MogilnitzkijNikolaeva_-_MetodologicheskijSintez_-_M_-_2002_204_PDF / Методологический синтез - М - Могильницкого-Николаевой - 2002 - 204
.pdf
созданными человеком, а также с окружающей его природной средой, а вторая изучает самого человека.
Вцентре внимания Л. Февра в последние десятилетия его жизни были взаимосвязи истории с этой второй группой наук, прежде всего с психологией. Остановлюсь на двух его программных статьях «История и психология» (1938) и «Чувствительность и история» (1941), намечавших пути обновления исторической науки. Генеральным вектором такого обновления провозглашался междисциплинарный синтез, направленный на изучение человеческой личности. Напоминая известную истину, что крупные открытия чаще всего совершаются на стыке наук, Февр продолжал: «А раз это так, то нет нужды долго доказывать, что психология, т.е. наука, изучающая ментальные функции, непременно должна вступить
втесную связь с социологией, наукой, изучающей функции социальные, и что не менее необходимыми являются ее постоянные соотношения с рядом трудно определимых дисциплин, чья совокупность традиционно именуется Историей»14.
Впервой из названных статей, как это следует уже из ее названия, центральное место отведено сотрудничеству истории и психологии, плодом которого должно стать создание исторической психологии. Ибо только она может покончить с психологическим анахронизмом, по определению Февра, самым худшим из всех, самым коварным и непростительным, свойственным людям, которые проецируют в прошлое самих себя, со всеми своими чувствами, мыслями, интеллектуальными и моральными предрассудками, открывая в исторических персонажах черты, которыми сами их и наделили. Покончить с этим анахронизмом, убежден французский ученый, сможет только подлинная историческая психология, чье зарождение станет возможным благодаря заранее ясно оговоренному сотрудничеству историков и психологов. «Психологов, – добавляет он, – направляемых историками. Историками, которые, будучи должниками психологов, должны взять на себя заботу об
14 Там же. С. 97
организации их труда. Совместного труда. Яснее говоря – труда коллективного»15.
Так формулируется одна из центральных идей «Анналов» о междисциплинарном подходе как продукте коллективных усилий ученых разных специальностей. Но поскольку он совершается на исследовательском поле истории, именно она дает ему необходимые перспективу и направленность, составляя стержень междисциплинарного синтеза.
Эти мысли получили дальнейшее развитие в следующей статье Л. Февра, имевшей подзаголовок «Как воссоздать эмоциональную жизнь прошлого». Собственно, вся эта большая статья и представляла собою развернутую программу решения этой задачи, «крайне соблазнительной и в то же время чудовищно трудной», но, добавим, насущно необходимой для превращения истории в подлинную науку о человеке и обществе. Поэтому, восклицает Февр, «историк не имеет права отступать… Ибо ни механизмы общественных учреждений, ни идеи той или иной эпохи не могут быть поняты и разъяснены историком, если он не охвачен первоочередной заботой…: стремлением увязать, соизмерить каждую совокупность условий существования данной эпохи со смыслом, который вкладывают в свои идеи люди этой эпохи»16.
И еще один важный момент подчеркивает Февр: «… ни эти идеи, ни эти учреждения ни в коем случае не могут рассматриваться историком как некие извечные данности: они являются историческими проявлениями человеческого гения в определенную эпоху, возникшими под давлением обстоятельств, которым не суждено больше повториться»17. Так последовательное проведение принципа историзма провозглашается необходимой предпосылкой осуществления междисциплинарного подхода.
Л. Февр перечисляет «главнейшие инструменты», необходимые историку для решения сформулированной им задачи, – это лингвистика, художественная иконография,
15Там же. С. 107.
16Там же. С. 117–118.
17Там же. С. 118.
художественная литература и т.п., – и раскрывает их значение для изучения ментальности людей прошлых эпох. И вновь он обращается к психологии, но не к той, которая царила в его время и которую он берет в многозначительные кавычки. С нескрываемым сарказмом он пишет о нафаршированной изысканными цитатами и броскими сентенциями, щеголяющей благолепным академическим стилем «психологии», метод которой напоминает поведение флоберовских героев, набиравшихся опыта в общении с модистками и лавочниками своего квартала, а затем использовавших его, чтобы представить чувства исторических персонажей, живших в далеком прошлом. Новой истории, был убежден Февр, должна соответствовать новая психология, а именно, историческая психология.
