MogilnitzkijNikolaeva_-_MetodologicheskijSintez_-_M_-_2002_204_PDF / Методологический синтез - М - Могильницкого-Николаевой - 2002 - 204
.pdf
не навязывание историей своей методологии другим наукам. Напротив, она сама обогащается за счет их исследовательских стратегий и данных. Речь идет о возглавляемом историками едином фронте всех гуманитарных наук, что и получило свое выражение в административной структуре «Дома наук о человеке».
В пору руководства «Домом наук о человеке» Ф. Бродель публикует свою самую знаменитую книгу – трехтомное монументальное исследование «Материальная цивилизация, экономика и капитализм, ХV–ХVIII вв.» (1979), – являющуюся и поныне непревзойденным опытом создания на междисциплинарной основе глобальной истории. К этой книге, принесшей в свое время ее автору мировую славу, сегодня предъявляются немалые претензии, в значительной мере справедливые. Действительно, она не стала глобальной историей в полном смысле этого слова уже потому, что в ней отсутствует столь важная для понимания развития капитализма политическая компонента, как, впрочем, и история культуры ХV–ХVIII вв.
Между тем сам Бродель, указывая, .что сюжетом третьего тома его книги является экономическая история мира с ХV по ХVIII столетие, подчеркивал, что в современном понимании «экономическая история мира – это вся история мира, но рассмотренная под определенным углом зрения: экономическим»32. Вот этой «всей истории мира» читатель в книге не найдет. Не обнаружит он в ней крупнейших событий эпохи, даже таких, как английская и французская революции. За ее пределами остались гуманизм и Ренессанс. Этот перечень, даже ограничиваясь европейской историей, легко продолжить, а что уж тут говорить о «всей истории мира»!
Но сосредоточимся на том, что в этой книге есть, что обусловило немеркнущее значение «эпопеи короля Броделя» в истории исторической мысли ХХ в., что, наконец, имеет непосредственное отношение к обсуждаемой в нашей монографии проблематике.
32 Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, ХV–ХVIII
вв. Т. 3: Время мира. М., 1992. С. 10.
Начнем с ее общей характеристики. Это многослойное исследование, рассматривающее на языке «долгого времени» разные уровни или, по выражению его автора, этажи исторической действительности. Они могут быть обозначены как материальная цивилизация («структуры повседневности»), рыночная экономика («игры обмена») и сфера капитализма («время мира»). Соответственно этому выстраивается структура книги, каждый том которой посвящен определенному этажу этой действительности.
Такая структура книги обусловливает принятую в ней исследовательскую стратегию, точнее исследовательские стратегии, так как многослойность исторической действительности предполагает различные подходы к ее изучению. Тем самым определяется и принцип использования обильно привлекаемых в исследовании данных и методов смежных наук, перечень которых является гораздо более внушительным, чем в первой книге Броделя.
Для понимания методологии французского ученого принципиальное значение имеет его самооценка своего труда, «который, – писал он, – я сознательно задумал вне сферы действия теории, любых теорий – единственно под знаком конкретного наблюдения и одной только сравнительной истории. Истории сравнительной во времени, с использованием языка… длительной временной протяженности и диалектики прошлого и настоящего»33.
Конечно, это высказывание нельзя понимать слишком буквально – в том смысле, что Бродель отвергает теоретическое объяснение истории. Напротив, такое объяснение составляет главную задачу всего его предприятия. Собранный в книге огромный эмпирический материал так бы и оставался грудой разнообразных, бесспорно, интересных самих по себе, но мало связанных между собой фактов, если бы не достаточно жесткие теоретические конструкции, соединяющие их в авторской концепции генезиса и развития капитализма. Другое дело, что эти конструкции не базировались на некоторой общей
33 Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, ХV–ХVIII вв. Т. 1: Структуры повседневности: возможное и невозможное. М., 1986. С. 35.
социологической теории, претендующей на единственно верное объяснение мира человеческих отношений.
Бродель не признавал существование теории, способной адекватно объяснить все многообразие исторической действительности с помощью какого-либо одного универсального принципа, материалистического или идеалистического по своей онтологической природе, сводящего это многообразие к определяющему действию какого-либо одного фактора. Поэтому в его исторической концепции первичной всегда была эмпирия, а теория вторичной. «С самого начала и до конца, – писал ученый, – моей целью было увидеть, показать, сохраняя за увиденным его объемность и сложность, его многообразие, которые суть отличительные черты самой жизни»34.
