2. Проблема первой науки

История греческой философии показы­вает, с каким трудом было выработано первое определение философии. Греки на-

⁷ Аристотель. Никомахова этика. I 1, 1094 b 24—25 // Соч. Т. 4. С. 56.

⁸ См. там же. 1094 b 26—27. 'См., например: Аристотель. Метафизика. VI 1, 1026 а 14—32 // Соч. Т. 1. С. 181—182 (и в ряде других мест).

¹⁰ Там же. II 1, 993 b 9—11. С. 94.

47

звали "софией" высшую форму знания, кото­рую ищет философия. Но, как свидетельству­ет история, они отождествляли ее поочередно с каждым из уровней знания, которые разли­чал Аристотель. В этом смысле он "столь же философичен, сколь и учен"¹, ибо каждый уровень знания, выделяемый абстрактным размышлением, соответствует какому-либо историческому моменту развития греческой мысли. Но недостаточно перечислить и свя­зать этапы: надо также продемонстрировать на деле вечное критическое требование, в со­ответствии с которым, показывая раз за разом, как недостаточно достоверно то, чем удовлетворялись сначала, необходимо безо­становочно отодвигать все дальше идеал знания. Со времени диалогов Платона этот критический инстинкт основателя филосо­фии навечно связан с фигурой Сократа.

а) Поиски "софии"

В таких диалогах, как "Теэтет", прежде всего критикуются сенсуалистские и эмпи-ристские тезисы (исторически плохо очерчен­ные современной критикой), которые огра­ничивают развитие знания чувственным по­знанием. Сократовская критика показывает, насколько чувственная достоверность проти­воречива, будучи переменчивой во времени и зависимой от различных условий. Так, качества, казавшиеся принадлежащими са­мим предметам, могут им приписываться чувствующим субъектом в зависимости от изменений его внутреннего состояния (одно и то же вино может казаться сладким здоро­вому человеку и горьким больному) и в зави­симости от последовательности восприятий (одна и та же вода кажется холодной руке, которую только что вынули из горячей воды, и теплой для той, которую вынули из ледя­ной). Любое чувственное познание колеблет­ся между противоположностями (большое и маленькое, горячее и холодное, твердое и мягкое, сладкое и горькое), не имея воз­можности остановиться на чем-то опреде­ленном². То, что чувственное познание не

¹ Гегель Г. В. Ф. Лекции по истории филосо­фии. Кн. 1.4. 1. Гл. 1 // Соч. Т. IX. С. 150.

² См.: Платон. Теэтет. 151 d—186 е // Соч. Т. 2. С. 237—284.

дает четкого критерия для определения ве­щей, это истина, которая, как может пока­заться современному читателю, обосновыва­ется в диалогах Платона чересчур и даже по-детски тщательно и демонстративно. Но препятствия, на которые наталкивается лю­бая новая наука при определении четких критериев, показывают, к каким сложностям ведет неопределенность эмпирического и чувственного познания. Так, в работе "О частях животных" биологический гений Ари­стотеля обнаруживает свою беспомощность перед проблемой определения температуры животных. Поскольку термометра в то вре­мя еще не изобрели, он определял ее, как и врачи школы Гиппократа, исключительно прикосновением рук, что давало лишь смут­ные, приблизительные оценки. Итак, можно допустить, что методичная и кропотливая критика непосредственных чувственных дан­ных необходима для становления наук.

Благодаря накоплению эмпирических знаний, их продуманной систематизации, использованию измерения, подсчета и взве­шивания, которые противостоят колебани­ям и неопределенности чувственных дан­ных³, то, что мы ранее назвали "искус­ством", поднимается над расплывчатыми чувственными впечатлениями, достигая яс­ности и точности. Вот почему у греков такой уровень знания часто назывался "со­фией", то есть мудростью, или ученостью:

Мудрость в искусствах мы признаем за теми, кто безупречно точен в [своем] ис­кусстве; так, например, Фидия мы призна­ем мудрым камнерезом, а Поликлета — мудрым ваятелем статуй⁴.