Статья завершалась любопытной постановкой вопроса о соотношении роли эмоциональных начал и интеллектуальной деятельности. Отмечая их сопоставимость по своей значимости в истории человечества, Л. Февр указывает на сложный характер взаимодействия этих начал. Казалось бы, пишет он, по мере поступательного развития истории непрестанно возрастающая масса интеллектуальных элементов человеческой деятельности все более подавляет систему эмоциональной активности, отбрасывает эмоции на периферию жизни, оставляя им второстепенную и жалкую роль. И будь мы воинствующими рационалистами старого закала, продолжает ученый, «нам исходя из этого оставалось бы только грянуть ликующий гимн во славу Прогресса, Разума, Логики».
В действительности, однако, происходит обратное. Множество трагических зрелищ, разворачивающихся перед нашими глазами (напомню, статья была написана в разгар II Мировой войны) свидетельствуют об упорных усилиях, одновременно и хитроумных, и неосознанных, направленных «к тому, чтобы тайком завладеть таящимся в каждом из нас запасом эмоциональной энергии, вечно готовой взять верх над энергией интеллектуальной, и, завладев этим запасом, внезапным рывком повернуть вспять эволюцию, которой мы так гордились, –
эволюцию от эмоции к мысли, от языка эмоционального к языку артикулированному…»18.
Отсюда вытекает актуальность изучения истории чувств, истории ненависти и страха, жестокости и любви. Так проявляется замысел статьи. Он ведет, поясняет Февр, к истории. «К самой древней и актуальной из историй. К истории первобытных чувств, проявляющихся сейчас, в данном месте или искусственно пробуждаемых». Ибо, заключает он, сейчас происходит «возвеличивание первозданных чувств наряду с внезапной утерей ориентации, забвением истинного соотношения ценности: восхваление жестокости в ущерб любви, животного начала в ущерб культуре – причем начало это, и как данность и как опыт, ставится выше культуры»19.
Речь, как видим, идет об истории ментальностей, являвшейся одновременно и продуктом междисциплинарного синтеза (история + психология), и его мощным агентом. Но нельзя не сказать и о другом. О том чувстве живой жизни, которое пронизывало обращение Февра к прошлому, связывая с настоящим в единое целое, и тем самым выводило его изучение на самые болевые точки современности. И чем глубже взор ученого проникал в эту связь, чем основательнее она исследовалась, тем вернее определялись такие точки, что и обусловливает непреходящую актуальность изучения «истории чувств». Ведь только что процитированные слова Февра сегодня звучат едва ли не еще более актуально, чем 60 с лишним лет назад. Как и его непосредственное обращение к читателям. «…Судите сами, – писал он, завершая статью, – стоит ли история чувств исследования, разностороннего, полного, коллективного исследования? И можно ли считать психологию всего лишь болезненной грезой, если она, как мне, надеюсь, удалось доказать, является основой основ работы каждого настоящего историка?»20.
Но разве только психология? Разве история не нуждается в такой же помощи других наук, изучающих экономические, социальные и экологические системы, столь же капитально
18Там же. С. 125.
19Там же. С. 125.
20Там же. С. 125.
влияющие на историческую жизнь человека? Внушительный опыт междисциплинарного исследования, основанного на широком привлечении данных этих наук, осуществил Ф. Бродель.
Для методологии «Анналов» примечательно, что первая же восторженная оценка этого предприятия принадлежала Л. Февру, акцентировавшему в то время значение для истории психологии. Вышедшую в 1949 г. книгу Броделя «Средиземное море и средиземноморский мир» он характеризовал как революцию в подходе к истории. «Это, – писал он, – переворот в наших старых привычках. «Историческая мутация» основополагающего значения», «подлинная революция» в историческом методе21.
Вот как сам Бродель формулировал содержание каждой из трех частей, из которых состоит его книга. «Первая часть, – писал он, – посвящена почти неподвижной истории, истории человека в его взаимоотношениях с окружающей средой, медленно текущей и мало подверженной изменениям истории, зачастую сводящейся к непрерывным повторам, к беспрестанно воспроизводящимся циклам. …Поверх этой неподвижной истории располагается история, протекающая в медленном ритме». Ей посвящена вторая часть книги. Это история структур, социальная история в своем первозданном смысле, «история групп и коллективов». И только третья часть посвящена событийной истории, «истории не в общечеловеческом, а в индивидуальном измерении», причудливому миру живых страстей, слепому и не восприимчивому к глубинной истории, миру событий, смысл которых можно понять только при охвате больших временных отрезков22.
Соответственно этому в историческом времени Ф. Бродель различает времена географические, социальные и индивидуальные, что предполагает обращение к разным наукам для их изучения. В этом плане особый интерес для нас представляет географическое время, на языке которого написана первая часть книги, озаглавленная «Роль среды». Присмотримся к
21Там же. С. 177, 179.
