1. Правые и октябристы

Позицию правых в аграрном вопросе лучше всех выразил, несомненно, граф Боб-ринский в речи 29 марта 1907 г. (18-ое заседание II Думы). Поспорив с левым священ­ником Тихвинским насчет священного писания и его заветов повиноваться властям, помянув «самую чистую, самую светлую страницу русской истории» (1289) — осво­бождение крестьян (мы скажем об этом особо ниже), граф «с открытым забралом» под­ходит к аграрному вопросу. «Каких-нибудь 100—150 лет тому назад в Западной Европе почти повсюду крестьяне жили так же бедно, так же приниженно и невежественно, как у нас теперь. Была та же община, как и у нас в России, с переделом по душам, этот ти­пичный пережиток феодального строя» (1293). Теперь, продолжает оратор, крестьяне в Западной Европе живут в достатке. Спрашивается, какое чудо превратило «нищего, приниженного крестьянина в зажиточного, уважающего себя и других, полезного гра­жданина»? «Тут есть только один ответ: чудо это совершила крестьянская личная соб­ственность, собственность, которая столь ненавистна здесь налево, собственность, ко­торую мы, правые, будем отстаивать всеми силами

Цифры, без дальнейших обозначений, означают везде в дальнейшем страницы стенографическогоотчета.

АГРАРНАЯ ПРОГРАММА С.-Д. В ПЕРВОЙ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ 349

нашего разума, всею мощью нашего искреннего убеждения, ибо мы знаем, что в собст­венности сила и будущность России» (1294). «Со средины прошлого века агрономиче­ская химия сделала удивительные... открытия в области питания растений, и загранич­ные крестьяне — мелкие собственники наравне {??) с крупными — сумели использо­вать эти открытия науки и применением искусственного удобрения достигли еще большего повышения урожаев, и теперь, когда на нашем великолепном черноземе мы получаем 30—35 пудов зерна, а иногда и семян не получаем, за границей из года в год в среднем достигается урожай от 70 до 120 пудов, смотря по стране и климатическим ус­ловиям. Вот вам разрешение земельного вопроса. Это не мечта, не фантазия. Это по­учительный исторический пример. И не по стопам Пугачева и Стеньки Разина с криком «Сарынь на кичку» пойдет русский крестьянин» (ой, граф, не ручайтесь!), «он пойдет по единственному верному пути, по которому пошли все цивилизованные народы, по пути своих соседей Западной Европы и по пути, наконец, наших польских братии, по пути западнорусских крестьян, которые уже сознали всю гибельность общинного и подворного чересполосного владения и местами уже стали вводить хуторское хозяйст­во» (1296). Граф Бобринский говорит далее, и справедливо говорит, что «этот путь ука­зан в 1861 году — при освобождении крестьян от крепостной зависимости». Он совету­ет не пожалеть «десятков миллионов» на то, чтобы «создать зажиточный класс кресть­ян-собственников». Он заявляет: «вот, господа, в общих чертах наша аграрная про­грамма. Это не программа предвыборных и агитационных посул. Это не программа ломки существующих социальных и юридических норм» (это программа насильствен­ного выживания со света миллионов крестьянства), «это не программа опасных фанта­зий, а это программа вполне осуществимая» (это еще вопрос) «и испытанная» (что правда, то правда). «И давно пора бросить мечту о какой-то экономической самобытно­сти русского народа... Но как объяснить себе, что совершенно неосуществимые проек­ты, как

350 В. И. ЛЕНИН

проект Трудовой группы и проект партии народной свободы, внесены в серьезное за­конодательное собрание? Ведь никогда никакой парламент в мире не слыхал об ото­брании в казну всей земли или о том, чтобы землю взять у Ивана и отдать Петру... По­явление этих проектов есть результат растерянности» (объяснил!)... «Итак, русское кре­стьянство, перед тобой выбор двух путей: одна дорога широкая и на вид легкая — путь захвата и принудительного отчуждения, к которому тебя отсюда призывали. Путь этот вначале заманчив, он идет под изволок, но кончается обрывом» (для помещиков?) «и гибелью как для крестьянства, так и для всего государства. Другой путь — путь, узкий и тернистый, идет в гору, но этот путь ведет тебя к высотам правды, права и прочного благополучия» (1299).

