MogilnitzkijNikolaeva_-_MetodologicheskijSintez_-_M_-_2002_204_PDF / Методологический синтез - М - Могильницкого-Николаевой - 2002 - 204
.pdf
молитвам. Она же, будучи бойкой на язык, отвечала: “Когда принцы, короли и великие мира сего отправлялись за море и совершали подвиги на Святой земле во имя Креста Господня, нам, слабым женщинам... было позволительно лишь... давать обеты и поститься... Но теперь, когда мы видим, что они делают не более нас, нам не стыдно говорить обо всем ... ведь в поступках своих они таковы же, как и мы”140.
Как представляется, в создаваемом Брантомом женском образе в качестве некой парадигмы выступают мужские качества – смелость и самоотверженность, честолюбие, рыцарское служение возлюбленному: “Одна во время войн Лиги уподоблялась в мужское платье, облачалась в латы, скакала на ретивом скакуне, стреляла и фехтовала..."141. “Я мог бы бессчетно перечислять дам, гордых духом и помыслами и подвигнувших мужей возвыситься силою оружия, присвоить себе земли богатство и удостоиться почестей”142. “Одна красавица, влюбившись по уши в знатного сеньора, носила его цвета – тогда как принято напротив... другая выказывала живейшее расположение, говоря сладкие любовные речи, и бедному дворянину некуда было деваться”143.
Брантом явно восхищается своими героинями. Вопрос в самой интонации его высказываний. Рыцарское признание женского достоинства было опосредованным – через ритуал, игру; а здесь оно осознанное, непосредственное. На этом примере можно проследить, каким образом среди элиты формируется новая культурная традиция. Будучи придворным, прослужив при четырех французских королях и отойдя от дел при Генрихе IV, Брантом пишет свои произведения, удалившись в свое поместье. Его дружбу ценили, его общества искали; но он не достиг того, чем нередко располагали его товарищи, – титула, а вместе с ними пенсии, ренты. Устойчивость социальных позиций не подтолкнет человека бросить взгляд на свой круг со стороны. Фактически через истории о женщинах Брантом развенчивает образ придворного. Можно предположить здесь процедуру переноса. Мужчина,
140Там же. С. 259.
141Там же. С. 238.
142Там же. С. 229–230.
143Там же. С. 60.
который обрел идентичность, будет ценить в женщине противоположные качества – слабость, женственность. Возвышая женщину, Брантом пытается снизить идеальный тип мужчины- дворянина.
Другой сюжет – отношение к супружеской измене, т.е. фактически к сексуальной свободе полов. Маргарита Наваррская устами своей героини Парламанты утверждает: мужская честь растет, если мужчина, кроме жены, любит еще дюжину, а женская теряется144. Ее героини проявляют терпимость к измене мужей (одна из них даже радуется, обнаружив неверность супруга, – теперь можно вернуть его на стезю добродетели). В то же время женская измена – “преступление страшнее смерти”. Слушая рассказ о даме, у которой несколько любовников, “все крестились, словно видели перед собой дьявола”145. Любимая сестра короля, деятельная и энергичная натура, королева Наваррская играла определенную политическую роль, внесла значительный вклад в культуру. Успешность процесса социализации у Наваррской приводит к тому, что она, являясь женщиной, оказывается более традиционной, чем Брантом. Создаваемый ею образ женщины не имеет черт новизны. Она не писала в полной мере в защиту женщин (как Кристина Пизанская в ХV в.), отсутствует и особое чувство превосходства над мужчинами.
Маргарита Наваррская, защищая женское достоинство, в целом принимает иерархические ценности мира, в котором живет. Описывая раблезианский разгул тела, Брантом в то же время пытается в какой-то мере переосмыслить существующую иерархию.
А каков характер, интонации пословиц? Они представляются архетипичными, содержащими фиксированные установки, стереотипы. Имея дело с дидактическим жанром, можно попытаться применить существующие смеховые теории, дающие различные интерпретации природы смеха. Л.В. Карасев подчеркивает его радостный, жизнеутверждающий характер. С.С. Аверинцев, напротив, пишет, что смех знаменует порыв от
144Маргарита Наваррская. Указ. соч. См.: нов. 43.
