Пономарев_диссертация
.pdf
441
утверждающей, что душа Анны Павловой переселилась в ее тело. Парижский суд с серьезным видом разбирает претензии Бемберже. Наследник Марии Башкирцевой торгует прахом своего предка. Определение «мертвенность» балансирует на грани метафоры и реальности: если говорить о культурной жизни «бывших», считает Никулин, «/…/ мы все же будем иметь дело с некиими бесплотными тенями, с призраками, действующими вне трех измерений, в нереальности и нежизненном плане»252. В качестве аргумента приводятся цитаты из критической статьи Г.В.Адамовича и публицистических рассуждений Е.Н.Кусковой с уничтожающим комментарием, рассчитанным не на аргументированный спор, а на идеологические штампы советского сознания:
все это дико, ибо пишется в 1930 году, «/…/ в решающую колхозную весну /…/»253!
Подборка эмигрантских материалов работает на тему средневековья,
традиционно в этот период оркеструющую описание капитализма254. Это метафорическое доказательство регресса западного мира. С 1933 года тема средневековья надежно связана с фашизмом и Германией. «Где же объективность критики, /…/ о которой говорят Кускова и Адамович? Нет, они нисколько не объективны, они тенденциозны и целеустремленны, но их цель – реставрация, реакция и, в конце концов, мрак и тьма средневековья, как в фашистской Германии»255. И Адамович и Кускова, очень разные по взглядам,
одинаково далеки от фашизма, но фашизм автоматически присваивается их сознанию, так как они выступают против коммунизма256. Русские фашисты из
252Там же. С. 259.
253Там же. С. 260.
254Ср. в материалах к «Семи морям»:
«1) о духе средневековья – в Америке – бандитизм и законы Линча в Англии – ветхие законы, тюрьмы, телесные наказания 2) во Франции закон 20 апр. 1684».
Далее наклеена вырезка из эмигрантской газеты под заглавием «Закон 20 апреля 1684 г.» (ИМЛИ. Ф. 71. Оп. 1. Ед.хр.15. Л. 68. Выделено автором).
255Никулин Л. Семь морей. С. 264.
256«Что же общего у радикальной Екатерины Кусковой, русских дворян и русских националсоциалистов? Общее у них – ненависть к новым формам создания человеческого общества»
442
эмигрантской среды описаны рядом с ними по уже сложившимся в статьях Эренбурга правилам: своя национальная идея, своя символика, свой фюрер.
Постоянная оглядка на Германию обязательна и во французской части текста. Например, в купе поезда Марсель – Париж входит незнакомец. Достав ежедневник на 1933 год, он говорит: «Наступает пятый месяц 1933 года, я
рассчитал по минутам: через двадцать три минуты истекает треть века. /…/
Румынская предсказательница Петреско сказала: “Большие пожары”. И вот – горит рейхстаг»257. Исчезнет незнакомец подчеркнуто таинственно – так же внезапно, как и появился, оставив на память о себе ежедневник258. События в Германии – постоянный фон рассказа об экономическом спаде во Франции,
безработице, депрессии: немецкие эмигранты приносят деньги и оживление в оставленный американцами Париж. И вместе с тем приносят напоминание об истекающей кровью Европе. Художники Монпарнасса в своих разговорах многократно поминают Геббельса, кое-кто щеголяет цитатами из Гитлера. Итог разговору художников подводит путешественник – с высоты позиции советского гражданина. Его заключение актуализирует в памяти и таинственного незнакомца: «Но все же мы хотим понять время и эпоху,
страшный 1933 год, год фашизма и крушения “великих основ демократии”. Мы хотим понять, откуда идет этот цинизм людей, делающих культуру /…/»259
Мертвенность мертвецов Никулин проверяет открытым временем.
Советский путешественник смотрит в будущее; предметы его «встреч» живут лишь сегодняшним днем, а значит, прошлым. Время становится волшебным фонарем, свет которого высвечивает истину. Стах Куцыба думал устроиться во
(Там же. С. 265).
257Там же. С. 205.
258Сюжет со странным незнакомцем намеком повторится в середине французской части – в очерке об эмигрантах и призраках:
«Самый страшный рассказ о привидениях был напечатан в Америке. /…/ “Двое ехали в поезде.