Из такого языкового обычая и такой интер­претации "софии — мудрости" и возникло в досократовский период употребление тер­мина "софист" в смысле "ученого". До Платона и в его первых диалогах термин "софист" обозначал "обладателя мудрос­ти" и не имел отрицательного смысла, в противоположность термину "философ", который мог обозначать "желающего знать", по той простой причине, что он чего-то не знает. Софисты — непосред-

³См.: Платон. Государство. X 602 d // Соч. Т. 3. Ч. 1. С. 431.

⁴ Аристотель. Никомахова этика. VI 7, 1141 а 9—12 // Соч. Т. 4. С. 178.

48

ственные предшественники и современники Сократа — фактически владели той фор­мой знания, которую мы описали в анализе искусства. Одни, такие, как Гиппий, зани­мались чем-то вроде политехнического об­учения. Платон¹ представляет нам его на­ивно гордым тем, что все надетое на нем сделано его руками: кольцо, печать, скреб­ница, графинчик для масла, обувь, плащ, туника и даже "знак высокой мудрости" — "поясок для хитона, хотя такие пояса обычно носят богатые персы"², но, кроме того, как автора поэм и произведений в прозе самых различных жанров, изобре­тателя мнемотехнического приема, астро­нома, математика и грамматика. Другие, такие, как Протагор или Горгий, препода­вали основные искусства греческой демо­кратии: искусство спора ("эристику") и пуб­личной речи ("риторику"). В любом случае все они находились на уровне искусства, то есть на уровне первой систематизации практики, включающей начала теоретичес­кой рефлексии и возможность преподава­ния. Критика Сократом и Платоном искус-ства вообще, которая не щадит ни Гомера ни трагиков³, затрагивает также и софи­стов.

Эта критика прежде всего направлена против утилитарных аспектов искусств. Уже второе поколение софистов, поколение Протагора и Горгия, высмеивало Гиппия за то, что он занимался ручными искусства­ми и ремеслами. Софисты тем самым отда­вали дань предубеждению против ручного труда как труда рабского, которое все больше распространялось в греческих горо­дах одновременно с развитием рабства. Но Сократ и Платон направили свои обвине­ния против самой риторики и эристики". Софисты понимали их лишь как инстру­менты политического превосходства, делая из них не свободные дисциплины, а утили­тарные. А единственная свободная форма культуры это та, которая учит доходить до

'См.: Платон. Гиппий меньший. 368 be; Гиппий больший. 285 b // Собр. соч.: В 4 т. М., 1990. Т. 1. С. 209, 391.

² Платон. Гиппий меньший. 368 с. Греки вос­хищались уровнем технического развития, кото­рый был достигнут персами и египтянами.

³См. наст. изд. Гл. 1. С. 18.

⁴См., в частности: Платон. Горгий; Теэтет.

сути проблем, не ограничиваясь скудным прагматическим знанием, достаточным для решения задач повседневной жизни.

Итак, платоновская критика не является лишь аристократическим предубеждением против утилитарности. Она вскрывает су­щественную ограниченность искусства, ос­нованного на простом обобщении практи­ческих успехов опытного знания. Такому искусству не хватает теоретической стро­гости, вследствие чего оно неспособно пой­ти дальше повторения заученных рецептов. А надо идти дальше эристики и риторики софистов, являющихся лишь искусствами, с тем чтобы создать науку рассуждения или политики, и надо идти дальше любых ути­литарных занятий, чтобы дойти до наук, на которые первые лишь отдаленно походят. Так, надо:

...обратиться к искусству счета, причем за­ниматься им они должны будут не как попало, а до тех пор, пока не придут с по­мощью самого мышления к созерцанию природы чисел — не ради купли-продажи, о чем заботятся купцы и торговцы⁵.

