4.6. Императив ненасилия

Аргументы, призванные обосновать, что насилие, по крайней мере, в некоторых особых случаях является нравственно правомерным способом действия, можно суммировать в следующем утверждении: насилие оправдано как орудие справедливости тогда, когда оно яв­ляется наиболее эффективньм, предпочтительным или даже един­ственным ее орудием, когда путь к справедливости лежит через на­силие. Это утверждение не опровергается доказательством того, что насилие, как мы стремились показать в предшествующих гла­вах, на самом деле не ведет к справедливости. Действительно: если нет иного пути к справедливости, помимо насилия, и если при этом насилие к справедливости не ведет, то человек не может отказаться от насилия без того, чтобы он не отказался одновременно и от справедливости. В такой ситуации насилие, будь оно по логическим и прагматическим критериям даже трижды ошибочным и безна­дежным, тем не менее с нравственной точки зрения оказывается вполне оправданным. Погибнуть за справедливость нравственно предпочтительней, чем отказаться от борьбы за справедливость. Такая позиция, по крайней мере, свидетельствует об ответственном отношении к цели и по этому критерию противостоит социальной пассивности. «Смелое использование физической силы намного предпочтительнее трусости»¹ (¹ Ганди М. Сатьяграха // Ненасилие. Философия. Этика. Политика. М., 1993. С.171), — писал М. Ганди, один из самых пос­ледовательных и радикальных противников насилия, физической силы. Этическая романтика насилия, в частности революционного насилия, вдохновляется именно этим противостоянием трусливой покорности и благоразумной приниженности моральных притяза­ний — так, М. Горький в «Песне о Соколе» воспевает безумство храбрых, которые рвутся в небо, предпочитая истечь кровью в бою с врагами, чем жить, ползая по земле, а в «Песне о Буревестнике» он слагает гимн смелому Буревестнику, который жаждет бури, гордо реет между молний, в то время как чайки, гагары, глупый пингвин стонут, пугаются грома, не знают, куда спрятать свой ужас перед бурей.

Правда, однако, состоит в том, что в ситуации противостояния общественному злу возможности человека не ограничиваются вы­бором между покорностью и насильственным вызовом несправед­ливости. Существует еще третья возможность, которая именуется ненасилием.

Непротивление злу и заповедь любви

Идеал ненасилия был сформулирован в ходе величайшей духовной реформации, которая началась приблизительно в середине первого тысячелетия до нашей эры, в так называемое осевое время (К. Ясперс), и суть которой состояла в возникновении человекоцентрированного взгляда на мир. Он присутствует во всех сформировав­шихся в ту эпоху культурах и религиях. В европейской истории идеал ненасилия связан прежде всего с именем Иисуса Христа. Фор­мула ненасилия Иисуса является недвусмысленно ясной и парадок­сально резкой. Она звучит так: «Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую». И еще: «Вы слышали, что сказано: «люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего». А Я говорю вам: любите врагов ваших»... (Мф. 5: 38-39, 43-44).

Эти заповеди даны в Нагорной проповеди и составляют ее смы­словой центр. Они отменяют древний закон, который предполагал возможность справедливого насилия — насилия как возмездия («око за око») и государственного насилия как способа коллективной за­щиты («люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего»). Иисус счи­тает, что насилие не может иметь оправдания никогда, ни при каких условиях, ни в какой форме. Так обозначается конец одной эпохи, одной духовной формации и начало другой. На смену ветхому че­ловеку приходит новый человек, который отличается от первого главным образом тем, что понимает норму «не убий» как «непро­тивление злу».

Идея ненасилия является итоговым выводом, вытекающим из продуманного и цельного взгляда на мир. Она венчает определенную метафизику, антропологию и этику человеческого существования. Рассмотренные в самых общих чертах, эти мировоззренческие пред­посылки ненасилия состоят в следующем.