– Привидений не существует, – сказал один пассажир другому.
– Вы думаете? – спросил другой. И исчез”» (Там же. С. 258). 259 Там же. С. 232.
443
Франции, но прошло время, начался кризис, гастарбайтеры стали не нужны.
Даладье отвечает парламенту как хозяин страны, но пройдет восемь месяцев, и
после фашистского выступления в Париже он уйдет в отставку. Франсуа Коти,
парфюмерный магнат, владелец газет и сенатор, упоминавшийся еще в
«Воображаемых прогулках», призывает к объединению всех национальных сил,
он ограниченно самоуверен и на фотографиях, и в своей политической программе. И вновь время расставляет все по местам – советский путешественник провидит будущее (идеологема обретает грамматическое выражение): «И в этот час [зафиксирован момент чтения предвыборной брошюры Коти. – Е.П.] мне не может прийти в голову мысль о том, что пройдет два года, и я увижу другой снимок. Это же лицо среди миртов и погребальных свечей, в серебряной раме гроба /…/»260. Мысль о том, что случится через два года «не может прийти», но приходит. Открытое время, конструируя впечатления путешественника, пронизывает даже грамматику текста.
Повторяя Эренбурга, Никулин считает писательскую судьбу Луи Селина и роман «Путешествие на край ночи» хроникой омертвения Запада. С позиции старшего брата он намечает для Селина путь дальнейшего творчества: «Мы знаем примеры, когда истинно великие писатели преодолевали такие противоречия и открывали глаза на изменяющийся мир. Точно так же Селин не будет потерян для мира, если, зачеркнув: “Истина этого мира – смерть”, он напишет: “Истина этого мира – жизнь”»261. Советский писатель (с точки зрения открытого времени) исправляет ошибки писателя французского – редактирует,
правит текст (как правит Никулин статьи, взятые из эмигрантской периодики).
И тем перенаправляет французское общество. Вслед за рассказом о книге Селина идет рассказ о романе, посвященном революции в Китае, полном пафоса борьбы. Вслед за вставной новеллой о художнике, рисующем трупы, –
вставная новелла «Дешевый отдых» о молодых французах, проводящих
260Там же. С. 229.
261Там же. С. 238.
444
двухнедельный отпуск на море, – здравомыслящих, искренних. Вслед за новеллой «О сверхъестественном», рассказывающей о тенях эмигрантов, –
новелла «Инженер Дюнуа» о среднем парижанине, потерявшем работу и примкнувшем к борцам. В качестве положительного ориентира появляется очерк «Барбюс». А последний французский очерк «Вчера и сегодня» (заглавие актуализирует идеологему «старое – новое») начинается страданиями аристократа, потерявшего имение на Украине, а заканчивается посещением Вильжюифа, красного предместья Парижа. В роли гида выступает Вайан Кутюрье, писатель-коммунист, мэр предместья. В Вильжюифе возводят дома будущего, строится лучшая во Франции школа: «Но вдруг среди двухэтажных домиков и пустырей поднимаются белые здания из стекла и бетона. Точно иллюстрация к утопическому роману. Точно квартал утопического города,
перенесенный сюда из будущего, стоят здания, сооруженные по проекту архитектора Люрса»262. Видение социалистического города на рабочей окраине Парижа заканчивает французский сюжет «Семи морей». Только Париж во всей дряхлеющей Европе еще способен на борьбу.
Вильжюиф – традиционное завершение французских впечатлений 1930-х
годов. Его описанием заканчивается и травелог Бабеля263: «Переход от города – сложного, противоречивого и страшного аппарата буржуазного государства – в
Вилльжюиф – ячейку грядущего – был разителен»264. Бабель добавляет к характеристике красного предместья мотив «вторая Москва», более характерный для описания Праги: «Мы /…/ отправились в мэрию. На лестнице я остановился, и сердце забилось сильнее: прямо на меня смотрели портреты Ленина и Сталина. В канцелярии все говорят друг другу “товарищ”, и везде стоит такое содружество, простота и искренность, что мы сразу почувствовали
262Там же. С. 290-291.
263И его более ранняя беседа в газете «Вечерняя Москва» (Бабель И. На Западе. Из рассказанного на встрече с писателями в «Вечерней Москве» // Вечерняя Москва. 1933. 16 сентября).