22Бродель Ф. Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа
II. Ч. 1: Роль среды. М., 2002. С. 20–21.
этому языку, реально раскрывающему броделевское понимание междисциплинарного подхода в историческом исследовании.
Первая часть книги, пишет Ф. Бродель, «подчинена своего рода географическим задачам и опирается прежде всего на данные демографии. Но в то же время и даже в большей степени она является историческим исследованием»23. Так в самом начале книги формулируется принципиальная позиция ее автора, которая заключается в исследовании неразрывной связи истории и пространства, их взаимовлияния. Пространства, олицетворенного в книге Средиземным морем, точнее, поясняет Бродель, «комплексом морей», испещренных островами, рассеченных полуостровами, обрисованных изрезанными побережьями, окаймленных горами. Именно с описания «физических и человеческих характеристик» этих последних начинается в книге исследование географической среды, окружавшей обитателей Средиземноморья.
Но это не безмолвная «окружающая среда», присутствующая иногда в традиционных работах, где она составляет фон для исторического действия. В книге Броделя она сама выступает активным деятелем истории. И прежде всего это море. Впервые в историческом исследовании оно было возведено в ранг действующего лица. В концепции Броделя море является историческим персонажем, активно влияющим на судьбы связанных с ним людей, на их повседневную жизнь и историческую деятельность
Это море с необычайно широким ареалом воздействия, захватывающим в свою орбиту огромные массы людей. «…Сре- диземноморье, рассматриваемое согласно запросам истории, – подчеркивает Ф. Бродель, – должно быть обширной зоной, которую следует равномерно продолжать во всех направлениях на большое расстояние от морских побережий. По прихоти нашего воображения оно уподобляется силовому полю, магнитному или электрическому, или, проще говоря, световому источнику, яркость излучения которого по мере удаления от него слабеет, но это не
23 Там же. С. 29.
дает нам возможности раз и навсегда провести линию разграничения между светом и тенью»24.
Ф. Бродель постулирует расширительное понимание Средиземноморья. Он рассматривает циркуляции людей, материальных и духовных ценностей, позволяющие располагать его границы в несколько рядов. При этом, подчеркивает ученый, речь должна идти не об одной, а о многих границах, окружающих Средиземноморье все новыми концентрическими поясами и отражающих его политическое, экономическое и культурное влияние.
Не будем вслед за Броделем характеризовать эти границы, разделяющие и одновременно соединяющие мир Средиземноморья. Подчеркнем лишь его главный вывод. «Этот мир с различными границами, густонаселенный и разнообразный, который мы так подробно описали, – замечает ученый, – представляет собой нечто единое благодаря живущим в нем людям, благодаря сплаву различных исторических пластов»25.
Это единство получает в книге Броделя еще один аспект – физико-географическое единство. Он указывает на «такой мощный объединительный фактор, действующий наряду с социальным, но на более тесном пространстве, как климат, решительно приводящий к общему знаменателю ландшафты и жизненные устои»26. С ним, в частности, он связывает «сезонный детерминизм» в экономической жизни, не только явственно проступающий в деревенской жизни, но и проявляющийся в различных формах экономической активности горожан (сворачивание зимой деятельности банков, производства и т.п.).
Поднимая и детально исследуя обозначенные выше вопросы, Ф. Бродель прибегал, естественно, к помощи тех дисциплин, в ведении которых эти вопросы находятся. Благодаря использованию данных и методов этих дисциплин он создал яркую и убедительную в своих основаниях многокрасочную картину, воссоздающую географическую среду обитания народов Средиземноморья. В их числе назовем геологию,
24Там же. С. 237.
25Там же. С. 323.
26Там же.
океанографию, но прежде всего – географию. Ведь именно она изучает пространство, являющееся главным предметом исследования в первой части книги Броделя. Море и реки, острова и полуострова, горы и долины – это понятия географической науки, выработавшей особый язык для их изучения. Им широко пользуется автор «Средиземного моря…».
Но Бродель не географ, а историк. Во введении к первому изданию своей книги, говоря об этих главах, он подчеркивал: они «посвящены не географии. Это исторические главы, поскольку вся книга посвящена истории. Их задача – только напомнить читателю о том, что за кулисами истории человечества выступает весьма изменчивый и в то же время настойчивый, умелый, иногда очень навязчивый в своих проявлениях деятель – хотя чаще всего современники, а за ними историки не выдвигают его на передний план». Это географическая среда»27.
