целое с материалом, в котором они воплощаются, начинает означать самое себя именно так, как это происходит с эстетическим сообщением. Означая самое себя, она в то же самое время информирует не только о функциях, которые она означает и осуществляет, но и о способе, которым она намерена их денотировать и осуществлять.

Цепная реакция семиозиса превращает стимул в денотацию, денотацию в коннотацию (а систему денотаций и коннотаций в авторефлексивное сообщение, в свою очередь соозначивающее намерения архитектора), — так в архитектуре стимулы, оставаясь стимулами, в то же время оказываются идеологически насыщенными. Архитектура соозначивает ту или иную идеологию проживания, и,

следовательно, убеждая в чем-то, она тем самым открывается интерпретирующему прочтению, расширяющему ее информационные возможности.

Она говорит что-то новое в той мере, в которой пытается заставить жить по -новому, и чем более она стремится заставить жить по новому, тем более убеждает сделать это, артикулируя вторичные коннотированные функции.

II.2.

В этой перспективе и следует рассматривать проблему styling. Styling, как мы в этом уже убедились, может представлять собой — и в большинстве случаев представляет — наложение новых вторичных функций на неизменные первичные. С виду он информативен, но на самом деле всего лишь подтверждает давно известное при помощи

238

новой тактики убеждения. Все это чистой воды пропаганда, осторожная стратегия обработки общественного мнения.

Но в некоторых случаях ресемантизация объекта, которая и осуществляется при помощи styling, может предстать как попытка приписать ему при помощи обновленных вторичных функций новое идеологическое содержание. При этом, как нам известно, функция остается неизменной, но сам способ рассмотрения объекта в системе других объектов, во взаимосвязи их значений и в соотнесении с повседневной жизнью меняется.

Автомобиль с обновленным дизайном, отныне предназначающийся всем и каждому и на самом деле располагающий все тем же мотором, все теми же неизменными первичными функциями, который ранее выступал как символ классовой принадлежности, и вправду становится чем-то иным. Styling перекодифицировал первичную функцию, изменив назначение объекта.

Напротив, если речь идет об откровенном повторе, сменившем всего лишь коннотативные одеяния сообщения, денотирующего то же самое, что и прежде, тогда styling не более чем избыточная пропагандистская риторика.Сообщая что-то в с истеме наших риторических ожиданий, этот дискурс ничего не меняет в системе наших идеологических ожиданий

6.Внешние коды

I. Архитектура обходится без собственных кодов

I.1.

Перед нами встает целый ряд вопросов:

а) казалось, что архитектура, для того чтобы сообщать и осуществлять собственные функции, должна располагать собственным кодом; б) мы убедились в том, что архитектурные коды в собственном смысле слова открывают некоторые

возможности развития, впрочем ограниченные, и что они ассоциируются не столько с языком, сколько с риторическими лексикодами, классифицирующими уже готовые сообщения-решения; в) следовательно, опираясь на эти коды, архитектурное сообщение обретает пропагандистский и охранительный характер, не несет новизны, но поставляет ту информацию, которой от него ждут;

г) и все же архитектура разомкнута в сторону информативности, нарушая в известной мере системы риторических и идеологических ожиданий;

д) впрочем, не следует считать, что она может достигнуть этого, обходясь вообще без каких-либо наличных кодов, поскольку без более или менее устойчивого кода не бывает эффективной коммуникации, как не бывает информации, которая не была бы в какой-то мере избыточной.

I.2.

В этом плане более перспективной представляется другая кодификация, а именно предложение Итало Гамберини выделять в архитектуре некие "конститутивные знаки", своеобразные матрицы организации внутреннего пространства.

Эти знаки, согласно классификации Гамберини 26 , бывают: 1) знаками планиметрической детерминации (задающие нижний горизон-

26 Italo Gamberini, "Gli elementi dell'architettura come parole del linguaggio architettonico", Introduzione al primo

изложение этой позиции Кенигом op cit., глава V О флорентийской школе и ее внимании к проблемам семантики см Dorfles, Simbolo, cit., ρ 175—176 О других исследованиях флорентийской группы Кениг об опытах Пьерлуиджи Спадолини (ор. cit. p. 111), а также Spadolini, Dispense del corso di progettazione artistica per industrie, Firenze, 1960 Под редакцией Итало Гамберини n. 8—9 "Quaderni dell'istituto de elementi diarchitettura e rilievo dei monumenti della Facoltà di Architettura di Firenze", содержащие статьи Гамберини, Ч. Луччи и Дж.Л.

Джанелли по проблемам архитектурной семантики

240

тальный предел архитектурному объему); 2) знаками соединения элементов планиметрической детерминации различных уровней, они могут означать как континуальные, так и дискретные — ступеньки лестницы — соединительные элементы; 3) знаками бокового сдерживания (лишенные нагрузки элементы — неподвижные или мобильные — а также несущие конструкции), 4) знаками сопряжения элементов бокового сдерживания; 5) знаками покрытия (с опорой и без нее); 6) знаками автономных опор (вертикальных, горизонтальных, наклонных); 7) знаками квалификативной акцентуации и т. д.

