Ненасилие как особая нравственная программа

Следует проводить различие между ненасилием в широком смысле слова и ненасилием как особой программой деятельности. В ши­роком смысле ненасилие, понимаемое как конкретное и действен­ное выражение закона любви, является животворной основой че­ловеческой коллективности во всех ее разнообразных аспектах и проявлениях — личном общении, семье, политических союзах, го­сударстве, обществе, истории. В обществе и историческом разви­тии, в целом, ненасилие несомненно превалирует над насилием В качестве силы, собирающей людей воедино, ненасилие является непроговариваемой основой всякой созидательной деятельности, и оно большей частью действует стихийно, автоматически наподо­бие силы тяготения в природе В отличие от этого ненасилие в узком смысле — сознательно культивируемая ценностная и норма­тивная установка, направленная на разрешение конфликтов совер­шенно определенного рода. Речь идет о конфликтах, которые при­нято разрешать с помощью различных форм нравственно санкци­онированного насилия. Их характерной особенностью, как уже под­черкивалось в главе о понятии насилия, является то, что конфлик­тующие стороны расходятся в понимании добра и зла и придают своему противостоянию принципиально моральный смысл.

Ненасилие как особая программа, впервые заданная в уже цити­ровавшейся евангельской заповеди, ориентировано на разрешение именно таких — безнадежных, морально тупиковых конфликтов. Оно представляет собой альтернативу так называемому справедли­вому насилию. Это — постнасильственная стадия в борьбе с несправедливостью, общественным злом, не рядоположенная альтернати­ва, а именно постнасильственная стадия. На социальную несправед­ливость возможны три различные реакции: во-первых, пассивность, во-вторых, ответное насилие, в-третьих, ненасильственное сопро­тивление. Эти типы поведения образуют восходящий ряд от пассив­ности через ответное насилие к ненасилию. Данный ряд является восходящим и в историческом плане (здесь можно указать на то, что борьба против социальной несправедливости, в особенности против ее эпохально значимых форм, как, например, античная или средневеково-феодальная, в общем и целом, всегда развивалась по такой схеме: от покорности — через вооруженную борьбу — к вза­имному примирению на новой исторической основе), и по цен­ностному критерию (пассивность есть капитуляция перед неспра­ведливостью, ответное насилие есть вызов ей, а ненасильственная борьба —ее действительное преодоление). Он является таковым и с точки зрения эффективности (насилие, как мы уже говорили, в принципе нельзя преодолеть насилием, ненасилие, по крайней мере, дает такую возможность).

Для предельно острых конфликтов, принявших форму мораль­ного противостояния, когда каждая из борющихся сторон считает себя силой добра, а противоположную соответственно рассматри­вает как воплощенное зло, императив ненасилия предлагает реше­ние, суть которого состоит в том, что никто, ни та, ни другая сторона не может и не должна рассматривать себя судьей в вопросах добра и зла — это единственная для них возможность остаться в простран­стве морали. Людям, собирающимся сцепиться между собой в схват­ке на краю смертельной пропасти, этика ненасилия предлагает отой­ти от края, аргументируя это тем, что кто бы ни свалился в пропасть, он непременно потянет за собой другого. Более конкретно она пред­лагает следующее.

Во-первых, в суждениях о добре и зле (а сами по себе такие суж­дения, разумеется, вполне законны и специфичны для человека) нельзя переходить пределы собственной компетенции, которые можно обозначить как категорический запрет считать злом саму че­ловеческую личность, совершившую зло. Одним из лучших евангель­ских свидетельств, иллюстрирующих этику непротивления, являет­ся уже упоминавшийся в главе «Понятие насилия» рассказ о женщи­не, уличенной в прелюбодеянии. По канонам Торы, она должна была быть забита камнями. Книжники и фарисеи, желавшие поймать Ии­суса на том, что его учение противоречит древнему закону, предло­жили ему совершить суд над ней. Иисус в данном случае, как и во всех других, нашел возможность показать, что он верен древнему за­кону, но понимает его совершенно иначе, чем те, кто сидит на «седалище Моисеевом». Он как бы подтвердил установление Торы, но предложил, чтобы первым бросил камень тот, кто сам является без­грешным. Никто не сделал этого, окружающие тихо, по одному ра­зошлись. Остались Иисус и та несчастная женщина. Между ними со­стоялся разговор: «Иисус, восклонившись и не видя никого, кроме женщины, сказал ей: женщина, где твои обвинители? Никто не осу­дил тебя? Она отвечала: никто, Господи! Иисус сказал ей: и Я не осуж­даю тебя; иди и впредь не греши» (Ин. 8: 10-11). Здесь проведено разграничение между человеком и его грехом (обратим особое вни­мание: смертельным грехом). Человек лучше своих поступков, каки­ми бы ужасными последние ни были. Сколь бы низко он ни пал, он всегда сохраняет возможность выправиться, не просто стать лучше, но еще и стать иным. Если мы признаем человека свободным суще­ством (свободным в смысле нравственной вменяемости, свободного выбора между добром и злом), то мы тем самым признаем за ним эту возможность и способность стать другим, подняться над собой, своим прошлым, своим преступлением. Савл может стать Павлом.

Во-вторых, никто не может полностью снять с себя ответствен­ность и вину за то зло, против которого он выступает. О каком бы возмущающем нас преступлении ни шла речь, мы, оставаясь до конца честными, не можем не чувствовать за него вину хотя бы по той причине, что оно совершено человеком, представителем того само­го рода, к которому принадлежим и' мы сами. Мы не можем не по­нимать, что хотя в своих индивидуальных качествах мы ничего по­добного не сделали, тем не менее в своей родовой основе мы на него способны.

В-третьих, необходимо напрямую апеллировать к совести врага и тем самым выступать не просто против внешнего проявления зла, но одновременно и в первую очередь против его причины, превра­тить врага в оппонента, призвать его в соучастники, союзники. Если нельзя никогда снимать с себя вину за «чужое» зло, то также нельзя никогда отлучать другого от «своего» добра. Речь, по сути дела, идет о том, чтобы отнестись к оппоненту как к человеку — существу, об­ладающему разумом, совестью, достоинством, считая, что действо­вать против него страхом, физической силой было бы так же неес­тественно, как, например, неестественно попытаться воздейство­вать на разъяренного тигра словом.

Программа непротивления злу — не программа примирения со злом. Ее суть заключается в ином — обозначить такое отношение к прошлому злу, которое не закрывает дорогу к будущему сотрудни­честву. Она представляет собой конкретизацию морали примени­тельно к кроваво-острым конфликтам и в этом смысле может быть понята как программа последней надежды в безнадежных ситуациях.