MogilnitzkijNikolaeva_-_MetodologicheskijSintez_-_M_-_2002_204_PDF / Методологический синтез - М - Могильницкого-Николаевой - 2002 - 204
.pdfсвоей исторической роли просветителя темного, необразованного народа, который один знает правильный путь России и одновременно постоянно сталкивается с трудностями и неопределенностью этого пути.
Самое же главное, что, попав из дворцовых палат в заштатный мир Преображенского в годы личностного становления, Петр получает иное, альтернативное видение российского бытования, переоценивая на свой лад и политические устои, и социальные отношения, и культурные традиции, чему вдобавок помогло активное общение с иностранцами. Причем и походы на Кукуй можно расценивать не только как следствие юношеской любознательности, но и как вызов старой идентичности.
Важным кризисным моментом в жизни Петра стала история с его бегством из Преображенского от царевны Софьи в 1689 г. Как известно, напуганный известием о возможном нападении стрельцов царевны, Петр в одной рубахе бежал в Троице-Сергиев монастырь, бросив мать и беременную жену, и, плача, просил архимандрита защитить от грозившей ему опасности. Характерно, что в Преображенском он оставил и потешных, способных уже тогда служить реальной защитой. О чем свидетельствует это событие? Легко понять первоначальный импульс ужаса Петра, вызванный памятными картинами бунта 1682 г. Сложнее объяснить его дальнейшее поведение – все происходившее в последовавшие за этим дни наводит на мысль о психологическом ступоре будущего самодержца. Возможно, этот продолжительный ступор был порожден страхом Петра перед властью. Можно представить умозрительную альтернативу – оправившись от первоначального ужаса и узнав, что опасность минимальна, он мог бы возглавить потешных и встретиться с врагом лицом к лицу, однако это означало бы сделать окончательный выбор в пользу полновластия. Но, как я уже отметил выше, власть имела для Петра ярко негативный оттенок, к тому же он явно не рефлексировал ситуацию в рациональном ключе, не знал, что делать, и, пожалуй, не хотел что-либо предпринимать. Он, если можно так выразиться, в эти дни укрывается уже не от Софьи, а от власти, от принятия решения, хотя все эти нюансы находились на подсознательном уровне. Есть свидетельства, что даже в это время Петра больше волновали
не перипетии борьбы за власть, а постройка потешного корабля и строений в Преображенском158. Выбор за Петра сделали другие – все значительные люди государства, включая патриарха и военных, прибыли к Петру, и это решило исход дела. Петр просто принял существующее положение вещей. Этот вывод очевиден в свете последующего поведения царя – он продолжает свои игры, практически не интересуясь государственными делами,
– это мораторий, по Э. Эриксону159.
Остается лишь вопрос, почему практически все поставили на Петра, даже патриарх, ревнитель старины, а ведь Петр уже тогда отличался отклоняющимся поведением, «прозападными» вкусами? Возможно, это своего рода истоки харизмы, ведь зрелый Петр был явно харизматическим лидером. Вдобавок, нельзя отрицать и чисто рациональной подоплеки – из всех альтернатив Петр на тот момент был лучшей – его брат Иван болезненный и слабоумный, а Софья, пусть волевая и способная, но женщина.
Это проблема делегирования власти. А.Б. Каменский отмечает, что Петр фактически не встречает сопротивления своим реформам со стороны старой элиты. Он объясняет это тем, что именно старая элита переживала в конце XVII в. кризис традиционализма160. Логично предположить, что старая знать сознательно делегировала властные полномочия именно Петру по ряду причин. Здесь уместно вспомнить упоминавшийся в начале спор о возможности альтернативного пути петровским преобразованиям. Имелся ли он в действительности? Могла ли царевна Софья воплотить его в жизнь, как считают ряд авторов?
Попробуем взглянуть на конфликт Софьи и Петра с точки зрения теории полей П. Бурдье. Как и кем делался выбор между этими фигурами, как выглядел в этой ситуации механизм делегирования властных полномочий? Конфликт этот представляется вполне обычной борьбой группировок элит. Если угодно, это та же война Алой и Белой роз в русском варианте. Но если за победившим в английском случае Генрихом VII Тюдором стояли джентри и их союзники из торговых слоев, сделавшие
158Там же. С. 94.