При этом, согласно различию, которое за Платоном повторит Аристотель, должен совершиться переход от плана "производ­ства", или "становления", который отно­сится к искусству, к плану "истины", или "бытия", который относится к науке. Од­нако Платон доводит это различие до про­тивоположности следующего рода: если сфера науки — это сфера бытия и истины, то сфера искусства может выступать лишь как сфера заблуждения и притворства. Тем самым из истинности исключается все, что связано с умением, а не со знанием в соб­ственном смысле этого слова. Такова ос­нова платоновской аргументации против искусств, которые "либо имеют отношение к человеческим мнениям и вожделениям, либо направлены на возникновение и соче­тание [вещей] или же целиком на поддержа­ние того, что растет и сочетается"⁶. Это замечание имеет в виду практические искус­ства, имеющие дело с изготовлением и ис­пользованием предметов (в ремесленном производстве) или производством естест-

⁵ Платон. Государство. VII 525 с // Соч. Т. 3. Ч. 1. С. 335.

"Там же. 533 Ь. С. 344—345.

49

венных благ (в земледелии); но оно также имеет в виду музыкальное, поэтическое, изобразительное искусство и "великое ис­кусство" риторики, в котором одерживали свои победы софисты.

Такое осуждение искусств может уди­вить и даже шокировать, поскольку оно затрагивает без разбора и некоторые важ­нейшие достижения греческого гения. Од­нако оно может представиться обоснован­ным, если учесть, что уровень производ­ства ремесленной цивилизации имеет свою степень совершенства, которой она удовле­творяется и далее которой она может прогрессировать лишь в отдельных ог­раниченных случаях. Искусство, в самом общем смысле слова, может лишь сис­тематизировать с помощью рефлексии до­стижения опытного знания. Но оно не может дойти до четкой формулировки общих правил и универсальных основ, которые доступны лишь науке. Современ­ная цивилизация смогла найти в приклад­ной науке возможность решительного рыв-ка в области практической и производ­ственной эффективности, лишь совершив тысячелетний обходный маневр через сфе­ру чистой мысли. Можно только восхи­щаться проницательностью сократовского и платоновского разума, узревшего недо­статки греческого искусства, хотя оно только что проявило себя в своем полном блеске.

Однако здесь появляется возможность нового смешения -- отождествления фило­софии с научным знанием. Это смешение имеет место во всей досократовской мыс­ли, с того момента как Пифагор, если ве­рить преданию, изобрел философию и дал ей имя. "Философия" вначале обозначает скорее "желание знать", которое проявля­ется в формировании первых наук, опирав­шихся на чисто эмпирические знания Егип­та и Востока. Именно в этом смысле Евдем в одном знаменитом тексте определил вклад Пифагора в математическую науку:

Пифагор преобразовал философию, при­дав ей свободную форму культуры, воз­высившись до поиска ее начал и обосновав теоремы при помощи мысли'.

' Eudeme. Fgt. 84. Cite par Proelus in Eucl. 65. II Friedl.

"Теорема" самим своим названием демон­стрирует теоретическую сторону математи­ческой мысли. Таким образом, философия предстает как внутренне присущая самому процессу построения математики, происхо­дящему путем поиска знания, которое от­ворачивается от чувственной реальности и действует с помощью доказательств, ис­ходя из определенных начал. В качестве поиска принципов и оснований научного знания подход Пифагора можно считать философским. Однако его самого еще нель­зя назвать философом, поскольку он не занимался философией как дисциплиной, отдельной от науки. Так же обстоит дело и со всеми мыслителями-досократиками — математиками, астрономами, физиками, биологами, логиками. Философия тут еще не является занятием, которое можно было бы законно отделить от научной работы, чье развитие оставалось недостаточным для того, чтобы такое отделение стало воз­можным. Из этого следует всеобщая пута­ница в понятиях, так что подлинное фор­мирование философии как независимой формы знания может быть признано, учи­тывая их критику научного знания, лишь делом рук Сократа и Платона.