К ее изучению Бродель подходит как историк. Во-первых, сообщаемые им географические сведения не носят вневременной характер. Они четко привязаны к состоянию, сложившемуся во второй половине XVI в. В его книге присутствует, таким образом, не география вообще, а историческая география. Во-вторых, в концепции французского ученого географическая среда отнюдь не выступает фактором безоговорочного принуждения, безусловно детерминирующим жизнь людей и их поведение. Напротив, он рисует сложный характер их взаимоотношений, включающий не только давление природы на человека, но и обратное воздействие человека на природу. Значительная, может быть, главнейшая часть усилий людей, замечает он, была направлена на то, чтобы вырваться из железных тисков природных условий. «Жизнь общества, – заключает Бродель, – подчиняется велениям среды, но одновременно обходит их, освобождается, чтобы попасть в другие сети, более или менее заметные для нас, историков»28.
Эти «сети» составляют предмет исследования заключительной, пятой главы книги. Если в предыдущих главах раскрывалось физико-географическое единство Средиземноморья во второй
27См.: Там же. С. 30.
28Там же. С. 365.
половине XVI в., то здесь речь идет о его социальном и, следовательно, историческом единстве, на выявление которого ориентируется вся книга. «Это целое, – указывает Ф. Бродель, – не является природной данностью и, точнее говоря, не вытекает из простого наличия Средиземного моря». Сначала оно было преградой для общения. Лишь со временем «корабли одержали над ним верх, способствуя установлению связей, постепенному формированию стройной целостности Средиземноморья, принадлежащего людям и истории». Вновь и вновь Бродель подчеркивает, что «это формирование было делом рук человеческих», что «Средиземное море, принадлежащее людям, существует лишь в той мере, в какой его существование поддерживают труд, изобретательность и усилия этих людей», что «цельность Средиземноморья обеспечивается не морем, а населяющими его народами»29.
Эта центральная идея главы, да по существу и всей книги, получает на ее страницах обстоятельную аргументацию. И опять подивимся масштабности и замысла нашего автора, и его исполнения. В главе детально исследуются морские и речные пути, а также сухопутные дороги, связывавшие обширные и разные по уровню своего развития регионы Средиземноморья в единое экономическое целое, характеризуются транспортные средства, приводится статистика перевозок. Специально рассматривается мореплавание, тоннаж совершавших его судов, подъемы и спады морской торговли и т.д. и т.п.
Особенно большое место в пятой главе отводится роли городов как экономических центров Средиземноморья, создававших его социальную целостность и вместе с тем придававших ему новое качество. «Города, – пишет Ф. Бродель, – это двигатели, они работают, набирают обороты, выдыхаются и снова пускаются в ход», взрывающие устои средиземноморской жизни, ее неспешное течение, вводящие случающимися с ними неполадками читателя в тот пребывающий в постоянном движении мир, характеристике которого посвящена вторая часть книги Броделя. «Это, – заключает он, – предзнаменования судьбы, говорящие о новом стечении обстоятельств, о приближении
29 Там же. С. 385–386.
перемен, о начале кризиса, признаки которого становятся заметными в конце XVI и совершенно отчетливыми в ХVIII столетии»30.
Не будем следовать за Броделем ни в характеристике этих «неполадок», ни в его общей оценке социальной и политической истории Средиземноморья, представленной в следующих частях его книги. Ограничимся общим суждением Февра о направленности научных интересов автора этой книги. Его интересует, подчеркивал Л. Февр, «прежде всего человек, а не земля, не море и не небо. Бродель всегда помнит о хронологии, у него есть та одержимость датой, которая так отчетливо отличает прирожденного историка от его собрата, а иногда и врага – социолога. Среда, которую он описывает, это не вневременная среда. Это среда, которую Средиземное море создает для человеческих объединений XVI в., или, точнее, второй половины XVI в. Это среда, в которой в XVI в. развивались человеческие группы, сформированные ею и одновременно ее формирующие»31.
Так высвечивается основополагающий принцип школы «Анналов» в подходе к междисциплинарным исследованиям: его последовательный историзм, наполненность историческим содержанием. Человек, среда, географическая и социальная, хронология – таковы его основные элементы, образующие тот центрирующийся вокруг человека пространственно-временной континуум, изучение которого составляет задачу исторической науки, решающей ее в тесном сотрудничестве с другими научными дисциплинами.
Символом такого сотрудничества стало основание в 1962 г. в Париже «Дома наук о человеке», инициатором создания которого и первым многолетним руководителем (главным администратором) был Ф. Бродель. Заметим, что его преемниками на этом посту вплоть до настоящего времени также являются историки – факт, по-своему примечательный, указывающий на понимание «анналистами» места истории в системе наук о человеке и обществе. Разумеется, имеется в виду
30Там же. С. 478.
31Февр. Л. Бои за историю. С. 181–182.