О, злое сердце, почему Иное ты твердишь?
Ты задыхаешься в дыму И в пламени горишь!
Не убежишь ты никуда. Война. Орудий гром. Нева. Холодная вода. И пена под мостом.
ЕЛЕНА РУБИСОВА
МАСТЕР
Вся ответственность— в центре круга. Укрощает дикого льва.
Ни оружия в нем, ни друга. Высока его голова,
И рука не оскудевает.
— Ведь в цирке никто не знает, Что лев совсем не ручной.
Только клоун в маске смешной, Раз услышав звериный рык,
Понял: смерть, в блестящем параде, Председательствует на эстраде,
— И от жизни сразу отвык.
Но беспечный смеется зритель: «Этот лев совсем не живой!..» В центре круга стоит Укротитель С высоко поднятой головой.
КОРАБЛЬ ПУСТЫНИ
Смирение— игольное ушко, А я — верблюд, громадный, неуклюжий.
Пройти! Пройти! И станет вдруг легко И просто там— в раю, что нам присужен.
В песчаном море— желтые валы, И я один средь них, корабль пустыни.
О Боже, дай пройти! Пусть паруса углы Лишь воля Кормчего ведет отныне.
Дай стать как нить и погаси заботу, Чтоб провела привратника рука Меня сквозь триумфальные ворота Игольного ушка.
МИРАЖ
Своеволием вспыхнет улыбка, Своевольем вспенится вино. Из туманов утренних зыбких Ожерелье дней сплетено.
А в пустыне размеренным шагом Караван верблюдов идет В горизонт, где серебряным флагом
Облаков развернулся полет.
Загорается белое пламя:
Снег миража в живом серебре В бирюзовой сияет раме На высокой, далекой горе.
Но суровой верностью веры—
— Нам ли этой пустыней пройти? Вот, мы сетуем снова без меры На положенном нам пути.
И вином виноградным терпким Заливаем огонь небес.
Помоги же верным и крепким До конца донести Твой крест!
** *
Солнце жизни обманчиво— нежность Умирает, слабый цветок.
Только моря и неба безбрежность, Только гор надземный чертог,
Только белого снега мерцанье На утесах, где рядом— смерть, Лишь вершины— напоминание,
Что за твердью земли— еще твердь.
Что за дном этой жизни черным Есть другое, звездное дно, Что в рисунке жизни узорном
В вечность тайное скрыто окно.
Перетрется о камень веревка, Будет вниз мгновенный полет, И, как знамени падает древко, Тело с белой скалы соскользнет.
В том полете, или падении, Между небом и между землей, Там не будет места сомненью И тому, что зовется «мной».
Там последней искрой сознанья В голубой расселине льда Вкус узнаю первого знанья,
Вкус соленый слова «прощанье», Вкус соленый слова «земля».
** *
Черный ворон спел мне песню О прекрасном райском саде.
Втом саду как бархат небо, Бархат черный.
Втом саду как очи звезды— Речь без звука.
Втом саду деревья стройны— Тополь белый.
У корней, как привиденья, Реки обернулись.
Втом саду росла осина—
Не дрожали листья; На осине сидя, ворон
Песнь свою пропел мне.
ДУЭЛЬ
Точно в маске— в черных очках На лице испуганной мыши, Он скрывался в задних рядах, Ступал, говорил всех тише. Недоверчив, всегда обижен,
В переплетах прятался книжных. Но вырвется вдруг— я знал— Вперед, обезумевший в гневе, Страшен пасти клыкастый оскал, Рев звериный клокочет в чреве:
«Я! Я сам!
Мое! Никому не дам!» На отмеченном месте моем
Он воссел на пиру всех званых, Облачен пурпурным плащом, Говорил, искусный в обманах: «Я— твой создатель,
Я — твоя цель!» Лжец и предатель!
Я вызвал его на дуэль.
ПРОЩАНЬЕ
Колокол бьет на церковной башне высокой. Дети смеются в саду над рекою широкой.
Впраздник одета осени даль золотая. Утешимся— радостен птицы отлет. Падают листья,и туч надвигается стая.
Ветер холодный проснулся на горной вершине. Опускает руки звонарь. Усталость прядет паутину. Занавес скоро падет.
Впуть готовясь неведомый, дальний,
Друзья, помедлим в сиянье улыбки прощальной!
