§ 4. Выводы

Тысячелетняя история византийской этики при внешней Традиционной монотонности внутренне противоречива и двойственна. Борьба с позднеантичными философско-этическими концепциями, еретическими «уклонениями» от христианского символа веры и постепенная выработка ортодоксальной системы определили развитие византийской этики в IV — середине VII в. Именно в эту эпоху ассимиляция идей неоплатонизма, стоицизма, в меньшей мере — этики Аристотеля и его логики, получила теоретическое обоснование.

В «Источнике знания» (VIII в.) Иоанн Дамаскин всесторонне обосновал рационально-богословскую катафатическую91 систему. Человек рассматривался как микрокосм, противоречивое единство души и тела с акцентом на единстве: образцом служила единая и одновременно двойственная природа Христа. Подчеркивалась связь небесного с земным, аналогия: «бог— вседержитель мира, император — автократор империи». Рационализм в религиозно-этической концепции получил развитие во взглядах Фотия (конец IX в.), Варлаама, Акиндина (XIV в.). Согласно этой концепции, человек — раб божий, обладающий определенной свободой воли: «Бог все предвидит, но не все предопределяет, ибо он предвидит человеческие дела, но не предопределяет их».92 Нравственное совершенствование доброго христианина предполагало «страх божий» в душе, смирение перед премудростью бога и веру, надежду, любовь к богу как определяющие добродетели.

Своеобразием византийской этической концепции был более или менее четко выраженный индивидуализм и религиозно-этический оптимизм. Связь неба и земли, бога и человека подчеркивалась не только идеей (неоплатонической в своей основе) о нисхождении святого духа непосредственно от бога к человеку, но и утверждением возможности «обожения» человека.

Нравственный идеал—Христос, нравственный образец, дан-

91 Катафатическое богословие (от греч.— xaTCKpostixos — «утвердительный») — положительная теология (богословие); описывает бога посредством позитивных атрибутов и обозначений.

92 Цит. по: Медведев И. П Византийский гуманизм XIV—XV вв, с. 104.

189

ный в агиографии—мученик за веру или живущий по вере, подобно Филарету Милостивому. Митрополит Иоанн Кириот (Геометр) (X—XI вв.) выразил соответствующий рационализированной христианской этике образец в коротком стихотворении:

Должен свято хранить три блага муж непорочный:

В сердце своем — чистоту; тихую скромность — в очах;

Сдержанность—в речи спокойной.

Кто все соблюл и усвоил,

Много богаче, поверь,

Креза лидийского тот.93

Однако рационализированное богословие и апеллирующая к разуму и воле религиозно-этическая концепция таили в себе опасность для «истинной веры». Рационализм рано или поздно вел к столкновению разума и веры, к принципиальной критике самих основ вероучения, освобождению философии от опеки религии.

По мере возникновения и развития светской этической мысли, исподволь подрывавшей основания богословского «рационализма», защита устоев, незыблемости официальной религиозно-этической доктрины перешла в руки другой ветви византийского богословия — апофатическому94 учению, в ранних истоках которого были ареопагитики, мистический неоплатонизм (Иоанн Лествичник, VII в.).

Наиболее крайним выражением христианского религиозного индивидуализма был мистицизм в виде «исихазма», или концепции паламитов, ставший со второй половины XIV в. официальной доктриной византийской церкви. С точки зрения Григория Паламы, всякое знание обращено к мирскому и уже потому греховно. Философия — соблазн для неустойчивых в вере. «Никакие тонкости философии не могут привести к общению с богом, но поскольку бог создал человека по своему образу и подобию, постольку сам человек — целый мир, в котором отразилось все мироздание. Познание бога состоит в самоуглублении... диетическое единение с богом не требовало никаких богословских знаний».95 Религиозный экстаз — путь единения с богом и его познания: не разум, а погруженное вовнутрь, равнодушное ко всему «тварному», внешнему чувство ведет к открытию божества. Деификация, т. е. соединение с божеством, позволяет узреть «Фаворский свет»—по учению Григория Паламы—»действительный, хотя и не материальный свет».96

Светская этика в Византии многое унаследовала от античной

93 Цит. по: Памятники византийской литературы IX—XIV веков, с. 286.