Все историко-теоретические построения ученого, каждый его принципиальный вывод основываются на обширном массиве фактического материала, преимущественно архивного. Сам Бродель признавался о своем пристрастии к архивным занятиям. В одном из своих интервью на вопрос журналиста о том, что он главным образом читает, ученый ответил: «Без всякого сомнения – архивы. У меня безудержная страсть к документу, который еще никто не знает, к кипам бумаг, которые еще никто не перелистывал. Я бесконечно предпочитаю рукопись печатному изданию. И еще у меня есть одна плохая привычка: я люблю побывать на месте, посмотреть на вещи с близкого расстояния»35. Трудно не согласиться с американским автором Дж. Хекстером, писавшим о чуде исторической эрудиции Броделя, из которой вырастает особый мир ученого. Причудливый мир, сверкающий яркими красками живой жизни, почти осязаемый для читателя, мир, в котором «шум рынков безошибочно достигает наших ушей». «Право же, – продолжает эту мысль Бродель, – без всякой похвальбы, я могу увидеть купцов-негоциантов и перекупщиков на площади Риальто в Венеции около 1530 г. из того же окна дома Аретино, который с удовольствием ежедневно созерцал это
34Там же.
35Цит. по: Афанасьев Ю.Н. Фернан Бродель и его видение истории // Бродель Ф. Материальная цивилизация… Т.1. С. 12.
зрелище. Могу войти на амстердамскую биржу 1688 г. и даже более раннюю и не затеряться на ней – я едва не сказал: играть на ней, и не слишком бы при этом ошибся»36.
Вэтом «мире Броделя» теория, повторимся, вторична, но роль
ееотнюдь не второстепенна. Ее необходимость обусловлена самим характером книги как междисциплинарного исследования, выполненного на стыке социального и экономического круга явлений. Как писал ее автор, она построена «на полпути между историей, первоначальной ее вдохновительницей, и другими науками о человеке»37. Тем самым определяется значение теории как теории междисциплинарного синтеза, создающего целостный образ изучаемого в книге прошлого.
Обращение к этой теории в известном отношении было вынужденным – в том смысле, что, по признанию Броделя, экономические реальности ХV–ХVIII вв. плохо, а то и вовсе не укладывались в традиционные классические схемы объяснения истории, в особенности неевропейской, являвшейся объектом столь же пристального внимания ученого, как и история Западной Европы. Их объяснение потребовало активного привлечения данных и исследовательских стратегий других наук, прежде всего дисциплин социально-экономического цикла.
Такое привлечение было тем более необходимо, что объектами исследования наряду с прозрачной зоной рыночной экономики были, по выражению Броделя, две непрозрачные зоны: материальная цивилизация и сфера капитализма по- преимуществу, мало или вовсе не доступные для прямого наблюдения и требующие для своего понимания обращения к теории. С другой стороны, эта последняя не должна претендовать на универсальную значимость. Ибо всякое крупное историческое явление, был убежден Ф. Бродель, представляет собою сложное многослойное образование, различные аспекты которого требуют использования для своего объяснения различных исследовательских подходов.
Тем самым утверждается методологический плюрализм как
ведущий принцип исторического познания с одним, правда,
36Бродель Ф. Материальная цивилизация… Т.2: Игры обмена. М., 1988. С. 10.
37Там же. С. 6.
существенным уточнением. Его смысловой стержень составляет история. Именно она формулирует исследовательскую проблематику, ставит вопросы, решение которых требует обращения к методологической помощи других наук о человеке и обществе, значительно расширяющих ее пространство.
Иными словами, речь идет о методологическом плюрализме, имеющем четкую историческую ориентацию. Широко используя в своем исследовании методы других наук, Ф. Бордель неизменно оставался на почве истории, не превращаясь в экономиста или социолога. Я акцентирую это, казалось бы, самоочевидное обстоятельство ввиду тех интеграционистских тенденций, которые характеризуют современное гуманитарное знание. Отражая определенные объективные потребности его развития, они вместе с тем таят в себе угрозу профессиональному статусу истории как науки о людях и событиях во времени. Вместо междисциплинарного синтеза происходит ее фактическое поглощение другими науками, например социологией, что и побуждает остановиться на этих тенденциях подробнее.
Особенно рельефно эти тенденции проявляются в возникшей в недрах современной социальной теории (макросоциологии) так называемой теоретической истории, как особой дисциплины, «которая бы использовала объяснительные методы и теории различных социальных наук (в том числе социологии) на фактическом материале, добытом традиционной, эмпирической историей…»38.
Ее распространенной моделью является историческая социология, представленная авторитетнейшим американским социологом, профессором Колумбийского университета в Нью- Йорке Ч. Тилли. Сошлюсь на опубликованную в 1988 г. статью «Будущая история», в концентрированном виде выражающую его взгляды на соотношение между историей и социологией. Не без сарказма отвергая традиционное на сей счет мнение, согласно которому различие между ними состоит в «различении
38 Розов Н.С. Теоретическая история – место в социальном познании, принципы и проблематика // Время мира. Альманах современных исследований по теоретической истории, геополитике, макросоциологии. Новосибирск, 2000. Вып. 1. С. 146.