h) Критика наук

Исторически наука формируется на базе достижений опытного знания искусств, со­храняя в своих методах и результатах нечто от своих источников. Так, современные Платону науки, и в частности математика, включают важный операциональный эле­мент, унаследованный от искусств. Конеч­но, геометрия и арифметика ищут прин­ципы, позволяющие обосновывать теоре­мы путем простого рассуждения. Но чертеж и "рассмотрение фигур"² занимают в них существенное место, так же, как это будет и два века спустя, когда Евклид изло­жит в систематическом виде результаты всех этих подготовительных работ. С точки же зрения платоновской критики этот опе-

² См.: Декарт Р. Рассуждение о методе, что­бы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках. Ч. 2 // Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1989. С. 260.

50

рациональный фактор относится еще к ис­кусству и вносит в научную работу эле­мент, противоречащий требованиям мысли в ходе доказательства:

Они выражаются как-то очень забавно и принужденно. Словно они заняты прак­тическим делом и имеют в виду интересы этого дела, они употребляют выражения "посмотрим" четырехугольник, "прове­дем" линию, "произведем наложение" и так далее: все это так и сыплется из их уст. А между тем все это наука, которой занимаются ради познания¹.

Устранение операционального аспекта из математических наук действительно сооб­разуется с требованиями их развития. Уже в "Началах" Евклида замечается поиск чис­то рационального доказательства, недове­рие к чувственной интуиции и наглядной операции. Но платоновское требование чистой науки, превосходя уровень, достиг­нутый греческой математикой, предвосхи­щает требование полной абстракции и чис­то рационального доказательства, сущест­вующее в современной аксиоматике.

Поиск доказательного рассуждения при­водит платоновскую философию к критике как недостаточного такого научного дока­зательства, которое вынуждено предпола­гать свои основные положения:

...Те, кто занимается геометрией, счетом и тому подобным, предполагают в любом своем исследовании, будто им известно, что такое чет и нечет, фигуры, три вида углов и прочее в том же роде. Это они принимают за исходные положения и не считают нужным отдавать в них отчет ни себе, ни другим, словно это всякому и без того ясно. Исходя из этих положений, они разбирают уже все остальное и последова­тельно доводят до конца то, что было предметом их рассмотрения².

Таким действительно был подход матема­тиков в эпоху Платона. Наука занималась отдельными теоремами геометрии и ариф­метики пифагорейцев, Фалеса и его после­дователей. Речь идет, как правило, о поло­жениях, замечательных своей очевиднос­тью, но зачастую очевидность является их единственным оправданием. Хорошим примером тому служит чисто интуитивное построение удвоенного квадрата, которое

' Платон. Государство. VII 527 а // Соч. Т. 3. Ч. 1. С. 337.

²Там же. VI 510 cd. С. 318.

Сократ демонстрирует в "Меноне"³. Для этих результатов, полученных случайным и интуитивным путем, математический ра­зум ищет строгое доказательство. С этой целью он сначала обращается к простым понятиям (например, к определениям, на которые намекает Платон), предполагае­мым любым сложным положением. Этот первый прием был назван "анализом", или "разложением на простые части", так как он разлагает на составляющие, доходя до самого простого. Второй прием — "син­тез", или "сложение" — заключается в том, что математический разум путем дедукции выводит следствия из простых понятий, возвращаясь в конечном итоге — и при этом обосновывая их — к положениям, по­служившим отправной точкой анализа. В послеплатоновскую эпоху эти детальные исследования достигнут уже такого уровня, что Евклид в своих "Началах" сможет дать систему исходных понятий математики, представленную в виде определений, обы­денных понятий и постулатов, из которых при помощи дедукции выводится целая со­вокупность положений.