ПЕЙЗАЖ
Пустырь на углу двух улиц, Двух асфальтовых темных рек
(— Стикс и Сена), туманом курится Средь столбов, уличных вех.
На земле осколки стекла, как звезды. Весь в алмазах, блещет пустырь. Две реки, неразлучные сестры— Дни и Ночи— текут в надир.
На столбах объявленья о закрытье театра, the теперь актеры, короли на миг? ТЬлько бродит память моя, Кассандра, Средь аллей запыленных книг.
ТЬнет шаг в асфальтовом улиц омуте, ТЬнет в сердце памяти всплеск.
В пустыре (— сквозь окно потемневшей комнаты) Лишь стеклянных осколков блеск.
1948
СВИДАНИЕ
Было, кажется, очень больно,
— И сделать ничего нельзя, Возвращайся тропой окольной, Здесь чужая легла стезя.
Возвращайся, с судьбой не споря. За тобою — далекий след. Впереди где-то бьется море, А может быть— моря нет.
Был свиданию час назначен. Высока крутая скала.
День наш короток, вечер мрачен, И дороги я не нашла.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Влабиринте прибрежных пещер, На стенах подземных темниц Вижу я хороводы химер, Тени странных зверей и птиц.
Вэтом каменном цирке— актер
Иединственный зритель— я. Голос ветра— трагический хор, Автор пьесы— судьба моя.
На тяжелых котурнах мечты Я хожу, сам с собою споря. Копья скал— подмостки мои, Бирюзовый занавес— море.
МИХАИЛ НАДЕЖДИН
РОДИНЕ
Немало тропинок исхожено, Немало дорог нами пройдено, Но сердце тобой заворожено, Далекая, бедная РОДИНА!
Торопятся дни вереницею В закатах томительно-розовых,
А сердце бездомною птицею Тоскует о рощах березовых,
О яре за спящей деревнею, 1де сосны мечтают рассеянно,
Hie сказкой чудесной и древнею Дыхание ночи овеяно.
Грустя над твоею ошибкою,
В часовне, где дремлет околица,
Сзадумчивой кроткой улыбкою Печально глядит Богородица...
Не нужно рыдать панихидами Над Китежем, ждущим спасения:
Пусть сердце, простившись с обидами, Ждет час твоего Воскресения!
Он близится, милая Родина, Такой и простой и таинственный...
Пусть много путей нами пройдено, Но путь к тебе— все же единственный!
За годы тоски и изгнания, Под гнетом слепой неизбежности, Я сердце открыл для познания
Прощенья и ласки и нежности!..
ОГНЕВАЯ КУПЕЛЬ
(И з уральских преданий)
В глубине лесной Урала, 1де дороги замело, Под горою задремало Староверское село.
За околицею ели Перемешаны с сосной, И угрюм напев метели Над громадою лесной.
У болота леший бродит, Что-то ищет в хмурой мгле, Словно места не находит На встревоженной земле...
Вперелеске у деревни
Втишине могильной спит Полувыгоревший, древний И забытый всеми скит.
Над часовней обветшалой Колокольни виден след, Но ее давно не стало— Почитай, две сотни лет!
В этот скит спасались люди От антихристовых лап, Чтоб молиться и о чуде, И о тех, кто духом слаб.
Были крепко верой слиты И, склоняясь до земли, Пола каменные плиты Бородой своей мели.
Лишь молитв святые звуки Шелестели на губах, И аскеты в жажде муки
Спали в каменных гробах.
И, друг с другом волей мерясь, Каждый думал лишь о том, Чтобы никоновцев ересь Не вошла в Иисусов Дом.
Чтоб двухперстное слаганье, Души радуя отцов, Сохранить от поруганья Государевых стрельцов...
Но в осенний день погожий, Попросив испить воды, В скит занес старик прохожий Весть о близости беды.
По лесам-де стало тесно От антихристовых слуг, И несется повсеместно
Душегубный, страшный слух:
Говорят, что можно всюду Тех злодеев повстречать, Что прикладывают люду Сатанинскую печать!..
Но не дрогнул скит в испуге И в тревоге не затих:
Как ни злы царевы слуги, Но Иисус сильнее их!
Этой ночью в каждой келье Пронеслась в ночной тиши Мысль об огненном весельи Для спасения души!
Дни по-прежнему катились, Но на все— свои концы:
И у скита появились Государевы стрельцы.
Агостей незваных ждали,
Иот церкви до ворот Сотней сосен закидали Весь извилистый проход...