между теми, кто сообщает факты, и теми, кто их объясняет; теми, кто описывает, и теми, кто анализирует; теми, кто выкапывает, и теми, кто собирает; теми, кто выскребает, и теми, кто полирует», Тилли видит будущее обеих наук в их слиянии в рамках так называемой исторической социологии, контуры которой, по его убеждению, обозначили К. Маркс и М. Вебер, ее «отцы-осново- положники». В качестве реального вектора развития обеих дисциплин он провозглашает «дорогу вперед», к Марксу и Веберу, и заключает свою статью утверждением, что «историческое предприятие внутри социологии… должно продолжаться, чтобы стать фундаментом всей социологии»39.
Возгордимся местом, которое в будущей единой науке отводится истории. Но все же не будем упускать из виду, что эта «наука будущего», как бы ни велика была в ней роль «исторического предприятия», все-таки не история, а социология. Именно ее целевые установки формируют проблемное поле будущей науки, обозначая ее исследовательские приоритеты. Ч. Тилли выделяет четыре уровня исследования – метаисторический, миросистемный, макроисторический и микроисторический. Причем под последним понимается «изучение опыта индивидов и групп» в пределах изучаемых социологами структур и процессов, главным образом в современном мире. Иными словами, все эти уровни составляют проблемное поле социологии. Я не хочу сказать, что исследовательская программа американского ученого не представляет интереса для историка и не может быть эффективно использована при изучении капитализма, о чем идет речь в его статье. Я лишь констатирую, что в этой программе истории отведена, хотя и важная, но вспомогательная, инструментальная роль. Собственно, в ее способности играть эту роль Тилли и усматривает «возрождение истории» (так называется одна из главок его статьи), «возрождение истории в социологии», уточняет он.
Ч. Тилли исключительно высоко оценивает историческое знание. Он пишет о великом возрождении в последние десятилетия «исторического мышления и исторического исследования в социологии», выражает в долговременной
39 Тилли Ч. Будущая история // Время мира. С. 130–131, 136.
перспективе надежду на «чудодейственный элексир, который растворил бы специальность исторической социологии и пропитал бы ее исходными посылками – особенно историзмом – всю социологию», вводит историческое измерение в изучение капитализма и т.п. Но приходится с сожалением признать, что этот «чудодейственный элексир» растворяет самою историю как самостоятельную дисциплину, имеющую собственное исследовательское пространство40.
Примерно на тех же позициях стоит другой классик современной социологии, создатель миросистемного анализа, президент Международной социологической ассоциации И. Валлерстайн. Выступая на конференции, посвященной будущему социологии, он предрекал: «По моему убеждению, социологии в ХХI в. больше не будет. Либо будет воссоздана единая, не поделенная на отдельные дисциплины социально- историческая наука, рассматривающая человечество в перспективе эволюции исторических систем; либо нас заслуженно разгонят за увлечение схоластикой»41.
Развивая эти мысли в другой своей работе, Валлерстайн выступает против термина «междисциплинарность» – на том основании, что он «предполагает наличие двух интеллектуально отдельных дисциплин, сочетание которых может производить полезное знание». Ибо, полагает американский ученый, вообще «неуместно» говорить о двух отдельных дисциплинах, т.е. истории и социологии42.
Схожий вариант растворения предмета истории в социальной реальности предлагают российские методологи И.М. Савельева и А.В. Полетаев. На их взгляд, история есть научное знание, относящееся к прошлой социальной действительности. Формулируя такое определение ее предмета, авторы основываются на развитой американским социологом Т. Парсонсом модели человеческого действия как самоорганизующейся системы, включающей в себя взаимосвязанные подсистемы. Вслед за Парсонсом они в рамках
40См.: Там же. С. 131–134.
41См.: Валлерстайн И. Россия и капиталистический мир – экономика // Свободная мысль.1996, № 5. С. 30.
42Валлерстайн И. Социология и история // Время мира. Вып. 1. С. 126–127.
системы общества выделяют три подсистемы: систему личности, собственно социальную систему и систему культуры, указывая, что путь к пониманию истории как науки о прошлой социальной реальности занял более двух тысяч лет43.
Не вдаваясь в обсуждение концепции Т. Парсонса, оказавшей большое влияние на развитие социологической мысли ХХ в., подчеркнем только, что ее проекция на историческую науку снимает качественное различие между историей и социологией. Получается, что обе дисциплины имеют одно и то же исследовательское поле, только возделывают его в разных временных модальностях. Тем самым, как и в вышеприведенных рассуждениях Тилли и Валлерстейна, проблема междисциплинарного синтеза фактически снимается, так как исчезает сам его предмет. Действительно, как можно серьезно о нем говорить, если отрицается всякое качественное различие между историей и социологией.