264Бабель И. Путешествие во Францию // Пионер. 1937. № 3. С. 16.
445
себя на родине и поняли сердцем, а не только умом, что родина коммунистической идеи велика и безгранична, как мир»265. Вилльжюиф – репрезентация СССР посреди французской столицы.
Еще более откровенной репрезентацией СССР станет советский павильон Парижской выставки. Ряд травелогов конца 1930-х годов сводит весь Париж к советскому павильону на площади Трокадеро, ничего больше во французской столице не замечая. Например, Виктор Финк, корреспондент «Красной нови»,
отмечает, что советский пасильон – самый посещаемый на выставке.
Посетитель, попадая вовнутрь, вовлекается в стремительный темп жизни СССР.
Динамика – главная характеристика экспозиции, «/…/страна в полете»266 –
доминирующее впечатление, начинающееся с парящей скульптуры на крыше.
Другие павильоны267 напоминают бездействующие универсальные магазины,
вещи в них лежат мертвым грузом; вокруг советского комбайна разворачивается сельскохозяйственная дискуссия. Чувство, обретенное французским посетителем, передается и советскому человеку (через парижского корреспондента – читателю):
«/…/ тяжелые и грубые крестьянские руки хлопают меня по плечу:
– Хорошая у тебя родина!
Внезапно я чувствую, что границы моей родины лежат далеко, далеко за теми пределами, которые обозначены на географических картах. Они проходят через умы и души всех, кто трудится /…/»268. Тезис Бабеля тиражируется.
265Там же.
266Финк В. Границы нашей родины // Красная новь. 1937. № 11. С. 188.
267В травелоге Г.Белкина особенно развит мотив соперничества. Испанский павильон (республиканского правительства) и павильон Чехословакии охарактеризованы положительно, павильон Англии признан одним из самых неудачных, павильон США (сказывается постепенная перемена отношения к Америке) по своему интересен, но замечательнее всех павильон Советского Союза. Напротив него построен павильон фашистской Германии, он проигрывает по всем параметрам: «За исключением экспонатов нюрнбергской игрушечной промышленности, германский павильон не может показать ни одного продукта своего производства, который выигрывал бы при сравнении с экспонатами других стран» (Белкин Г. Международная выставка в Париже // Новый мир. 1937. № 8. С.
271).
268Финк В. Границы нашей родины. С. 189.
446
Духовные границы Советского Союза расширяются так же легко, как границы фашистской Германии в сознании немецких патриотов. Идейные антиподы в советской культуре нередко обладают общими признаками разной направленности: герой и враг равно наделены недюжинной силой, но энергия героя направлена во благо, энергия героя пропитана злом. Париж в советском восприятии тридцатых находится между героем и врагом, исполняя роль неопределившегося сознания: он может качнуться в сторону врага, а может и в сторону героев. На улицах Парижа может случиться фашистский путч, а может пройти антифашистская рабочая демонстрация. Путевой очерк раскрывает обе стороны парижской жизни.
Победа Народного фронта на выборах 1936 года усиливает в травелогах героические мотивы. Тот же Финк в цикле очерков «Письма из Франции» сообщал об экономических победах Народного фронта: восьмичасовой рабочий день, сорокачасовая неделя, оплачиваемые отпуска. Обычным делом стали рабочие экскурсии в музеи, коллективное посещение театров и концертов – как в СССР. Французские рабочие смотрят советское кино и свое, правдивое – фильм Ж.Ренуара «Великая иллюзия». В феврале 1938 года на экраны вышел новый фильм Ренуара «Марсельеза»: «В этой картине – все революция»269.
Режиссер не мог найти денег на постановку фильма, и тогда деньги собрали всенародно: французский пролетариат купил 700 000 акций, стоимостью 2
франка за штуку. В октябре 1937 года во Франции прошли кантональные выборы, укрепившие позиции Народного фронта. На Больших бульварах у редакций газет, сообщает Финк, толпы людей смотрели на световые экраны. «Когда на экране объявлялось, что в таком-то департаменте избран правый,
толпа начинала выть и свистеть. Победу социалиста или радикала принимали спокойно. Когда же появлялось имя коммуниста, раздавались аплодисменты, и
269 Финк В. Письма о Франции. Письмо первое // Красная новь. 1938. № 4. С. 182.
