MogilnitzkijNikolaeva_-_MetodologicheskijSintez_-_M_-_2002_204_PDF / Методологический синтез - М - Могильницкого-Николаевой - 2002 - 204

общества. Такие системы не имеют (и не могут иметь) характера ведущего компонента, но все факторы, которые принято называть объективными, реализуют свое воздействие в деятельности людей лишь опосредованно, проходя через фильтры ментальной совокупности их сознания и подсознательных механизмов. Как справедливо отмечают специалисты в области исторической антропологии, «любые объективные факторы исторического движения делаются его действительными пружинами, только пройдя через ментальность, сложно, подчас до неузнаваемости ее трансформирующую»253. Именно она, в том числе понимаемая как картина мира, «лежит в основе человеческого поведения»254.

Близок, и не только по духу, к вышеописанному и социально-исторический подход. В отечественной исторической науке, по мнению его ведущих сторонников, он реализуется тогда, когда в центре внимания историка находится общество. Все остальное – экономика, государственные институты, политическое устройство и т.п. – рассматривается как производное от исторически сложившихся общественных форм. Так, например, властные институты, оказывающие «громадное воздействие на ход исторических событий, выступают не как самодовлеющие…, а как результат их взаимодействия с общественными процессами»255. Во многих аспектах отличия историко-антропологического направления (не сводимого к истории ментальностей) от социально-исторического256 (также воспринимаемого шире, чем некая история, противопоставляемая экономической, политической и т.д.) выглядят несколько искусственными.

Соотношение понятия «новая социальная история» и «историческая антропология» требует комментариев, но, в целом, современные историки исторической науки пишут о быстро развивающейся интеграции историко-

253Гуревич А.Я. Уроки Люсьена Февра. С. 524

254Гуревич А., Вовель М., Рожанский М. Указ. соч. С. 455.

255Соколов А.К. Курс советской истории. 1917–1940. М., 1999. С. 9.

256Ср.: Соколов А.К. Социальная история России новейшего времени: проблемы методологии и источниковедения // Социальная история.

Ежегодник 1998/99. С. 67–70.

антропологического и социально-исторического направлений257. Интегративные процессы зашли так далеко, что фактически началось формирование синтетической социоистории, или социальной истории в широком смысле, которая изучает не изолированную историю общественных институтов, социальных групп или ментальностей, «держит в своем фокусе не только (социальные. – В.К.) структуры или человеческое сознание и поведение, а способ взаимодействия тех и других в развивающейся общественной системе и в изменяющейся культурной среде, которая эту систему поддерживает и оправдывает»258. В российской науке такая интеграция происходит быстрее. В определенных историографических условиях, с учетом известных историографических традиций, после десятилетий развития марксистско-ленинской методологии, в нашей историографии не происходит и не происходило в последние годы отказа от изучения социально-исторических макропроцессов. Поэтому речь идет не столько о «возвращении» к их анализу, сколько о консолидации социоистории или, что, на наш взгляд, точнее, социоантропологической истории путем ускоренного развития именно историко-антропологической тематики без противопоставления ее социально-структурному анализу.

Современными задачами истории в этой связи, очевидно, являются изучение социокультурных и социально- психологических факторов социальных, социально- экономических и социально-политических процессов; рассмотрение социокультурных и социально-психологических механизмов поведения людей и социальных групп; в целом анализ социокультурных процессов и явлений (включая и гендер, быт, повседневность и мн. др.), определявших и отражавших специфику ментальности, опосредовавшей, в свою очередь, взаимодействие культуры и социальной практики. Но остаются проблемы, связанные прежде всего с тем, что механизмы

257См.: Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., 1998. С. 40, 44 и др.

258Репина Л.П. Смена познавательных ориентаций… С. 10.

реализации ментальности в социальной практике практически не изучены.