История действительно изучает прошлую социальную реальность, но не заключенную в парсоновские, марксовы или любые другие жесткие социологические схемы, а спонтанно развивающуюся в пространстве и времени и центрирующуюся вокруг человеческой действительности. Поскольку человек живет
вопределенной общественной среде, является членом известной социальной группы, изучение стереотипов и мотивов его поведения требует обращения к моделям, выработанным другими гуманитарными науками, в том числе и социологией. Собственно,
вэтом и состоит междисциплинарный подход в изучении истории, обогащающий историческое познание.
Посмотрим, как это делал, руководствуясь принципом методологического плюрализма, Ф. Бродель, объясняя возникновение современного европейского капитализма. Как известно, это ключевая проблема всей его исторической концепции, что делает особенно поучительным подход ученого к ее решению.
43 См.: Савельева И.М., Полетаев А.В. История как знание о социальной реальности // Историческое знание и интеллектуальная культура. М., 2001. С. 7–9.
Ф. Бродель категорически отвергает любое одностороннее объяснение этого феномена, в частности, предлагавшееся М. Вебером и В. Зомбартом, идеалистическое, делающее из капитализма воплощение определенного типа мышления. «Тем не менее, – продолжает он, – я явно не считаю, что в капитализме все материально, или все социально, или все есть общественное отношение. Вне сомнения, остается, на мой взгляд, одно: он не мог выйти из одного /сугубо/ ограниченного источника. Свое слово сказала здесь экономика; свое слово-политика; свое слово- общество; свое слово сказала и культура, и цивилизация». Далее следует примечательное добавление: «а также, – заключает Бродель, – и история, которая зачастую была последней инстанцией, определяющей соотношение сил»44.
Так обозначается научное кредо Ф. Броделя, выдвигавшего плюралистическую программу многофакторного исследования капитализма, скрепляющим стержнем которого является история. Именно она формирует капитализм во взаимодействии, притяжении и отталкивании самых разных факторов: экономических, социальных, политических, духовных. Действие этих факторов с различной степенью обстоятельности прослеживается в «Материальной цивилизации…». Не будем следовать за ее автором в их освещении. Подчеркнем главное: это не эклектическое сопряжение действия разнородных факторов. Благодаря обращению к «последней инстанции», Броделю удалось создать целостный образ развития европейского капитализма. Реконструируя отдельные его аспекты, ученый обращался к помощи той или иной смежной науки, но всякий раз в соответствии с задачами исторического исследования.
Благодаря этому достигается синтез различных исследовательских подходов, и чем сложнее и масштабнее является изучаемая проблема, тем шире оказывается круг привлекаемых для ее решения научных дисциплин. Показательным примером может служить проблема генезиса современного капитализма, в фокусе которой находится остро дискутировавшийся в историко-экономической литературе вопрос, почему именно Западная Европа стала его родиной.
44 Бродель Ф. Материальная цивилизация… Т.2. С. 400.
Самые известные ответы на этот вопрос были предложены К. Марксом (так называемое первоначальное накопление капитала вследствие достигнутого Западной Европой определенного уровня развития производительных сил) и М. Вебером (возникновение на европейском Западе в рамках протестантской этики «капиталистического духа»). Обе эти концепции значительно обогатили наше понимание становления капиталистических отношений, но обе они были односторонними, базируясь на данных и методологии политэкономии, в одном случае, и социологии религии, в другом.
В отличие от своих предшественников Ф. Бродель рассматривает в поистине глобальной сравнительно- исторической перспективе не один, а несколько разноплановых факторов, породивших в своем оригинальном сочетании феномен европейского капитализма. «Процесс капиталистического развития, рассматриваемый в его совокупности, мог протекать, – подводит он итог своему исследованию, – лишь на основе определенных экономических и социальных реальностей, которые открыли или по крайности облегчили ему путь»45.
Первым таким условием, и здесь Бродель не оригинален, провозглашается жизнеспособная и процветающая рыночная экономика. Своеобразие его подхода проявляется разве что в подчеркивании глобальной природы факторов, способствовавших созданию такой экономики: географических, демографических, сельскохозяйственных, промышленных, торговых.
Однако такое развитие не являлось исключительным достоянием Европы. Оно проходило в масштабах всего мира, население которого возрастало повсюду: в Индии, Китае, Японии, странах мусульманского мира, Америке, даже, как замечает Бродель, до определенной степени, в Африке. И повсюду, пишет он, наблюдалась одинаковая созидающая эволюция, выражавшаяся в появлении и развитии городской жизни. В этой вездесущности городов ученый видит доказательство того, что рыночная экономика повсюду одна и та
45 Там же. С. 609.