159Эриксон Э. Указ. соч.
160Каменский А.Б. Указ. соч. С. 90.
ставку на перемены в традиционном укладе, на возможность выбора альтернативы, то в России все обстояло иначе. В обеих группировках знати мы видим полный набор слоев российской элиты – родовитая, худородная, служилая. Можно с достаточной долей уверенности утверждать, что, хотя альтернатива была, спроса на альтернативный путь не было, – те, кто сделал ставку на Петра, выбрали не реформы – на тот момент Петр представлял собой легитимного наследника традиционной Руси, связанного не столько с зараженными «западной язвой» Нарышкиными, сколько с Алексеем Михайловичем Тишайшим, олицетворявшим консервативные устои. И, напротив, Софья в умах современников во многом ассоциировалась с В.В. Голициным, ее фаворитом и фактическим правителем государства, который являл собой тип рафинированного западника-либерала, тип, который никогда не был популярен в России. Несмотря на то, что Петр уже тогда отличался прозападными склонностями и девиантным поведением, структура полей русского общества, его менталитет почти с неизбежностью определяли предпочтительность выбора в пользу его кандидатуры. Одной из главных причин были амбиции самой Софьи, вызывавшие неприятие со стороны «общественности» как вследствие того, что за ее спиной «просчитывалась» фигура Голицина, так и по причине несоответствия избранной Софьей модели поведения традиционным представлениям. К примеру, готовясь к провозглашению себя царицей, Софья, выходя из церкви, обратилась к стрелецкому караулу со словами: «Ну что, годны ли мы вам?» В ответ она услышала глухой ропот неодобрения, а затем выговор патриарха за то, что «непригоже поступает», нарушая границы своего женского долга161.
Деспотические, необузданные наклонности Петра были ближе русской ментальности. Здесь просто не было сил, желавших и способных востребовать иной вариант развития. К тому же, как отмечалось выше, старая элита переживала кризис, и пусть подсознательно, не могла не хотеть из него выйти. Для этого им был нужен достойный лидер, причем достойный по двум
161 Елисеева О.И. «Прости мой неоцененный друг»: женская дружба в эпоху Просвещения // Адам и Ева. М., 2001. № 1. С. 247.
критериям – по-настоящему самодержавный, в старых традициях (ведь и саму знать, участвовавшую в борьбе, не могло устраивать ее длительное продолжение, особенно когда эта борьба сопровождалась поднятием знатнейших людей государства на стрелецкие копья) и способный к решительным переменам. Повторяю, пусть на подсознательном уровне, но старомосковская знать ждала перемен (хотя и не в смысле реформ), отсюда и слабое сопротивление первым шагам правления Петра.
Если прибегнуть к терминологии П. Бурдье162, Петр в ходе этого конфликта являлся, пусть сам того пока не осознавая, носителем официальной номинации (акта символического коллективного внушения, которое реализуется через доверенное лицо государства). П. Бурдье же отмечает, что доверенные лица в политике выбираются либо по их программе (каковой у Петра на тот момент не было), либо по личностным характеристикам, то есть по габитусу как принципу, порождающему совокупность суждений и действий, которые не сформулированы эксплицитно на момент выбора ни кандидатом, ни избирателем и которые лишь угадываются через экзис – один из аспектов габитуса, очерчивающий наиболее специфические положения тела (устойчивые манеры держаться, говорить, ходить, а также чувствовать и мыслить)163. Судя по всему именно этими обстоятельствами в немалой степени было обусловлено то предпочтение, которое современники отдавали фигуре Петра. Окружающие с детства в первую очередь отмечали его живость, любознательность, активность, порывистость и привлекательность.
Дальнейший период жизни Петра наглядно иллюстрирует наличие в понятии идентичности двух смысловых пластов, далеко не всегда совпадающих. Насколько можно судить из контекста употребления Э. Эриксоном этого термина, идентичность это, с одной стороны, набор социокультурных установок, если угодно парадигма поведения, с другой – ощущение человеком совпадения его собственных установок с этой парадигмой. Все вокруг признали Петра царем, причем большинство считало его
162Бурдье П. Указ соч.