145Там же.
несвободы к свободе через террор, дает развязку при напряжении, страхе. Он является переносом, компенсацией в условиях жизненных трудностей, легко подменяя свой предмет146. На первый взгляд эти точки зрения противоречат друг другу, но при более тщательном рассмотрении они оказываются взаимодополняющими. Диалог возможен на базе концепции идентичности. Звучание смеха зависит от того, какую идентичность приобретает личность в условиях социального кризиса. Она может быть позитивной, давая ощущение возможности преодоления трудностей, обретения новых установок, или негативной, порождая страх. Тогда происходит перенос собственной неуверенности, агрессии, и смех становится сатирическим, грубо-насмешливым.
Вот некоторые примеры пословиц XVI в.: “Женщина в богато украшенной одежде с мерзостью сравнима, кто вольно облачается, открывает свою грязь”, “Глаз женщины как паук”, “У доброй и умелой жены муж пойдет первым в землю”. Список этот может быть продолжен. Сравним со звучанием пословиц о мужчинах. В некоторых из них обсуждаются негативные мужские качества: “Человека двуличного не одобряют ни в городах, ни в деревнях”, “Скупой человек никогда не богат”, “Человек судящийся всегда лжив”. В других содержатся размышления о достоинстве человека, ценности жизни: “Нет человека, который бы не нес бремя”, “Человек не имеет завтрашнего дня”. Как представляется, интонации несопоставимы. В посвященных женщинам пословицах, скажем, XV в. звучание также менее жесткое: “Все, что писец зарабатывает, безумная женщина тратит”, “От сборщиков податей и от женщин горе”, “Нехорошо, когда жена говорит как мужчина, и курица поет как петух”. Выявляется иная тональность посвященных женщинам пословиц XVI в. по сравнению как с пословицами той же эпохи, затрагивающими другие темы (мужчин), так и с предшествующей эпохой. Может быть, в источниках отражается (пусть и при повторении старых тем, общих мест средневековой сатиры, но
146 Карасев Л.В. Парадокс о смехе // Вопросы философии. 1989. № 5; Аверинцев С.С. Бахтин, смех, христианская культура // М.М. Бахтин как философ. 1988.
при некотором усилении их звучания) стремление их анонимных авторов самоутвердиться в условиях утраты идентичности. В различных социальных стратах решение вопроса происходит по-разному. Брантом возвышает женщину, компенсируя таким образом свой относительный неуспех в мужском сообществе. Высмеивая женщину, авторы пословиц дистанцируются от нее, обретая на ее фоне единство, пусть и негативную групповую идентичность.
3.5.Петр I: личность и эпоха в поисках идентичности (перспективы изучения)
Петровская эпоха – поистине один из важнейших периодов отечественной истории, дающих возможность найти ключ ко многим вопросам прошлого России. В полной мере это относится и к самому Петру I. Это одна из тех узловых исторических фигур, на которой сходится прошлое и будущее – Петр, несомненно, был продуктом своей эпохи, вобравшим ее основные черты, и одновременно творцом эпохи новой, во многом определившим вехи дальнейшего пути страны. Вот почему важно попытаться разобраться в этой сложной, противоречивой личности, носившей явный отпечаток психологической нестандартности, так как нестандартность эта была порождена совокупностью реалий не только личной, но и общественной жизни царя-реформатора, и она же, в свою очередь, оставила неизгладимый след в судьбе России.