Как видит читатель, это — правительственная программа. Ее именно осуществляет Столыпин своим знаменитым аграрным законодательством по 87 статье. Эту же самую программу формулировал Пуришкевич в своих аграрных тезисах (20-ое заседание, 2 апреля 1907 г., стр. 1532—1533). Эту же самую программу по частям защищали и ок­тябристы, начиная с Святополка-Мирского в первый день прений по аграрному вопро­су (19 марта), кончая Капустиным («крестьянам нужна земля в собственность, а не в пользование, как это предлагается» — 24-ое заседание 9 апреля 1907 г., с. 1805 — речь Капустина встречена аплодисментами правой «и части центра»).

В программе черносотенцев и октябристов нет и намека на защиту докапиталистиче­ских форм хозяйства, например, на прославление патриархальности земледелия и т. п. Защита общины, имевшей весьма еще недавно горячих сторонников среди высшей бю­рократии и помещиков, окончательно сменилась ярой враждой к общине. Черносотен­цы становятся вполне на почву капиталистического развития, рисуют безусловно про­грамму экономически-прогрессивную, европейскую; это необходимо особенно под­черкнуть, потому что у нас очень распространен вульгарный и упрощенный взгляд на характер реакционной политики поме-

АГРАРНАЯ ПРОГРАММА С.-Д. В ПЕРВОЙ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ 351

щиков. Если либералы нередко изображают черносотенцев шутами и глупцами, то надо сказать, что такая характеристика гораздо более применима к кадетам. Реакционеры же наши отличаются чрезвычайной ясностью классового сознания. Они прекрасно знают, чего они хотят, куда они идут, на какие силы они рассчитывают. У них нет ни тени по­ловинчатости и нерешительности (по крайней мере, во второй Думе: в первой была «растерянность» — у господ Бобринских!). У них ясно чувствуется связь с вполне оп­ределенным классом, привыкшим командовать, оценившим верно условия сохранения своего господства в капиталистической обстановке и отстаивающим свои интересы беззастенчиво — хотя бы это стоило ускоренного вымирания, забивания, выселения миллионов крестьян. Реакционность черносотенной программы состоит не в закрепле­нии каких-либо докапиталистических отношений или порядков (в этом отношении все партии в эпоху второй Думы стоят уже, в сущности, на почве признания капитализма, как данного), а в развитии капитализма по юнкерскому типу для усиления власти и до­ходов помещика, для подведения нового, более прочного, фундамента под здание са­модержавия. Противоречия между словом и делом у этих господ нет: наши реакционе­ры тоже «люди дела», как говорил Лассаль про немецких реакционеров в отличие от либералов.

Как относятся эти люди к идее национализации земли? например, к той частичной национализации с выкупом, которой требовали кадеты в первой Думе, оставляя — по­добно меньшевикам — собственность на мелкие участки и создавая государственный земельный запас из остальных земель? не уловили ли они в идее национализации воз­можности укрепить бюрократию, упрочить центральную буржуазную власть против пролетариата, восстановить «государственный феодализм» и «китайщину»?

Напротив, их приводит в ярость всякий намек на национализацию земли, и они бо­рются против нее так, как будто бы заимствовали свои доводы у Плеханова. Вот вам правый помещик, дворянин Ветчинин. «Я думаю, —

352 В. И. ЛЕНИН

говорил он в 39-ом заседании, 16 мая 1907 г., — что вопрос о принудительном отчуж­дении должен быть решен в отрицательном смысле с точки зрения правовой. Сторон­ники этого мнения забывают, что нарушение прав частных собственников присуще тем государствам, которые стоят на низкой ступени общественного и государственного развития. Стоит только нам вспомнить московский период, когда нередко отбирались земли у частных собственников на царя и передавались затем приближенным царя и монастырям. К чему привело такое отношение правительства? Последствия были ужасны» (619).