Несомненно, подобная кодификация, более открытая реальности, выгодно отличается от прежних риторико-типологических классификаций своей гибкостью. Эти знаки можно считать элементами второго членения, выделяемыми в соответствии с их дифференциальной и позициональной значимостью и лишенными собственных значений, но способствующими формированию таковых. Однако некоторые из этих знаков обозначают функции и, следовательно, могут быть поняты как элементы первого членения Еще более открытой и гибкой была бы кодификация, основанная на чисто математической

комбинаторике, изучаемой метадизайном 27, который решительно не интересуется тем, что именно проектируется, но только созданием порождающих матриц, могущих составить основу всякого проектирования, созданием условий для проектирования, максимально открытого вариативности первичных и вторичных функций. Тем не менее, и в этом случае мы имели бы дело с кодом, принадлежащим не только архитектуре, хотя бы и чрезвычайно полезным для целей собственно архитектурных.

Возвращаясь к конститутивным знакам архитектуры и признавая за ними свободу артикуляции, независимость от риторических предписаний и заблаговременно уготованных решений, укажем на то, что вопрос — встающий перед архитектором не как производителем означающих, опирающимся на код, подобный предложенному выше, но как разработчиком значений, денотируемых и коннотируемых создаваемыми им означающими формами, — вопрос о том, какими правилами следует руководствоваться, соединяя эти конститутивные знаки, остается открытым. Если он откажется от правил, которые ему предлагают традиционные риторические лексикоды, на какие новые павила ему опираться? Если считать конститутивные знаки словами,

27 Andries van Onck, Metadesign, in "Edilizia Moderna", n 85

241

то складывается парадоксальная ситуация, при которой архитектор, располагая парадигмой, не знает, как привязать ее к оси синтагматики. Имеется некий словарь и, стало быть, логика, но грамматику и синтаксис надо еще создать. И очень похоже на то, что архитектура сама по себе не в состоянии снабдить его искомыми правилами.

Не остается, следовательно, ничего другого, как заключить: архитектура исходит из наличных архитектурных кодов, но в действительности опирается на другие коды, не являющиеся собственно архитектурными, и, отправляясь от которых, потребитель понимает смысл архитектурного сообщения.

I.3.

Постараемся лучше понять: вполне очевидно, что любой градостроитель в состоянии спланировать улицу в городе, опираясь на существующий лексикод, который расписывает все имеющиеся на этот счет варианты, и, разумеется, учитывая взаимоотношения между информативностью и избыточностью, он может несколько уклониться от предписывающей модели, но столь же очевидно, что, поступая так, он не выйдет за рамки традиционных градостроительных решений, предполагающих, что улицы прокладываются по земле. Но когда Ле Корбюзье предлагает поднять их 28, так что улица может скорее кодироваться как "мост", чем как "улица", он решительно отходит от устоявшейся типологии, и в контексте его идеального города потребитель прекрасно опознает функцию, обозначаемую знаком "улица, поднятая на такую-то высоту". Это происходит потому, что Ле Корбюзье, прежде чем начать собственно архитектурные разработки, взялся за рассмотрение насущных требований, предъявляемых архитектору современной жизнью, уловил скрытые тенденции развития индустриального города, очертил совокупность требований, которые ему будут предъявлены впоследствии, но вытекают из наличной ситуации, и на этой основе смог установить новые функции и изобрести новые архитектурные формы.

Иначе говоря, сначала он закодировал возможные и еще только смутно различаемые традиционной архитектурой функции и только затем приступил к разработке и кодификации форм, долженствующих этим функциям соответствовать. Он искал систему отношений, на основе которой можно было бы разработать код архитектурных означающих, и нашел ее вне архитектуры. Для того чтобы создать архитектурный язык, он сделался социологом и политиком, знатоком проблем общественной гигиены и этики.

28 LeCorbusier, Urbanistica, Milano, 1967

242

I.4.

Если взять словесный язык, то его означающие принадлежат языковой сфере, тогда как референты могут относиться к физической природе, пребывающей вне языка. Но, как мы уже убедились, язык не занимается проблемами взаимоотношений означающих и референтов, но только отношениями означающих и означаемых, и означаемые при этом принадлежат языковой сфере, будучи феноменами культуры, учрежденными языком с помощью системы кодов и лексикодов. Именно язык придает реальности форму. Напротив, архитектор артикулирует архитектурные означающие, чтобы обозначить функции; функции суть означаемые архитектурных означающих, однако система функций не принадлежит языку архитек-

туры, находясь вне его.Система функций относится к другим сферам культуры, она также факт культуры, но конституирована другими системами коммуникации, которые придают реальности форму другими средствами (жесты, пространственные отношения, социальное поведение), изучаемыми культурной антропологией, социологией, кинезикой и проссемикой.

Реальность, облаченная в одеяния словесного языка, это вся реальность. Вполне позволительно думать, что она существует и вне языка, но мы ее знаем и придаем ей форму только через посредство языка. Следовательно, все то, что мы через посредство языка определяем как реальность, подлежит изучению как продукт языка, формирующийся в процессе непрерывного семиозиса (A.2.I.7.).

Напротив, то, чему придает форму архитектура (системы социальных связей, формы совместного проживания), собственно архитектуре не принадлежит, потому что все это могло иметь место и как-то называться, даже если бы не было никакой архитектуры. Система пространственных связей, изучаемая проссемикой, система родственных связей, изучаемая культурной антропологией, находятся вне архитектуры. Вполне возможно, что они не вне словесного языка, потому что я могу определять их, называть их и думать о них только в категориях словесного языка (что позволяет Ролану Барту утверждать, что не лингвистика является частью общей семиологии, но всякое ответвление семиологии представляет собой раздел лингвистики), однако они находятся вне архитектуры. И поэтому архитектура