Как известно, особенности толкования определенных исторических тем зависят от специфики вопросов, задаваемых имеющемуся материалу. Касательно взглядов на деятельность Петра можно выстроить условную историографическую схему. Изначально исследователи (начиная с современников императора) спорили о том, нужны или не нужны были реформы
– спор этот увековечен «классическими» позициями западников и славянофилов. Этот вариант характерен перекосом в сторону оценочных суждений – хороши или плохи были реформы и сам царь Петр. В той или иной мере такой ракурс господствовал до последнего времени, когда спектр вопросов стал усложняться. Одним из наиболее спорных является вопрос об альтернативах
петровским преобразованиям – возможен ли был иной, эволюционный путь реформ? Самый свежий пример – дискуссия о сослагательном наклонении в истории в сборнике «Одиссей». Так, В.Д. Назаров настаивает на том, что серьезной альтернативы модернизаторскому курсу в России не было: не будь Петра, Россия все равно осуществила бы реформаторские тенденции, олицетворяемые, в частности, царевной Софьей и ее фаворитом В.В. Голициным. Петр же до некоторой степени сорвал ситуацию, сменив плавный, западного типа, темп преобразований на бешеную гонку на пределе возможностей147. А.В. Оболонский, подчеркивая, в свою очередь, наличие в России альтернативы «цивилизованной» европеизации, традицию которой он проводит начиная с Лжедмитрия через Алексея Михайловича, Федора Алексеевича и опять-таки Софью и Голицина, в принципе отказывает Петру в праве продолжать этот ряд. Он утверждает, что Петр смял первые ростки модернизаторской альтернативы, рассматривая Запад лишь как источник заимствования инструментов для укрепления собственного, вполне традиционного деспотизма148.
Сформулировать главный вопрос иначе предлагает А.Б. Каменский: почему, несмотря на насильственный, запредельный способ внедрения, реформы все же удалось провести, к тому же практически без сопротивления? Могла ли Россия достичь статуса великой державы и встать вровень с европейскими странами без именно радикальных реформ?149 Действительно, на данный момент представляется наиболее важным выяснить, насколько закономерным было проведение этих реформ и насколько закономерным был формат реформ, предложенный Петром? Один из главных ключей к этим вопросам дает личность самого царя-реформатора. Характерно, что большинство даже самых интересных и значительных работ останавливаются на грани психологической подоплеки петровской эпохи, не переступая ее. Пожалуй, едва ли не все
147Назаров В.Д. Сослагательность сослагательности рознь // Одиссей. М., 2000. С. 42–44.
148Оболонский А.В. Исторические перекрестки // Там же. С. 27–32.
149Каменский А.Б. От Петра I до Павла I: реформы в России XVIII века (опыт целостного анализа). М., 2001. С. 79.
самые яркие психологические характеристики этой противоречивой натуры были даны еще В.О. Ключевским, однако ни он, ни поколения последующих историков не смогли сделать достаточно глубоких выводов в данном отношении, так как не обладали соответствующими методиками. Использование наработок таких авторов, как Э. Эриксон, Э. Фромм, школы Узнадзе, П. Бурдье, помогает по-новому взглянуть на личность и деятельность Петра150.
При изучении переломных моментов и их лидеров существуют два основных, встречных, вопроса: почему общество оказалось способным принять эти идеи (в той или иной мере) и почему именно этот человек стал выразителем этих идей. Причем второй вопрос гораздо сложнее. Слепок эпохи дать проще, здесь больше источников информации по стандартным характеристикам – политическая, социальная, экономическая, культурная история и история ментальности (хотя с последней уже сложнее), ведь даже совершенно «апсихологичные» направления, например археология, вносят свою лепту в построение исторической картины. Берясь за изучение особенностей великих личностей, мы имеем в распоряжении биографические данные, автобиографические сведения, действия и их результаты как таковые, то есть весьма относительные и многозначные источники информации, анализировать которые помогут психологические исследования, если признать, что на уровне подсознания человека из века в век передается определенная информация, то, что называется исторической памятью, которая в разные конкретные моменты актуализируется по-разному, но тем не менее позволяет проследить в механизмах поведения, мышления и реагирования людей разных эпох нечто общее. К тому же, как показывает история, многие великие личности носят отпечаток психологической, если не психопатологической, нестандартности.
Итак, что же представлял собой Петр I как человек? Сразу можно заявить, что цельная сильная личность Петра – царя- реформатора – миф. Ряд событий его жизни, можно сказать жизненных кризисов, позволяет утверждать, что Петр не был
150 См. об это подробнее II главу данной монографии.