163Там же. С. 123.
одаренным и вполне подходящим для этого человеком. Но сам Петр поначалу не вполне вошел в эту роль, оставаясь на подсознательном уровне неуверенным в себе, что во многом подпитывалось «детскими» комплексами.
Знаковым в этом смысле становится следующий, третий кризис – Азовские походы, точнее провал первого похода. Начатый без должной подготовки и проведенный без четкого единого руководства, поход 1695 г. (а не Кожуховское потешное побоище 1694 г.) с достаточным основанием может считаться последней военной потехой Петра. Заигравшийся царь- подросток не сумел быстро переключиться на серьезное дело, да и в действительности дело это отличалось от кровавых потех лишь большими масштабами. Из писем Петра видно, что главным потрясением для него стало не поражение, а гибель близких друзей – Екима Воронина и Григория Лукина164. Хотя, конечно, отсутствие в письмах царя каких-либо эмоций по поводу поражения можно трактовать по-разному. Как уже отмечено выше, Петр становился замкнутым, когда дело касалось глубоко личных переживаний. И тогда понятно, что действительно, Петр делает верные выводы из полученного урока и второй поход выигрывает в качестве быстро повзрослевшего, наконец, состоявшегося правителя. Однако напрашивается другое предположение – не было ли все произошедшее для Петра одним из эпизодов, пусть наиболее тяжелым, его первой, потешной, жизни? Не получилось – ничего страшного, в следующий раз сценарий игры будет прописан старательнее, благо есть более опытные участники (тот же генерал П. Гордон), которые во многом и способствовали победе. Петр, как всегда самоотстранившийся от официального командования, но реально руководивший боевыми действиями, напоминает азартного игрока в шахматы, двигающего послушные фигуры по игровому полю.
Косвенным подтверждением этого предположения может служить история начала действительно первого серьезного дела Петра – Северной войны. Ведь и она была скорее мальчишеским
164 Богословский М.М. Указ соч. С. 262; См. также: Письма и бумаги имп. Петра Великого. Т. 1. СПб, 1946.
выпадом самоутверждения, нежели достаточно подготовленной серьезной военной кампанией. И только после нарвского унижения Петр, наконец, переходит тот рубеж между игрой и жизнью, с которого и начинаются его реформы. Недаром уже В.О. Ключевский считал, что реформы Петра были вызваны именно конкретными нуждами Северной войны. В истории самой Нарвской битвы есть интересный момент – накануне подхода к Нарве Карла XII Петр уехал в Новгород, чтобы поторопить оставшиеся полки165. К тому времени провал осады был очевиден. Причина отъезда не кажется достаточно веской, возможно, Петр не был готов встретиться лицом к лицу с поражением в столь важном начинании и придумал для себя повод отстраниться от ситуации. В результате он мог не считать Нарву своим личным поражением.
Но накануне войны со шведами произошел еще один кризис, который должен был утвердить Петра в его отказе от старой идентичности – стрелецкий бунт 1698 г. Глазами своих непримиримых врагов он должен был окончательно отрефлексировать свою инаковость относительно дедовской Руси. Стрельцы на протяжении всей юности Петра олицетворяли старый уклад, неоднократность их выступлений все более и более отталкивала от него Петра. И тот припадок ярости, который заставил Петра самолично пытать стрельцов и рубить им головы, стал своего рода катарсисом, страшным способом освободившим царя-реформатора от груза прошлого, обозначив в его сознании бесповоротность поисков нового пути. И одновременно тот факт, что Петр заставлял своих ближайших сподвижников участвовать в казнях, подчеркивает сохранение недоверия, стремление скрепить своих сподвижников кровавой круговой порукой.
Позже, уже став настоящим полководцем, после Полтавской битвы, Петр снова попадает в ситуацию, вскрывшую его старые комплексы. Имеется в виду Прутский поход, когда в неоднозначной ситуации у Петра возобладала нерешительность, едва не стоившая его армии катастрофического разгрома.