Другая конструктивная тенденция – не менее важная – развивается в рамках исторического постмодернизма. Ряд философов, социологов и историков приступили к разработке нового подхода к историческим фактам, важнейшим компонентом которого и стало «недоверие» в отношении метарассказов современной науки, в том числе структуралистского259. Этот подход воспринял название «постмодерна» и сразу же получил свою интерпретацию (точнее, интерпретации) в собственно исторической науке. Некоторые философы и историки сделали сомнение главным инструментом «исследования». Одни пришли к радикальным выводам о невозможности реконструкции исторической действительности и объективности исторического познания вообще (Ж. Лардро, Х. Уайт и др.). Другие априори ограничили анализ текста исторического источника «литературной критикой», результаты которой могут являться лишь «интерпретацией самоинтерпретации эпохи»260 (Ж. Деррида, Д. Ла Капра). Исторический релятивизм и нигилизм вызвали резко отрицательное отношение к историкам-постмодернистам в мировой исторической науке261.

Проблема «объективности» знания о безвозвратно ушедшем времени в то же время сохраняет свою актуальность. Не теряет остроты и вопрос о корреляции источниковой информации и социально-исторического контекста. Необходимость смены эпистемологической парадигмы у большинства историков не вызывает сомнение.

В условиях, когда историческое знание, действительно, демонстрирует наличие множества проблем, нецелесообразно отвергать что-либо новое целиком и полностью. Спасительное сомнение, остающееся двигателем прогресса, должно возобладать

259Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. СПб., 1998. С. 10.

260Парамонова М.Ю. Указ. соч. С. 341. Одна из статей о Ла Капра так и называется: «Дискурс о дискурсе».

261Библиографию критики исторического постмодернизма см. в: MacHardy K.J. Crisis in history or Hermes umbounded // Storia della storiografia. 1990. Vol. 17;

Парамонова М.Ю. Указ. соч.

над простым отрицанием. В рамках прагматического (или «потребительского») подхода следует попытаться использовать имеющиеся в наследии постмодерна «рациональные зерна», тем более, что многие разработки постмодернистов (прежде всего – концепция дискурса и дискурсивного пространства) уже активно используются их противниками.

В этом аспекте важно, что первоначальный постмодерн декларировал свою деятельную направленность. Его основоположники провозгласили стремление именно к «позитивному» сомнению как «новому позитивизму»262. По их замыслу, состояние постмодерна чуждо как «слепой позитивности установления границ», так и «разочарованности» в возможностях научного познания263.

Это касается и трактовки сквозных тенденций («закономерностей»?) развития человеческого общества. Предлагаемые представителями одного из основных направлений постмодернизма – сторонниками и последователями М. Фуко, (по мнению специалистов, это «один из наиболее влиятельных мыслителей ХХ в.»264) – точки зрения об акценте на «разрывы постепенности» при изучении истории отнюдь не приводят к выводам об «отсутствии преемственности между отдельным циклами истории». Сам Фуко отмечал, что история как реальность «разрывов избегает», а задача историка – выявление не только рядов дискурсов, но и последовательностей таких рядов и, далее, цепей последовательностей, поскольку «дискурсивные формации» имеют свою преемственность, как и закономерности функционирования, возникновения и исчезновения265. Концепция «столпа» другого течения постмодерна – Ж.Ф. Лиотара вообще почти консервативна, так как основана на идее прогрессивной эволюции общества и культуры, проходящих соответствующие фазы своего развития и т.д. Различные развивающиеся дискурсивные поля (история экономики, медицины, история государственных учреждений и т.д.) в конкретных темпорально коррелируемых частях (эпохах)

262См.: Делез Ж. Фуко. М., 1998. С. 34. Необходимо отличать «новый позитивизм» постмодернистов от так называемого неопозитивизма.

263Лиотар Ж.-Ф. Указ. соч. С. 12.

264Ильин И.П. Двафилософанаперепутьевремени // ДелезЖ. Указ. соч. С. 5.

265См.: Фуко М. Археология знания. Киев, 1996. С. 9, 13, 31 и др.