готов к своей будущей роли и потому не мог служить олицетворением новаторского пути России. Вполне согласно оценке Э. Эриксоном великих людей Петр, не найдя себе идентичность в готовом виде, отвергнув идентичность старорусского патриархального царя и не приняв полностью западную идентичность, создает свой сплав из них, который, по крайней мере в течение XVIII в., служил примером для подражания и который во многом определил специфику положения Российского государства как своеобразного буфера между Европой и Азией.
Некоторые особенности обретения этой новой идентичности я и попытаюсь очертить. Уже С.М. Соловьев отчасти предвосхитил исторический ракурс теории идентичности. Он считал, что период перемен в жизни человека или нации наступает тогда, когда перед ними открывается большое количество альтернатив развития (то есть идентичностей)151. Откуда же берется эта многовариантность в жизни Петра и под влиянием чего он делает свой выбор – вот основные вопросы для раннего периода становления царя-реформатора.
По меньшей мере двоякость альтернатив была заложена уже на уровне единой нефиксированной установки личности Петра (используя терминологию школы Узнадзе): здесь прочно укоренились базисные черты православного человека и правителя (начальное образование царевича шло в традиционном русле, и всю свою жизнь он оставался религиозным человеком), но также и осознание необходимости изменить страну, попытаться выбрать другой путь, привить ей образованность и культуру в западном понимании (в той или иной мере оно присутствовало всегда, особо обострившись как раз в начале Нового времени под влиянием Смуты начала XVII в. – известно, что большинство новаций петровской эпохи имели предшественниц в предыдущие царствования). Две этих тенденции и их соотношение во многом определяют поведение Петра в начальный период его жизни и деятельности. Колебания же и изменения этого соотношения, в свою очередь, зависели от вышеозначенных жизненных кризисов.
151 Соловьев С.М. Публичные чтения о Петре Великом // Соловьев С.М. Чтения и рассказы по истории России. М., 1990. С. 423.
Роковой для личности будущего царя характер первого кризиса, а именно стрелецкого бунта 1682 г., во время которого десятилетний Петр стал свидетелем страшных событий, отмечается всеми авторами, когда-либо писавшими о нем. Известно, что царевич во время этих событий перенес эпилептический припадок – психосоматический кризис, по мнению психологов, сопровождающий тяжелые потрясения. Но подлинный смысл последствий вырисовывается при взгляде на следовавшие непосредственно за этим событием годы. В течение довольно продолжительного времени Петр, от рождения имевший деятельную натуру и взрывной темперамент, оставался в стороне от государственных дел, наблюдая унижения, претерпеваемые его опальной матерью и родственниками, и сам не имея иных, кроме игр, выходов для своей энергии. Именно ужасы бунта вкупе с последующими унижениями прежде могущественных людей породили в Петре страх перед властью, иногда почти панический (как мы это увидим чуть позже), и одновременно острую, болезненную жажду власти. Это еще один психологический антагонизм, определявший многие черты личности царя Петра. Поясню. Долгие годы Петр избегал именования царем, ставя выше себя условных персонажей, в частности, в письмах он титуловал «королем» Ромодановского, себя же называя просто Петрушкою, как бы дистанцировался от власти. Петр не любил обрядовой стороны правления, ни в одежде, ни в поведении не стремясь идентифицировать себя в качестве монарха.
Еще одно объяснение, с несколько другой стороны, дает П. Бурдье – тяга к власти зависит от реальности ее получения, а безразличие к ней является демонстрацией бессилия152. Помимо страха власти, Петр попросту теряет к ней интерес, не имея реальных надежд на полновластие в годы опалы Нарышкиных.
Для подтверждения правомочности применения к юному Петру понятия кризиса идентичности сошлюсь на В.О. Ключевского, который, как и другие дореволюционные авторы, предвосхитил ряд современных психологических выкладок. Описывая бунт 1682 г., он приходит к заключению: «Старая Русь
152 Бурдье П. Социология политики. М., 1993. С. 110.