Для данного периода жизни Петра рано говорить об обретении новой идентичности как целостного набора черт и
165 Буганов В.И. Петр Великий и его время. М., 1989. С. 72.
взглядов, он по-прежнему находился в состоянии «творческого поиска». Одно можно утверждать, на что обращал внимание еще С.М. Соловьев, – Петр не был простым подражателем Запада, он стал прилежным учеником166 (и сам царь часто прилагал к себе этот «титул»), в большей или меньшей степени применявший полученный извне опыт для собственных нужд своей власти и своего государства. Эта смесь западного цивилизованного лоска и типичных русских самодержавных черт и стали «визитной карточкой» как петровской России, так и последующих веков отечественной истории.
Таким образом, судьба юного Петра замечательно вписывается в концепцию кризиса идентичности Э. Эриксона167. Петра, царского сына, воспитывали в качестве члена правящего рода великой державы, титул правителя которой включал определение «Великий князь», он получал лучшее по тем временам образование. Однако при столкновении с западной идентичностью он осознает, что все это лишь видимость. Очень важно, что утратив старую, Петр не получает новой идентичности, он оказывается в состоянии полной открытости, попав в ситуацию расширенного выбора в Преображенском. Отсюда и всеохватность его интересов, кажется, он набирает большое количество самых разных установок, которые никак не складываются в законченную идентичность.
Снова напомню о негативной окраске царской власти в глазах юного Петра. И еще одно обстоятельство отталкивало Петра от власти, вполне подтверждающее теорию Э. Эриксона о смешении ролей: он оказался на троне в юном возрасте, можно сказать, попросту не доиграв. Период смешения ролей длился довольно долго, начавшись еще в период регентства Софьи и соправления Петра со старшим братом Иваном. Петр чисто формально относился к своим обязанностям, тем более что они и были формальными. Но и став полновластным царем, Петр старается при каждом удобном случае бежать от государственных дел к любимым марсовым и нептуновым потехам. Это имело дальние последствия: с одной стороны, Петр играет, как взрослый, в
166Соловьев С.М. Указ. соч. С. 467.
167Эриксон Э. Указ соч.
масштабные и часто действительно смертоносные военные игры, с другой – он правит играючи, начиная реформы не с настоящих серьезных дел, а с второстепенных признаков западной цивилизации – иноземного платья, бритья бород, курения табака и пития кофе. До последних лет жизни сохраняется пристрастие Петра к шутовским игрищам, в которых все традиционные устои государства и русского народа предстают в «извращенном» виде. Все это в значительной мере отталкивало людей от реформ царя, даже самых полезных.
Игровой характер петровской эпохи – одна из интереснейших перспектив дальнейшего изучения. Самая яркая черта, на которую обращают внимание все писавшие о Петре, особенно его критики, – непристойные игрища с переодеванием, назначением шутовского короля или патриарха. Характерно высказывание по этому поводу И. Полосина: «Психологические корни «игры в царя» мало доступны изучению»168. Он приводит сведения о том, что в XVII в., после Смуты, были случаи, когда как крестьяне, так и бояре (в частности, князья Шаховские) в подпитии избирали из своей среды царя, изображая при этом его служилых людей. И. Полосин отмечает, что понятно, когда в царя играют мужики и бояре, но другое дело – Иван Грозный и Петр, сами являвшиеся царями169. Но и среди царствующих особ такая игра пусть и редкий, но не единичный случай. Я.Н. Любарский сравнивает названных русских царей с византийским императором Михаилом III, чей образ полностью перекликается с ними. Принципиально важным является то, что все они жили в эпохи острых исторических перемен. При этом Я.Н. Любарский приводит весьма показательный перечень общих черт трех самодержцев: они рано осиротели, еще детьми получили царское достоинство, испытали превратности придворных междоусобиц, были свидетелями кровавых событий, рано повзрослели и получили единодержавную власть, были подвержены пьянству, и все прославились эксцентричностью поведения в виде традиции
168Полосин И. Игра в царя (отголоски Смуты в московском быту XVII в.) // Известия Тверского пед. ун-та. 1926. Вып. 1. С. 63.
169Там же.