обладают одними и теми же «формами историчности», каждая из которых «может соотноситься с экономическими структурами, с устойчивыми социальными образованиями, инерцией ментальности, техническими навыками, политическими решениями» и т.д.266

Соответственно возможность и необходимость выявления связи содержания источника и результатов его анализа с социальным контекстом также не отрицается Фуко и Лиотаром267. Отказ от традиционных форм анализа вызван стремлением освободиться от «проверенных» схем, «усомниться во всех этих предзаданных общностях, группах, существующих до чистого рассмотрения, связях, чья истинность предполагается с самого начала»268. Целью при этом является выявление «других единств» на основе четкого определения условий функционирования дискурса и его функций, конституирование дискурсивных совокупностей, ранее скрытых от глаз исследователей. Фуко поставил задачу «выйти к другим формам закономерности и другим типам связи»269, выявляя, во-первых, соотношения между группами высказываний, «даже если эти группы относятся к разным дискурсивным областям и не имеют общего места установленного обмена», во-вторых, между группами высказываний и событиями иного порядка (техника, экономика, социология, политика). Фуко подчеркивал, что определить и описать пространство конкретного дискурса «не значит установить его в непреодолимой изоляции», а напротив, «описать в нем и вне его все многообразие отношений»270.

Такие связи (в отличие от декларируемых в изучаемых высказываниях) никогда бы не были сформулированы из них самих. В этом смысле дискурсивный анализ схож со структурно-

266Там же. С. 13.

267За исключением этого тезиса во многом другом к позициям Фуко и Лиотара близок Ф.Р. Анкерсмит. См.: Стрелков В.И. К онтологии исторического текста: некоторые аспекты философии истории Ф.Р. Анкерсмита // Одиссей. Человек в истории. История в сослагательном наклонении? 2000. С. 139–151.

268Фуко М. Археология знания. С. 24.

269Там же. С. 30.

270Там же. С. 31.

(порядок, соотношения, позиции, функционирование и трансформации)», характеризующие дискурсивные формации, к которым высказывания принадлежат «как фраза – к тексту». Дискурсивное установление успешно, если удается показать, «как любой объект дискурса обретает там свое место и законы своего появления», т.е. в рамках традиционного исторического дискурса речь шла бы об успешной интерпретации как критерии правильности анализа273.

Всвоем отказе от априорных схем исторического развития дискурсивный метод близок «экспериментальному методу», используемому специалистами, работающими в рамках итальянской микроистории и немецкой Altagsgeschichte274. Важно, что дискурсивный анализ не просто явился результатом теоретических умозаключений, но на практике осуществлялся самим его автором в ряде успешных исследований275.

Несмотря на важные отличия от других направлений постмодернистский дискурсивный анализ может сочетаться со старыми и новыми методами более менее радикальных направлений, в том числе – социоисторического.

Вусловиях, когда изучение ментальных систем оказалось недостаточно продуктивным, в ряде работ осуществлено привлечение микроисторического подхода, социально- исторического и пр. Но и эти синтетические операции не позволяют выявить и изучить всю систему, компонентами которой являются факторы возникновения мотивации действий людей прошлого, система таких мотивов и социальная практика, т.е. сам комплекс действий.

И вот здесь оказывается, что недостающее звено в описанной выше цепочке (в других терминах – объективные факторы (макропроцессы в обществе) – ментальность – политические, экономические и т.д. процессы (т.е. опять макропроцессы) можно

273Там же. С. 29–31, 39, 117.

274См.: Бессмертный Ю.Л. “Что за казус”! // Казус. 1996. Индивидуальное и уникальное в истории. М., 1997. С. 12.

275См: Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М., 1997; Он же. Слова и вещи; Он же. История безумия в классическую эпоху. СПб., 1997; Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти, сексуальности. М., 1996; Foucault M.

Naissance de ls clinique. Paris, 1963; Id. La volonte de savoir (Histoire de sexualite). Paris, 1976 (опубликованы также работы «История сексуальности II и III); и др.

реконструировать при помощи достигнутого учеными, обвиняемыми в ужасах исторического и иного нигилизма. Речь идет о постмодернистском дискурсивном анализе.

Сам характер дискурса, точнее его понимания М. Фуко и Ж.-Ф. Лиотаром, непосредственно выводит на синтез дискурсивного анализа с историко-антропологическим подходом.