Однако платоновская критика не была преодолена евклидовской систематизацией. В самом деле, математический метод вклю­чает фундаментальное противоречие, при­сущее любому обратному анализу. Оно со­стоит том, что анализ доходит до основа­ний, которые, в свою очередь, уже не могут быть обоснованы:

...Ибо очевидно, что для определения пер­вых терминов необходимы предшествую­щие им разъяснения, равно как для до­казательства первых предложений требу­ются предшествующие...⁴

Таким образом, в ходе поиска предпосылок приходится останавливаться на некоторых терминах или ограничиться определенны­ми допущениями, далее которых идти нель­зя. Первые положения математического рассуждения являются лишь предположе­ниями, или, отдавая дань платоновскому термину, "гипотезами" (что, собственно, и означает "предположения").

³См. наст. изд. Гл. 1. С. 28.

' Паскаль Б. О геометрическом уме и об искусстве убеждать // Стрельцова Г. Я. Паскаль и европейская культура. М., 1994. С. 436.

51

Под гипотезами не нужно понимать ни произвольные допущения (что не соответ­ствовало бы научной строгости математи­ки), ни предварительные объяснения, нуж­дающиеся в проверке фактами (что имеет смысл лишь в опытном знании). В соответ­ствии с этимологией слово "гипотеза" оз­начает то, что необходимо поставить вна­чале, чтобы заложить фундамент здания дедукции. Тем не менее математик, не имея возможности обосновать гипотезы, вынуж­ден их постулировать (то есть просить при­нять их на веру). Евклид считал возмож­ным свести постулаты к нескольким поло­жениям, основывая в то же время дефиниции и "обыденные понятия" на их очевидности и общем согласии людей. Од­нако и то и другое, строго говоря, — не доказательства, так что современная акси­оматика вынуждена ставить на одну доску все исходные положения, представляя их как постулаты, обосновать которые — одна из задач современной математики. Поэто­му можно считать, что даже самая совре­менная наука не ускользает от критики Платона, адресованной науке его времени:

Что касается остальных наук, которые, как мы говорили, пытаются постичь хоть что-нибудь из бытия (речь идет о геомет­рии и тех науках, которые следуют за ней), то им всего лишь снится бытие, а наяву им невозможно его увидеть, пока они, поль­зуясь своими предположениями, будут со­хранять их незыблемыми и не отдавать себе в них отчета. У кого началом служит то, чего он не знает, а заключение и сере­дина состоят из того, что нельзя сплести воедино, может ли подобного рода несог­ласованность когда-либо стать знанием?'

Стоит отметить, что в конечном счете Пла­тон отказывает математике в названии "на­ука". Он называет ее "рассуждением" -— дискурсивным знанием². Очевидно, под этим надо понимать знание, которое ог­раничивается рассмотрением следствий из согласия мысли с самой собой, начиная с определенных предположений. Возможно, когда современная эпистемология называет математику "гипотетико-дедуктивным зна­нием", она точно передает мысль Платона. Во всяком случае, для "науки" в собствен-

¹ Платон. Государство. VII 533 be // Соч. Т. 3. Ч. 1. С. 345.

² См. там же. VI (в ряде мест).

ном смысле этого слова греческий философ открывает область, находящуюся за этим знанием, через предположение, которым удовлетворяется математика:

Пойми также, что вторым разделом умо­постигаемого я называю то, чего наш ра­зум достигает с помощью диалектической способности. Свои предположения он не выдает за нечто изначальное, напротив, они для него только предположения как таковые, то есть некие подступы и устрем­ления к началу всего, которое уже не пред­положительно. Достигнув его и придержи­ваясь всего, с чем оно связано, он прихо­дит затем к заключению, вовсе не пользуясь ничем чувственным, но лишь самими идеями в их взаимном отношении, и его выводы относятся только к ним³.

Платоновское определение философии представляет, во всей ее чистоте, идею нау­ки, которая ничем более не обязана чувст­ву, а идет чисто рациональным путем от понятия к понятию. Метод такой науки, как и метод математики, является дедук­тивным, но вместо того чтобы отталки­ваться от гипотез, эта дедукция исходит из подлинного первоначала. Однако ничто не оправдывает внезапного перехода от науч­ных "гипотез" к схватыванию "первонача­ла всего". Даже более того: переход к пер-воначалу явно представлен как скачок, то есть как резкий разрыв с предшествовав­шим ходом мысли.