Метафизика ненасилия исходит из того, что жизнь отдельного человеческого индивида нельзя рассматривать саму по себе, вне связи с миром в целом. За пугающей конечностью жизни индивида скрыт непостижимо бесконечный смысл. Краткий миг земного су­ществования между рождением и смертью — не вся жизнь. Есть еще иное измерение бытия (вечное царство Божие, если говорить на религиозном языке Иисуса). Они связаны между собой таким обра­зом, что скрытая глубина, вечная жизнь в Боге составляют тайну и предназначение видимой, земной жизни. Абсолютное начало жизни Иисус отождествлял с внутренним человеком (на вопрос фарисеев, когда придет Царствие Божие, он ответил: «Царство Божие внутри вас» — Лк. 17: 21). В последующей интеллектуально-духовной исто­рии оно получало другие названия — ноуменального мира, мирового разума, смысла истории, но само усмотрение за внешним человеком человека внутреннего, за дольним горнего, смертным бессмертного стало одним из важнейших основоположений человеческого само­сознания. В основе такого взгляда лежит убеждение, что доброе на­чало жизни есть в то же время ее вечное начало.

Антропология ненасилия основана на предположении, что каж­дый индивид имеет свою долю в Царстве Божием. В каждом из них, а в «последних» (обездоленных, страдающих, убогих, презираемых) даже в большей мере, чем в «первых» (богатых, довольных, сильных, процветающих), представлено то доброе начало, которое составля­ет вечную основу и высший смысл жизни. Никто не отлучен от этого начала. И никто не приобщен к нему столь всесторонне, чтобы в нем уже не было ничего иного. Добро и зло, великое и ничтожное распределены в массе человеческих индивидов таким образом, что в каждом из них представлено и то и другое. Люди взаимно связаны в добре и зле. Каждый человек обладает достоинством. Его жизнь свята, и никто не может покушаться на нее. Каждый человек также ограничен в своем достоинстве. Он не может выступать от имени добра, и никто не имеет права быть судьей другому. Зло (грех) не может так глубоко исковеркать человека, чтобы лишить его права на жизнь. И добро не может так полно завладеть человеком, чтобы он получил право суда над жизнью.

Этика ненасилия ориентирована на бесконечность человеческо­го развития. Каждый индивид имеет отношение к вечной жизни потустороннего мира — он может попасть туда или его могут туда не пустить. Все зависит от самого индивида, его выбора между добром и злом. В ответ на упреки фарисеев, что он делает себя Богом, Иисус ответил словами из древней «Книги хвалений» («Псалтыря»): «Не написано ли в законе вашем: «Я сказал: вы боги»?» (Ин. 10: 34). Нравственный вектор, задаваемый учением Иисуса, нацелен на божественную высоту. Он требует от людей быть совершенными, как совершенен Отец небесный. Иисус — религиозный реформатор, у него — свой язык. В рамках философской этики нельзя, разумеется, принимать его способ выражения в буквальном смысле. Но еще боль­шей ошибкой было бы отбросить рациональное содержание, заклю­ченное в его странных речениях. Задаваемая Иисусом диспозиция человека по отношению к Богу, которую он понимает как диспози­цию сына по отношению к отцу, является специфической формой выражения и обоснования этического максимализма, абсолютности моральных притязаний человека. При таком подходе сама конеч­ность земной жизни получает объяснение и оправдание в бесконеч­ности внутреннего самосовершенствования. Более того, ее можно понять как настоятельное требование такого самосовершенство­вания.

Непротивление злу (ненасилие) — основа жизнеучения Иисуса, конкретный путь, двигаясь по которому человек только и может под­нять себя на божественную высоту. Иисус прямо говорит, что имен­но тогда, когда человек не отвечает злом на зло, любит врагов своих, он уподобляется небесному Отцу, который «повелевает солнцу свое­му восходить и над добрыми и над злыми и посылает дождь на пра­ведных и неправедных» (Мф. 5: 45).

Основной заповедью Иисус считал любовь к Богу и ближнему. Его этика поэтому традиционно считается этикой любви. Однако принцип любви наполняется определенным, вполне проверяемым нормативным содержанием и становится действенным поведен­ческим каноном тогда, когда он уточняется как ненасилие. Ненаси­лие — не просто предельный случай любви («любовь к врагам»), ее испытание. Оно является такой конкретизацией принципа любви, которая придает последнему прямой смысл, страхует от лицемер­но-демагогических искажений. Эту связь хорошо выявил и логичес­ки последовательно развернул Л.Н. Толстой.

