_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 2

Посмотри! Народ все прет, Уровень все выше:

Мимо чар и позолот Пенится до крыши.

Пьеса в цирке: ах да ох, 1олоса— что мочи, Бедный скромный цирк оглох, А театр— грохочет.

Ах, мой друг, и ты за них?.. Не со мной, с программой, Не ласкаешься, затих— И следишь за драмой.

В ночь, из стен! на воле мы, Ты со мною, верный:

Не бутылкой сулемы, Не горючей серной— Кувшином осенней тьмы Оболью соперниц.

Сентябрь 1934

** *

Ах, до сих пор Медведицу Не собрались запрячь, А между тем разъедется Раек вечерний с дач.

Оставят одинокую, И запахнется в ночь

Созвездье семиокое,— Обиду превозмочь.

Не ты одна! откликнутся Табак и флокс с земли,— Мы с вечерами свыкнемся,— И нам, и нам— ни зги.

Чернее одиночества Забытых в выси звезд

Сентябрьских пальцев зодчество, Узор его борозд.

Ночная стройка осени: Душистый перехват Дыханья, к утру просини ГЬтовит горький сад.

Медведица, не жалуйся: Беднее черноты Земное сердце сжалось, и Счастливей сердца ты.

Сентябрь 1936

ПРОЩАНЬЕ

Вглубь вечности, в глубь пирамид,

Впуть отошедшим погружали

Все то, что сердце веселит: Убранство, копья, вакханалий Земные чаши, утварь. Ларь Усопшего хранил— по стенам Над ними точный инвентарь— Нетленной памяти письмена.

Душа! Сбираясь в горький путь, Теряя родину вторично,— В какие ткани завернуть

Живой предметности наличность.

О, подоконник и закат, В поклаже Вам не уместиться,— Из сердца ринетесь назад И позабудетесь как лица.

О, угол улицы моей, Тебя с подушками, с коврами

Свернуть надежней и тесней Не надрывается ли память?..

О, темный силуэт скамьи, Когда по капелькам, бывало, Подбором почек, трав и птиц Весна закаты создавала.

А разнотонный желтый звук— По четвертям— соседних башен В пространстве ночи: сколько мук, Когда он ждан, когда он страшен. Твоих ли, боль, перечислять Власть нот высоких, стонов выше, Неосязаемость связать,— Чтоб снова в будущем услышать...

Как мертвецы, зачем, куда С собою взять фрагментов планы,— Ревнуя к времени, отдать

Их вечной памяти... не странам.

1938

ЕКАТЕРИНА БАКУНИНА

** *

Открываю несмело дверцу, За которой души укладка. Скупое трепещет сердце, Копившее скорбь украдкой.

Береженое— я не трачу.

У меня скопидомы предки. Беззвучно, бесследно плачу, А жемчуг теряю редко.

Но цветы закивали нежно, 1де, его уронив,— втоптала. От Бога цветам одежда.

Не ведая, я роптала.

Лепестки опадают мыслей И, любя, устилают землю. Я, алчная— бездну, высь ли, Душою равно приемлю.

РОССИЯ

Россия под молотом, Серпом не острижена, В зеленом и в золоте— Ты та же и ближе нам.

Разбойницей хвойною, Слезами не мытою, Иль девкой пристойною, Платочком укрытою—

Все та же: с узорною Рубахою шитою, С грехами-позорами,

Колосьями скрытыми.

Глаза твои: проруби, До времени— с ковами. Голубкой и голубем Растают с их зовами.

А губы— как уголья, Под пеплом не мрущие: За тихостью— удалью Татарской влекущие.

И вся ты, как марево, Дымишься не свалена, Спаленного царева Поместья развалины.

Горишь ты, печальница, И в лето, и зимами.- В твоей усыпальнице— Враги и любимые.

ГУДОК

Бывает: поезда гудок, Ночной услышанный порою, Родной, ленивый городок Воспоминанию откроет.

Кирпичный старенький вокзал, Кругом рябины да березы. Собака силится слизать С хвоста репейные занозы.

Вокзальный садик, круглый пруд, Мостки, грозящие бедою, Две ивы грустно ветви гнут, Склонясь над самою водою.

Ползет вагонная змея, Шипя на колокол осипший, И бабы босые, смеясь,

Счищают с ног навоз налипший.

А дальше крыши меж садов, Дорога грязная, в ухабах, Плетутся ждущие родов Пузатые все те же бабы.

В канаве сизая свинья. Казармы, изгородь, часовня. Реклама «шустовский коньяк» Огнисто-желтая на бревнах.

Лавчонки. Пьяному зудит Затылок, бок и спину сразу. И телеграфный столб гудит Свои таинственные сказы.