Вот на какую замазку пошла плехановская «реставрация московской Руси»! И не один Ветчинин тянет эту ноту. В первой Думе помещик Н. Львов, бывший на выборах кадетом, потом ушедший вправо и после разгона I Думы беседовавший со Столыпиным о портфеле, — этот субъект совершенно так же ставил вопрос. «В проекте 42-х, — го­ворил он о кадетском перводумском проекте, — поражает отпечаток все того же старо­го бюрократического деспотизма, который стремится все уравнять» (12-ое заседание, 19 мая 1906 г., стр. 479—480). Он «заступался» — совсем в духе Маслова — за нерус­ские национальности: «как подчинить ей (уравнительности) всю Россию, и Малорос­сию, и Литву, и Польшу, и Остзейский край?» (479). Он грозил: «в С.-Петербурге вы должны создать огромную земельную канцелярию... в каждом уголке держать целый штат чиновников» (480).

Эти крики о бюрократизме и о закрепощении в связи с идеей национализации — крики наших муниципалистов, некстати списавших с немецкого образца, — составляют положительно основной мотив всех правых речей. Вот октябрист Шидловский — про­тив принудительного отчуждения, обвиняет кадетов в проповеди «прикрепощения» (12-ое заседание II Думы, 19 марта 1907 г., стр. 752). Вот Шульгин вопиет, что собст­венность неприкосновенна, что принудительное отчуждение — «могила культуры и цивилизации» (16-ое заседание, 26 марта 1907 г., с. 1133). Шульгин ссылается —

АГРАРНАЯ ПРОГРАММА С.-Д. В ПЕРВОЙ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ 353

1 9^

не говорит только, не по «Дневнику» ли Плеханова — на Китай XII века, на печаль­ный результат китайского эксперимента с национализацией (стр. 1137). Вот Скирмунт в I Думе: собственником будет государство! «опять благодать для бюрократии Эльдо­радо» (10 заседание, 16 мая 1906 г., с. 410). Вот октябрист Танцов во II Думе восклица­ет: «с гораздо большим основанием эти упреки (упреки в крепостничестве) могут быть переброшены на левую сторону и в центр. Что же в самом деле готовят эти проекты для крестьян, как не порабощение их земле; как не то же самое крепостное право, только в ином виде, в котором помещики будут заменены ростовщиками и чиновниками» (39-ое заседание, 16 мая 1907 г., с. 653).

Конечно, лицемерие этих воплей о бюрократизме бьет в глаза, ибо именно крестья­не, требующие национализации, выдвинули замечательную идею местных земельных комитетов, выбранных всеобщим, прямым, равным и тайным голосованием. Но черно­сотенные помещики вынуждены хвататься за все и всяческие доводы против национа­лизации. Классовое чутье подсказывает им, что национализация в России XX века не­разрывно связана с крестьянской республикой. В других странах, где в силу объектив­ных условий не может быть крестьянской аграрной революции, дело обстоит, разуме­ется, иначе, — например, в Германии, где национализаторским планам могут сочувст­вовать Каницы, где социалисты и слышать не хотят о национализации, где буржуазное движение за национализацию ограничивается интеллигентским сектантством. Чтобы бороться с крестьянской революцией, правые должны были выступать перед крестья­нами в роли защитников крестьянской собственности против национализации. Мы видели один пример у Бобринского. Вот другой у Ветчинина: «Вопрос этот (о национа­лизации земли) должен, конечно, быть разрешен в отрицательном смысле, так как он не находит сочувствия даже в крестьянской сфере: они желают владеть землей на праве собственности, но не на праве арендования» (39 заседание, стр. 621). За крестьян так говорить могли только помещики да

354 В. И. ЛЕНИН

министры. Я считаю излишним, ввиду общеизвестности этого факта, приводить цитаты из речей гг. Гурко, Столыпиных и им подобных героев, распинающихся за собствен­ность.

Единственным исключением из правых является терский казак Караулов, о котором мы уже упоминали выше . Соглашаясь отчасти и с кадетом Шингаревым, Караулов го­ворил, что казачьи войска — «громадная земельная община» (1363), что «скорее под­лежит уничтожению частная собственность на землю», чем община, и защищал «широ­кую муниципализацию земли, обращение в собственность отдельных областей» (1367). В то же время он жаловался на придирки бюрократии, на то, что «мы своему добру не хозяева» (1368). О значении этих казацких симпатий муниципализации мы уже сказали выше.