Рассуждения Толстого по данному вопросу можно резюмировать в следующих положениях. 1) Существует некое абсолютное начало жизни, которое мы именуем Богом, к такому выводу подводят, с одной стороны, разум, познающий свой собственный предел («К не­сомненности знания бесконечного числа я приведен сложением;

к несомненности знания Бога я приведен вопросом: откуда я?»¹ (¹ Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 23. С. 132)), а с другой — реальный опыт жизни, который оказывается разрушительным тогда, когда человек живет так, как если бы не было Бога. 2) Человек может знать, что Бог есть, но он в принципе не может знать, что он есть. Всякие содержательные утверждения о Боге ло­гически незаконны, так как само понятие Бога есть обозначение того, что человеческий разум в принципе не может знать. 3) Поня­тие Бога задает правильный порядок ценностей в мире. В поисках смысла жизни, который не уничтожается вместе с его индивидуаль­ной жизнью, человек неизбежно обращается к Богу как абсолютному началу жизни. Человек связан с Богом наподобие того, как сын свя­зан с отцом. Сын не может полностью постичь смысл воли отца, хотя именно в ней заключено его благо. Но тем не менее он дол­жен следовать этой воле. «Отец любит сына» (Ин. 5: 21). Хороший сын — сын, который живет не своей волей, а волей отца. Сын любит себя тем, что он любит отца. Точно таким же должно быть отноше­ние человека к Богу. Человек правильно живет, правильно действует тогда, когда он живет и действует не так, как он сам хочет, а так, как хочет Бог. «Не как я хочу, но как ты» (Мф. 26: 39), «не моя воля, но твоя да будет» (Лк. 22: 42), — говорит Иисус в ночь перед арес­том в ожидании мучительной и позорной смерти. 4) Не как я хочу, а как ты хочешь — эта общая формула отношения человека к Богу есть одновременно формула любви. Любовь, собственно, и состоит в том, чтобы охотно следовать воле другого, чтобы собственное благо находить в благе того, кого любишь. Но какой разумный смысл может заключаться в требовании действовать так, как хочет Бог, если мы не знаем (и по определению не можем знать), чего он хочет? 5) Любовь к Богу может быть только ограничением деятельности человека, но не ее позитивным содержанием. Соответственно в фор­муле любви вся содержательная нагрузка падает на первую ее поло­вину: «не как я хочу». У человека нет другого способа действенно и безошибочно обнаружить свою любовь к Богу, кроме как отказать­ся действовать так, как если бы он сам был Богом. 6) Любовь к Богу, Выраженная в негативной форме, как ограничение деятельности есть ненасилие, непротивление злу. В самом деле, что такое наси­лие? По совершенно точному и строгому определению (уже приво­дившемуся нами ранее) практиковать насилие означает «делать то, чего не хочет тот, над которым совершается насилие»¹ (¹ Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 28. С. 190-191). Формула насилия гласит: не как он хочет, а как я хочу. Она прямо противо­положна формуле любви. Поэтому, отказываясь совершать насилие, человек обнаруживает любовь к Богу в той единственной достовер­ной форме, которая ему доступна.

Термин ненасилия (ненасилие, т.е. отрицание насилия, такова же структура этого термина в английском — nonviolence и в немец­ком — Gewaltlosigkeit языках) был образован по аналогии с древнеиндийским термином «ахимса», игравшим важную роль в религии и философии джайнизма, учении Будды. М. Ганди считал, что он неудачен, так как не передает активного и созидательного начала, свойственного ненасилию. И заменил его термином «сатьяграха», означавшим в буквальном переводе «твердость в истине». Многие европейские приверженцы философии ненасилия также склонны считать термин «ненасилие» неадекватным. Однако следует заме­тить, что он имеет свои несомненные преимущества — является более строгим, чем неопределенное «путь любви» и т.п. Кроме того, термин «ненасилие» точен в том отношении, что мораль в данном случае ограничивается единственным запретом, открывая тем самым простор многообразию конкретных позитивных решений.