447
толпа, точно по команде, громко скандировала: “Да здравствует народный фронт”»270.
Чем ближе была война, чем больше позиций сдавал Народный фронт, тем актуальнее становилась другая сторона парижского очерка. Во втором «Письме о Франции»Финк указывает на ошибки Народного фронта: девальвация франка вместо налоговой реформы, ущемляющей интересы богатых; невмешательство в испанские дела; увеличение цен – все это капитуляции народного правительства. В 1939-м в статьях доминируют уже отрицательные оценки:
«Невесело встретила Франция новый, 1939 год.
Те, кто ищет исторических аналогий, не могут дать иной характеристики происшедших в последние месяцы событий, как “Седан 1938 года”»271.
В течение нескольких месяцев, анализирует автор, сведены на нет все завоевания рабочего класса. Французы поголовно боятся обнищания.
Характерно и изменение литературных оценок: Селин из подающего надежды превратился в фашиста. «Фашистские журналисты и писатели в своих произведениях стали уделять особое внимание мелкой буржуазии. Вот получившая скандальную известность омерзительной грязью своего языка книга Л.Селина “Смерть и кредит”»272. Темные краски парижских травелогов будут сгущаться, вплоть до последнего предвоенного текста – очерков Эренбурга «Плененный Париж» (1941)273.
Во всех парижских очерках второй половины тридцатых бросается в глаза почти полное отсутствие непосредственных впечатлений. Подзаголовки
270Финк В. Письмо о Франции. Письмо второе // Красная новь. 1938. № 5. С. 182.
271Стамбулов В. Черные дни Марианны (Путевые заметки о Франции) // Красная новь. 1939.
№ 2. С. 225.
272Там же. С. 228.
273У Эренбурга (после разгрома Франции и вступления СССР в войну) вновь включается отработанный переход от темы «разоренный Париж» к теме «Париж героический»: «Французские патриоты передали по лондонской радиостанции: “Пишите на всех домах букву V – первую букву слова Victoire” (победа). Патриоты хотели проверить, много ли парижан слушает их радиопередачи. И три часа спустя все стены были покрыты буквой V – ее писали мелом, углем, краской. Она глядела на оккупантов отовсюду» (Эренбург И. Плененный Париж. М.: ГИХЛ, 1941. С. 14).
448
указывают на обычную путевую прозу, но сам материал тщательным образом отобран и выстроен: символические детали наводят на анализ политико-
экономической ситуации. Все упомянутые очерки 1938-1939 годов созданы не писателями, а политическими аналитиками.
Нарочитая сделанность характеризует и парижскую часть «Семи морей».
Метод работы над главами о Франции ничуть не отличается от метода итальянских глав. В разговоре о безработице приводится заметка из газеты
«Энтрансижан» под заголовком «Забавный случай». Эта заметка есть в материалах к книге: она по-русски, из эмигрантской газеты. Рядом приписка рукой Никулина – «общественная жизнь»274. Вероятно, первоначально автор хотел использовать ее в другом тематическом разделе. Судебное дело о перевоплощении балерины Павловой и история продажи могилы Марии Башкирцевой позаимствованы из одной и той же эмигрантской статьи:
показательно, что пафос эмигрантского автора совпадает с обличительным пафосом Никулина275. К эмигрантским газетам нас отсылают только тогда,
когда обсуждается непосредственно тема русской эмиграции, во всех остальных случаях читатель намеренно вводится в заблуждение. Несмотря на все очевидные удобства пользования источником-дайджестом на родном языке,
не оставляет ощущение принципиальной некоммуникабельности советского путешественника. Почти все его персонажи-«встречи», даже персонажи,
олицетворяющие другие страны (от мадам Лидá до безумного художника), –
русские. Информаторы (например, рассказчик истории о Б.Захарове) – русские.
Дело, возможно, в том, что русская эмиграция в советском сознании сама по себе – дайджест капитализма, образец одичания276. Для советского человека в
274ИМЛИ. Ф. 71. Оп. 1. Ед.хр. 15. Л. 75.
275Там же. Л. 74.
276Ср. в тексте беседы Бабеля: «На фоне этого Парижа резче выступает жалкое неустроение русской эмиграции» (Бабель И. На Западе. Из рассказанного на встрече с писателями в «Вечерней Москве» // Вечерняя Москва. 1933. 16 сентября).