тут встала и вскрылась перед Петром со всей своей многовековой работой и ее плодами. Когда огражденный грозой палача и застенка кремлевский дворец превратился в большой сарай и по нему бегали и шарили одурелые стрельцы, отыскивая Нарышкиных, а потом буйствовали по всей Москве… то духовенство молчало, творя волю мятежников, благословляя двоевластие, бояре и дворяне попрятались…»153. «С тех пор Кремль ему опротивел и был осужден на участь заброшенной боярской усадьбы»154 – зримый образ отречения от старой идентичности, ставшей негативной. С этого момента на долгие годы Петр остается в состоянии несформированной, смазанной идентичности.
Если обратиться к теории Э. Эриксона, то возможно еще одно, широкомасштабное предположение по поводу последствий этого первого кризиса: Петр получает так называемое базовое доверие в первые годы в принципе счастливого детства (Э. Эриксон отводит для этой стадии первые два года жизни ребенка155), после же стрелецкого бунта 1682 г. оно перестает быть определяющим базисом личности, уйдя в глубь подсознания и уступив место своей противоположность – недоверию. Петр никогда, на протяжении всей жизни не доверял людям по- настоящему. В.О. Ключевский отмечает, что Петр часто приговаривал, что «правды в людях мало, а коварства много», и не раз повторял слова Давида, что «всяк человек есть ложь»156. И трагизм его судьбы состоял в том, что эта детская травма и на более поздних этапах получала постоянную подпитку: прощеные в 1689 г. стрельцы снова поднимают бунт в 1698 г., иностранцы, от которых он ждал совета и помощи, оказывались проходимцами и недоброжелателями, собственный народ, который, как он считал, должен быть счастлив на пути просвещения, ненавидел царя, лучший друг Меншиков разворовывает казну, горячо любимая жена Екатерина изменяет ему. Петр должен был всегда
153Ключевский В.О. Жизнь Петра Великого до начала Северной Войны // Ключевский В.О. Исторические портреты. М., 1990. С. 155.
154Там же. С. 156.
155Эриксон Э. Детство и общество. СПб., 2000.
156Ключевский В.О. Петр Великий среди своих сотрудников // Ключевский В.О. Исторические портреты. М., 1990. С. 201.
чувствовать себя один на один против всего мира. Яркий пример того, как болезненно Петр реагировал на обман – история с Яковом Янсеном, голландским матросом на русской службе, переметнувшимся на сторону турок во время 1-го Азовского похода. После успешного взятия Азова во втором походе царь больше чем богатым трофеям радовался выдаче предателя, о чем сообщил в письмах всем друзьям, а затем предал его жестокой казни через колесование157. Однако то, что Петр не переставал искать этого доверия, испытывал, если угодно, пожизненную тоску по нему (это проявлялось в его отношениях с соратниками и второй женой – Екатериной), как раз и указывает, что базовое доверие не было утрачено полностью.
Это базовое недоверие имело, на мой взгляд, два важнейших последствия. Во-первых, замкнутый характер Петра, который не любил делиться своими переживаниями даже с близкими друзьями, чему самый яркий пример – смерть матери, Наталии Кирилловны, которую Петр очень любил. Как известно, он не присутствовал на ее похоронах, приехав на могилу лишь на третий день и оплакав ее в одиночестве.
Во-вторых, возможно именно с базовым недоверием во многом связана многогранная работоспособность царя, его желание самому уметь и знать все. Дело не только в том, что Петр не мог ни на кого положиться полностью – базовое недоверие в значительной мере направляется и на самого человека, заставляет его сомневаться в собственных силах, и желание, по крайней мере в случае Петра, доказать себе самому и окружающим свою состоятельность.
Это что касается страха власти. С другой стороны, хорошо известно стремление Петра достичь неограниченности своей власти, именно с него, в определенном смысле, начинается утверждение российского абсолютизма. В какой-то мере неограниченность в действиях порождалась, помимо импульсивности характера Петра, долгой дорогой к власти, когда он, полный сил, умственно одаренный, вынужден был оставаться на задворках власти, будучи «вторым царем». Прибавим сюда не лишенную некоторого основания саморационализацию Петром
157 См.: Богословский М.М. Петр I: Материалы для биографии. М., 1940. Т. 1.