Наиболее эффективным методом дискурсивного анализа его создателями признается «безреферентный отбор». В этом случае не учитывается частотность высказываний, историческая значимость их субъектов-авторов, но за основу принимается та простая функция, которую они выполняют в своем «семействе»276. Анализ не должен быть связан «с синтетическими операциями чисто психологического толка» (раскрытие намерений автора, уяснение формы его духа, описание его замыслов и т.д.). В ходе исследования выявляются другие типы связей – соотношения (связи) высказываний, в том числе соотношения, не осознаваемые автором или принадлежащие различным авторам, внешне не связанные друг с другом. Выявляются такие соотношения на основе их функций и условий функционирования (принятых решений) в дискурсе. Позиция субъекта определяется функциями соответствующего высказывания, которое не может существовать вне «области существования ассоциированного»277 (что отличает дискурсивное высказывание от фразы или пропозиции278). Воздействие контекста определяется «на основании более общего отношения между формулировками (фразами), на основании всей вербальной сети» с ее уровнями и формами лингвистического опыта.

Таким образом, дискурсивные отношения ограничивают дискурс, но не сводятся к его внутренним связям, принуждая его

276Делез Ж. Указ. соч. С. 40–41.

277Фуко М. Археология знания. С. 97.

278Вообще, одна и та же фраза может принадлежать не только различным дискурсам, но и различным дискурсивным формациям. Так, лозунг «Идиотов –

всумасшедшие дома!» может принадлежать «к абсолютно различным дискурсивным формациям, в зависимости от того, протестует ли она – как в XVIII веке – против смешения заключенных с помешанными или, напротив, призывает строить – как в XIX в. – дома умалишенных, дабы отделить душевно больных от заключенных, или же – как в наши дни – выступает против одной из тенденций развития лечебных учреждений» (См.: Делез Ж. Указ. соч. С. 34).

«выражать определенные вещи», предлагают ему конкретные объекты, формирующиеся, таким образом, независимо от дискурса, а также образуют «пучок связей, которым дискурс должен следовать, чтобы иметь возможность говорить о различных объектах, трактовать их имена, анализировать, классифицировать, объяснять и проч.». Эти отношения, как подчеркивал Фуко, характеризуют «не язык, который использует дискурс, не обстоятельства, в которых он разворачивается, а самый дискурс, понятый как чистая практика»279.

Объект дискурса «существует в позитивных условиях

сложного пучка связей… между институтами, экономическими и социальными процессами, формами поведения, технологиями». Эти отношения полагают объект дискурса в поле внешнего и связи составляют, в терминологии Фуко, систему первичных или реальных связей. Вторичные связи являются рефлективными. Они формулируются в самом дискурсе и не воспроизводят реальных связей280.

Сам дискурс, сформированный из функционирующих в единстве и противостоянии высказываний, признается «событием знака», «но то, что он делает есть нечто большее, нежели простое использование знаков для обозначения вещей», поэтому он не сводим к языку и речи. «Высказывание всегда является таким событием, которое ни язык, ни смысл не в состоянии полностью исчерпать»281. Строй объектов дискурса определяется не через «слова» и «вещи»282. Дискурсы рассматриваются не как «совокупности знаков», а как практика, «которая систематически

279Фуко М. Археология знания. С. 47. Речь идет о дискурсивной практике, представляющей собой «совокупность анонимных исторических правил, всегда определенных во времени и пространстве, которые установили в данную эпоху и для данного социального, экономического, географического или лингвистического пространства условия выполнения функции высказывания»

(Там же. С. 118).

280Так, например, психиатрический дискурс XIX в. не содержит высказываний о связях семьи и преступности, адекватных действительным, реально существовавшим связям.

281Фуко М. Археология знания. С. 30.

282Фуко отмечал, что высказывания не возникают в результате синтеза слов

ивещей, а предшествуют фразам и пропозициям, которые имплицитно их предполагают и формируют слова и вещи (См.: Фуко М. Слова и вещи. СПб., 1994).