449
позиции Никулина нет ни грана лжи: эмигранты – мертвейшие из мертвых, они и поставляют информацию о царстве прошлого.
Мертвее эмигрантов только фашисты. И путешественник, заехав по пути в Лондон и повторив все традиционные мотивы английского травелога (в сфере английской литературы отмечен Г.Уэллс. Либерально-лживой позой он оттеняет подлинную писательскую правду француза Барбюса), делает последнюю остановку в немецком Гамбурге.
Германия. По пути в Гамбург происходит существенная трансформация позиции путешественника: из репортера он превращается в туриста. Англия – промежуточная точка в этом превращении. Если во Франции повествователь посещает палату депутатов, следит за текущими событиями277, то в Англии он живет исключительно частной жизнью, гостем некоего Жоржа Варшавского.
Ведя советского гостя в район Уайтчепэл, проводник дает определение от противного: «Путник, я показываю тебе лондонский воскресный рай, и даже сам Герберт Уэллс не упрекнет тебя в том, что ты видел Лондон только как турист»278. Окончательно позиция туриста реализована на корабле, на пути из Англии в Германию: «Но ветер сушил палубы, и качка, видимо, не слишком мешала группе пассажиров /…/. Путешествие из Лондона в Гамбург длится не более двух-трех дней, погода не менялась, и эта группа пассажиров сдружилась за два дня путешествия»279. Повествователь растворяется в туристической группе, в преддверии Германии прячется в толпе: советскому репортеру нельзя сойти на берег, одному из многочисленных туристов – можно.
Тема палубных разговоров – фашистское государство. Это (по сложившейся в американском травелоге схеме) страна антиподов, локализация
277 См., напр., смоделированный диалог:
«Скажешь знакомому, что идешь в палату, – и у него на лице появляется добродушная усмешка. “Non, c’est vrai?” – “Нет, это правда, вы идете в палату?” Он еще не произнес слово “забавно”, но вот-вот это слово сорвется у него с языка. Смысл его усмешки такой: “Почему это вас интересует? Вы политик или у вас есть дельце к депутату? Ах да, вы – журналист…”» (Никулин Л. Семь морей. С. 220).
278Там же. С. 301.
279Там же. С. 333.
450
сказочных страхов. Главный тезис традиционен: фашизм – средневековье,
регресс человечества. «Как могли появиться люди, опрокидывающие все, что сделано было для прогресса Джордано Бруно, Эразмом Роттердамским,
Спинозой (я говорю наугад), энциклопедистами, Вольтером?»280. Западные путешественники демонстрируют «культурный пессимизм» – по B.Schweizer’у,
доминанту европейских травелогов 1930-х годов281. В дальнейшем фашисты будут названы «кондотьерами двадцатого века»282. Внезапно метафора реализуется – почти публицистическим приемом, транспонирующим политические смыслы на природу и мир. Текст в очередной раз демонстрирует сделанность: «Между тем голубой, синий и зеленый цвет моря у берегов Германии странно менялся. /…/ Прекратилась качка, но цвет воды стал мутно-
коричневым, цветом фашистской блузы /…/»283.
Конструирование впечатлений достигает апогея. Немецкая глава выстраивается как цепь композиционных повторов, относящих читателя к уже прочитанным отрезкам текста. Повторы выделяют и актуализируют немецкие вставки в главах об Италии и Франции. Рассказанное в немецких вставках заново сообщается в главе о Германии, но более подробно и глубоко. Таким образом, читатель находится под давлением одних и тех же фактов.
Путешественник, в свою очередь, произвольно жонглирует выдержками из газет.
Так, рассказ о немецких эмигрантах в Париже развернут в немецкой главе значительно более подробно. Читателю предложено социальное обобщение: «На парижских улицах они [туристы. – Е.П.] видели тысячи эмигрантов,
беглецов из Германии Гитлера. Эти беглецы представляли почти всю страну,
все социальные группы страны»284. Во французской главе упор сделан на теме
280Там же. С. 334.
281Schweizer B. Ibid., P. 8.
282Никулин Л. Семь морей. С. 347.
283Там же. С. 336.
284Там же.