94 Апофатическое богословие (от гре.—алофапхоз—»отрицательный»); стремится выразить абсолютную потусторонность бога путем устранения (отрицания) всех относящихся к нему представлений и понятий как несоизмеримых с его природой.

95 История Византии, т. 3. М., 1967, с. 246.

96 Там же, с. 248.

190

традиции, переосмысленной под влиянием религиозной морали. Нормы практической морали получили распространение благодаря изданию нравоучительных сборников в Х—XII вв., соединявших нравственные наставления из Библии с мудростью древних. Наиболее полно предписания житейской морали представлены в «Стратегиконе» Кекавмена. В них нет противопоставления религиозно-этическим предписаниям, но есть конкретизация норм и рекомендаций. Вместе с тем они оказывались отличными от религиозно-этических требований. Это не случайно: советы Кекавмена обращены к людям, которые жили не в монастырской келье, а действовали в мире и имели целью достижение благосостояния, успеха, содействия окружающих.

В светской этике, ее рекомендациях постоянно обнаруживается специфический византийский индивидуализм. Его основание заключалось в подвижности и незавершенности феодальной структуры, остававшейся типичной для Византии и в XIII— XV вв.

Своеобразное уравнивание не только перед богом, но и перед произволом василевса как простолюдинов, так и знати, и в силу тех же причин, большая степень личного выбора вызывали противоречивые последствия. С одной стороны,—постоянная рекомендация быть осторожным, осмотрительным, недоверчивым к окружающим. С другой — сравнительно рано возникавшее чувство собственного достоинства, столь ярко выраженное в словах Касии, не испытывающей ни страха, ни униженности даже перед молодым императором:

Ужасно выносить глупца суждения,

До крайности ужасно, коль в почете он;

Но если он — юнец из дома царского,—

Вот это уж доподлинно «увы и ах».97

В светской этике XI—XV вв. пробивали себе дорогу гуманистические идеи, проявившиеся в попытках разрешить проблему свободы воли без вмешательства бога (Михаил Пселл, Плифон) и в характеристике конкретных добродетелей (мудрости, мужества, скромности, достоинства как уважения к себе, справедливости, долга) и в высокой оценке подлинной дружбы как необходимого условия человеческого счастья (Пселл, Метохит, Плифон). Несомненна существенная роль византийских ученых в развитии светского образования на Западе (прежде всего в Италии), в пробуждении интереса к античности в эпоху раннего Возрождения. Значительно влияние византийской духовной культуры в истории восточных (Киевская Русь) и юго-восточных славян, народов Кавказа (Армении, Грузии). Однако наиболее свободные от религиозной догмы и подчеркнутого

97 Цит. по: Памятники византийской литературы IV—IX веков, с. 319.

191

благочестия моральные суждения и оценки содержались не в «Хронографиях», ученых трактатах или традиционных жанрах светской литературы. Они формулировались в устной, фольклорной традиции, пословицах и сказках. В коротких сатирических повестях высмеивались пороки господствующих сословий, получали подкрепление простые нормы морали. Резко противостояли ортодоксальной религиозно-этической концепции еретические моральные проповеди, призывавшие к возвращению апостольской простоты нравов, выдвигавшие требования «Чистоты истинной веры» (павликиане, богомилы). Отрицание религиозной обрядности, таинств, догматизированной символики и утверждение в той или иной форме идеи социального равенства поднимали на борьбу с феодалами крестьянские массы и городскую бедноту (восстание Фомы Славянина, движение зилотов).

Утопический, обращенный в прошлое социально-нравственный идеал народных масс и поиск новых моральных идей на основе освобожденной от религиозной опеки философии в истории Византии остались разделенными. Незавершенность развития феодальных отношений проявилась и в незавершенности антифеодальной идеологии. Однако духовное наследие Византии обнаружилось в последующую эпоху не только в ужесточении догматического богословия в Московской Руси, но и в ереси Феодосия Косого и в борьбе итальянских гуманистов против религии и церкви.