ритуалов перевернутых отношений (сходных с сатурналиями, праздниками дураков и выборами «бобового короля»)170. Как я попытался показать выше на примере первого кризиса в жизни Петра, за этим «набором» психологических особенностей вырисовывается картина некоего психологического синдрома его личности, проясняющая многие особенности его поведения как монарха. Синдрома, сформировавшегося в социально- психологическом интерьере жизни ранних лет Петра, интерьере, отражавшем всю кризисность исторической ситуации того времени. Именно кризисность, переломность эпохи была интериоризирована личностью будущего реформатора. Его идентичность, оставаясь долгое время «смешанной», была источником психологичекого дискомфорта, который снимался отчасти с помощью возлияний и шутовского ерничества, носившего отчасти агрессивный характер.
Так, в ходе «всепьянейшего собора» и подобных игрищ, несомненно, происходило «снижение» традиционных устоев и институтов. Но, возможно, это и определенный страх перед собственным новаторством, желание хотя бы внешне свести все в шутку, подсознательный защитный механизм, плацдарм для отступления, чтобы снять с себя всю полноту, психологический груз ответственности, то есть следствие прочно засевшей на уровне единой нефиксированной установки старой идентичности. Либо, как намекают А.М. Панченко и Б.А. Успенский, это психологическая подготовка самого себя к реальным изменениям («всешутейший собор» – упразднение патриаршества)171. То есть Петр подсознательно стремился сломить в себе остатки почтения к традиции, выставить ее в глазах других и своих собственных посмешищем, чтобы легче избавиться от нее. Для этого же он окружает себя новыми людьми, менее связанными с традиционными институтами и ценностями. Плюс сюда же приглашение иностранцев и дарование им привилегий и начальных должностей – не столько западничество, сколько поиск сил, с помощью которых можно
170Любарский Я.Н. Царь-мим (к проблеме образа византийского императора Михаила III) // Византия и Русь. М., 1989. С. 56–65.
171Панченко А.М., Успенский Б.А. Иван Грозный и Петр Великий: концепции первого монарха // ТОДРЛ, XXXVII. Л., 1983. С. 59.
порвать с традицией. Все это в совокупности проливает свет на неуверенность царя, неуверенность, порожденную как личностными чертами, так и кризисным временем, заставлявшую его искать «обходные» на уровне подкорки пути разрешения сложных ситуаций.
Но на этом кризисные моменты в жизни Петра не закончились. Одним из самых тяжелых испытаний стал конфликт с сыном и наследником Алексеем. Не стоит утверждать, что эти два человека – отец и сын – были абсолютно разными людьми. Скорее можно сказать, что Алексей – это Петр со знаком минус. Очень многие штрихи жизни и поведения царевича напоминают облик его великого отца. Алексей рос без отцовского присмотра, при матери, заброшенной Петром, занятым играми, делами и любовницами, в атмосфере неприязни к деятельности отца. Не лишенный природного ума, он однако не перенял отцовской неуемной жажды действий. Несмотря на патриархальность воспитания, круг общения Алексея напоминает «антихристовы сборища» Петра – члены «компании» имели далеко не православные прозвища «Ад», «Сатана», «Молох»172. Одним из главных пороков Алексея и его окружения являлось пьянство. Отец помимо воли сына женил его, руководствуясь собственными соображениями, – то же самое когда-то произошло и с Петром. Несмотря на все своеобразие личности Петра при таком сопоставлении напрашивается вывод о некоей преемственности, чертах традиции. И ведь нельзя утверждать, что Алексей испытывал однозначное отвращение ко всему западному, недаром он предпочитает бежать от забот отца в Европу. Если оторваться от сугубо официальной «пропетровской» позиции можно привести следующее описание царевича: «Царевич Алексей Петрович по природе своей был именно таким русским западником-барином; он был умен и любознателен, как дед царь Алексей или дядя царь Федор, но, как и они, он был тяжел на подъем, неспособен к напряженной практической деятельности, к движению без устали, к умению и охоте делать все своими руками; неподвижный физически, он был домосед, любивший узнавать любопытныя вещи из книг или из разговора с бывалым
172 Буганов В.И. Указ. соч. С. 151.