Убогий, закоснелый быт Под небом тучным и дождливым— Я не могу тебя забыть, Как берег не забыть отливу.

** *

Вспоминаю покров глазетовый И суровый покой зимы, На легчайший узор минаретовый

Засмотрясь из каютной тьмы.

Ликованье томит восточное,

Икрикливей мазков на ртах На дворцах кружева цветочные

Идворцов кружева в цветах.

Аобъятые сном квадратики Раскаленных на солнце крыш С мавзолеем нетленной Аттики— Чудом Айя-Софии— тишь.

Знойным небом море расплавлено. Чуть журчит о борта волна, Зеленее амфор муравленых

И синее цветенья льна.

Уоконца каюты круглого Я — жаднее глазка тюрьмы. Половина жизни обуглена. А вторая— черней сурьмы.

СИНЕВА И РОЗЫ

Англию я вижу в черное окошко: Черный крест у рамы в комнате моей. За окошком ветки, на ветвях сережки, Меж ветвями птица, но не соловей.

Смолкли и увяли соловьи и розы, Образы слиняли и видны едва, Но когда на розах дождевые слезы

И душисты розы— то живут слова.

Полустертым рифмам не хватает цвета: Лишь в старинных виршах росписная вязь. Сад внизу соседский с розовым боскетом, Между мной и прошлым розовая связь.

Но не зорей розы— цвет люблю я синий: Без свечи подсвечник на окне держу, Ляписолазурный шестигранных линий— Если синь мне надо, на него гляжу.

Черен подоконник с розовым букетом, Синего сиянья я слежу поток

Ислиянье розы с лазоревым цветом: Капнул на подсвечник розы лепесток.

Ав саду есть клумба, круглая,как миска,

Ина ней тюльпанов красных острова—

Ирасчесан гладко, и подстрижен низко Здесь газон английский, а не трын-трава.

Старых плит могильных в моховых плерезах Жестче, неживее эта мурава— Там, где на кладбищах никакие грозы

Мертвым не мешают тихо истлевать.

Сине-белых молний никакие вспышки, Никакие громы никаких богов— Под землею верной вечна передышка:

Нет любви загробной, смертных нет врагов.

На лазурь облива, на тюльпанов раны Сумрак льется ранний с низких темных туч: Сетчато дождливый гасит день туманный Шестигранный синий мой любимый луч.

ТУМАН

В окне широком Седой туман. Земля и небо — Погибших стан.

Налип на стекла Туманный пух, Как труп отекший И нем и глух.

Впустила тучу Из белых ват. Стою на небе, И в небе— ад.

** *

На берег всползая, шумело и пенилось море. Покорная слышалась в шуме немолчном печаль. Земля принимала, земля отдавала, не споря, Размокшую щепку, что волны устали качать.

Ис каждым приливом в пучину ее уносило,

Ис каждым отливом бросало на зыбкий песок. Так мучила щепку слепая бездумная сила

Ижаль было дерева мертвый, набухший кусок.

Не так же ли время швыряет, взметнув, человека И, жизнь обобрав, не жалеет украденных дней. Игра происходит все та же от века до века И в небо глядим, навсегда оставаясь на дне.

** *

Очень сузился мир, потому что топтать надо землю, в которой схоронят.

Приближается срок, бесполезно роптать: возвратись в материнское лоно.

— Не хочу умирать!— На бессмысленный круг ты кричишь и на все «невозможно».

Ты, пока не в земле, не у места, мой друг, точно ножик, не вложенный в ножны.

** *

Обмираю по дням уходящим, По часам, по каждой минутке...

Время, горбатый пращур, В пыль их стирает в ступке.

И отвислыми шепчет губами, Наклонясь над седеньким прахом. Свалится жизнь любая, Как голова на плахе.

НИНА БЕРБЕРОВА

ПЕТЕРБУРГ

Там мирный город якорь кинул

Истал недвижным кораблем, Он берега кругом раздвинул

Ивсе преобразил кругом.

Инынче мачты напрягают Свой упоительный задор,

Ив мрак глядят, и в мрак вонзают Поблескивающий узор.

Не различить границ пустынных— 1де улицы, где берега?

Средь площадей, дворов, гостиных— Один озноб, одна пурга.

Ия сама жила недавно На том огромном корабле,

Ивозле мачты самой славной Ходила и ждала во мгле.

О том, что мы живем на море, Умела дивно забывать, Когда в пустынном коридоре Ты выходил меня встречать.

Узнай теперь, как нас качало, Как билась буря о борты, Когда тебе казалось мало Молчания и тишины.

1922

Берлин