцизом, или налогом на потребление; тот, какой берут за помол пшеницы и за пиво, столь велик, что он почти равен его стоимости, когда оное продается по обычной цене. Они даже нашли средства сделать пиво весьма дорогим, прибегнув для сего к обычной своей ловкости, ибо, для того чтобы помешать сбыту в своей стране товара, ввоз коего их обязательства не дозволяют запретить в открытую, они в своей стране облагают потребление оного таким непомерным сбором, что нет ни одного частного лица,

каковое пожелало бы ввезти сей товар для своего употребления, и ни одного купца, чтобы ввезти его для продажи, из опасения, что невозможно будет найти для него сбыт»131.

Косвенный налог, главный фактор дороговизны жизни, особенно обременял мелкий люд. Богач избегал

удара или переносил его легче. Так, купцы имели право объявлять на таможне или на городских заставах стоимость подлежащих обложению товаров. Они ее устанавливали по своему усмотрению132, и по прохождении контроля не могла более иметь места никакая проверка. А в целом можно ли вообразить себе общество и государство, которые были бы более систематично несправедливыми? При

статхаудерстве Вильгельма IV потребовались бунты (которые он отчасти и спровоцировал), чтобы положить конец системе откупа налогов133. Но учреждение государственного управления (50 тыс.

Соединенные Провинции перед лицом испанской угрозы

I- Соединенные Провинции превращаются в укрепленный остров

В конце XVI в. все города в Нидерландах были укреплены «на итальянский манер», с бульварами и кавальерами. В 1605-1606 гг. Мориц Нассауский дополнил эти фортификационные сооружения постройкой сплошного пояса небольших фортов и земляных валов вдоль крупных рек. (См.: Parker G. El ejercito de Flandes... 1976, P- 48-49.)

II. Важность сухопутной торговли для Соединенных Провинций

Подлинной угрозой для страны было оказаться отрезанной от водных путей, которые ее соединяли в торговом отношении с испанскими Нидерландами и Германией. О важности этой связи свидетельствуют доходы таможен, находившихся под испанским контролем: 300 тыс. экю за год. Рядом с названием каждого города указана выплаченная им сумма (в тыс. экю). (См.: Alcala-Zamora. Espana... 1975, p. 184.)

200 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ

"•* Торговые водные пути Голландии ^н Пути, блокированные Испанией

III. Попытка блокады в 1624-1627 гг.

В 1624 г. испанцы установили блокаду водных путей и снабжения скотом по суше из Дании (по дороге, обозначенной двойной чертой). Но продолжать эту дорогостоящую политику после 1627 г. они не смогли. Не произошло ли это по причине экономического кризиса и банкротства испанского государства в том же году? (Ibid., p. 185.)

Испанские еулопутные военные коридоры Границы стран, враждебных продвижению войск Габсбургов

IV. Суша против моря

Будучи затруднена на море, война для испанцев зависела от системы снабжения, которая, опираясь на Сицилию, Неаполь, Миланскую область, Франш-Конте, испанские Нидерланды и пользуясь многочисленными случаями потворства или нейтралитета в немецких землях, смогла создать постоянные транспортные коридоры через Альпы до самого Северного моря. На карте этот испанский