с) Противоречие философии

Метод Платона представляется перво­начально не как дедуктивный, а как крити­ческий. С этой точки зрения платоновский вывод о возвышении мысли от чувствен­ного познания к философии представляет собой прямую противоположность рассуж­дению Аристотеля. Последний сознательно встает на точку зрения уже приобретенного знания. Размышления Аристотеля идут по пути, уже пройденному мыслью, таким об­разом, что каждая форма знания представ­ляется здесь как результат внутреннего движения той, которая ей предшествовала, и благодаря этому находит свое место в продолжающемся развитии, где каждый момент скрыто содержит последующий

³ Платон. Государство. VII 511 be // Там же. С. 319.

52

и тем самым образует ступень знания со своим собственным вкладом и возможнос­тью дальнейшего движения вперед. В отли­чие от этого ход мысли Платона, предшест­вующий аристотелевскому, более точно воспроизводит неопределенности истори­ческого движения. В самом деле, прогресс знания может иметь место, если только каждая форма оказывается недостаточной. Задачей сократической критики как раз и было выявить негативную сторону всяко­го знания, его сомнительность и ограничен­ность. Она совпадает, таким образом, с движением самого знания и глубоко отли­чается от взгляда, обращенного в прошлое, для которого неопределенности развития поглощены результатом. Эта сторона в учении Сократа и Платона привела, через философию последователей Платона в Но­вой Академии, к античному скептицизму.

Конечно, после гегелевского анализа не­обходимо обратить внимание на все то, что отличает античный скептицизм от совре­менного. Последний разуверился в возмож­ности познания, хотя и не прочь пококет­ничать своей беспомощностью. Первый же скорее представляет собой беспокойство об истине, которое способствует развитию знаний, подвергая строгой проверке на прочность любое готовое знание. Тем не менее есть нечто парадоксальное в том, как резко Платон поворачивает от критики на­ук к утверждению абсолютной науки, за­вершая скептическую проверку основатель-ности знания таким результатом, который фактически оказывается зародышем идеа­листической метафизики. У последователей Платона этот парадокс обостряется, выли­ваясь в противоречие между скептицизмом Новой Академии и торжествующей догма­тикой платонизма, который обычно связы­вают с тем, что Ницше назвал "идеалисти­ческим опьянением". Это противоречие проистекает из загадочной краткости соот­ветствующих платоновских текстов, где проблема перехода от научной мысли к фи­лософии ставится, но остается нерешенной.

Так, краткая и неясная формулировка из "Государства", указывая на происхождение аристотелевского определения философии как "науки о первых началах", в то же время демонстрирует его двусмысленность. Рассматривает ли эта "первая наука" диа-

лектически научные принципы, чтобы вы­явить их ограниченный и противоречивый характер? Такое понимание роли филосо­фии, безусловно, ставит ее над науками, но при этом ее содержание оказывается про­блематичным и чисто критическим. Более удовлетворительным кажется определение философии как позитивного знания принци­па любого познания. Такое определение со­ответствует первоначальной задаче филосо­фии, как ее понимали уже досократики. "Желание знания" выразилось в формиро­вании первых наук, а философия появляется как поиск наиболее строгой формы знания, которую можно назвать "наукой". Однако назвать саму философию наукой — значит проявить, пожалуй, чрезмерные и во всяком случае противоречивые претензии. Ведь "желание знать" угасает в знании. Форми­рование науки увенчало бы усилие филосо­фии, но в то же время завершило бы ее, сделав отныне лишней. Претензия Платона на создание философии как абсолютной на­уки обнаруживает ее противоречивую сущ­ность. И не только платоновская, но и лю­бая философия мечтает завершить науку, таким образом упраздняя себя как филосо­фию. Последнее противоречие философии заключается в том, что она может сущест­вовать, лишь стремясь к своему собствен­ному исчезновению в абсолютной науке.