799) И другие пользовались устной традицией без колебаний и

сомнений.

Тот факт, что историк всегда получал описание прошлого от

кого-то, кто передавал его с конкретной целью, определяло также

характер отношений между историографом и политическим или

религиозным институтом (если можно отделить их друга от друга).

Поэтому историк оказывался в полной зависимости от этих

институтов, если только хотел описывать то, чего сам не видел и не

мог видеть.

Именно от них историограф находился в наибольшей

зависимости, особенно тогда, когда описывал события отдаленного

прошлого, или же тогда, когда учреждение было единственным, кто

располагал необходимыми описаниями прошлого.

Описывая же события, современником которых он был,

историограф обладал относительной самостоятельностью,

ограниченной его собственным социальным положением и

положением в институциональной системе, но все же большей, чем то__положение, в котором он находился, если он углублялся в отдаленное

прошлое.

Это вытекало из следующего факта: прошлое не было для

человека средневековья только тем, что миновало, но было своего

рода очагом решений, сохраняющих длительную актуальность и

действующих по-прежнему образцов поведения. Для сознания,

которое считало каждое произведение человеческих рук однозначно

определенным через его происхождение, прошлое было изменением

времени гораздо более важным, чем современность, поскольку

представляла ее как бы идеальное (мерило), решало то, какой должна

быть современность.

Поэтому для историографа его зависимость от социального

института-политического или религиозного – была особенно значимой

тогда, когда он занимался описанием прошлых событий. Ситуация

стала меняться только в XIII в. Сказанное выше вовсе не означает

того, что содержание того пересказа событий, которым пользовались

средневековые историографы, был безразличным для них Исидор

Севильский (ок. 560 – 636) в своей «Этимологии» отмечал, что

история отличается от риторики и от басен, а баснями историографы

считали все то, что противоречит природе (см. Боэция (ок. 480 – 524),

комментатора Беды и др.). Поэтому Павел Диакон в своей «Истории

лангобардов» называл басней легенду о том, будто бы название этого

германского народа связано с восклицанием древнегерманского

верховного бога Вотана в адрес их предков винилов: «Что за длинные

бороды!»

Раннесредневековые историографы прибегали к определенным

критическим процедурам, однако, при этом чаще всего

предполагалось, что описание события как объект критики должно

быть доступным историку. Если он имел дело с высказываниями двух

авторитетов, предпочтение оказывалось тому из них, кто вызывал

большее доверие.

В период средневековья историческая истина понималась иначе,

чем в наше время. Историограф считал познаваемым описание

прошлого только через передаваемое ему сообщение, которое было

для него полностью недоступным, и поэтому его интересовала

достоверность автора или гаранта сообщения, а не истинность его

слов.

В своем представлении историограф был зеркалом распространенных представлений о событиях. Он действовал, будучи

убежденным, в том, что если даже эти представления противоречат

друг другу, тем не менее, их приводить необходимо, поскольку

зеркало не виновато в том, что отражает различные изъяны облика,

глядящего в него человека.

Высокая оценка повествовательных свидетельств о прошлом

приводило в тот период к стиранию границы между историографией и

литературой, в частности, между историографией и эпосом.

8. В XIV – XV вв., в период Возрождения слепое доверие к

освященным традицией представлениям стало слабеть. Гуманисты

продолжили античную традицию, извлекая исправный текст из-под

груды искажений и прибавлений. Комплекс приемов подобного

извлечения текста (текстология) вырабатывался в связи с

потребностью традиционной европейской культуры (еще со времен

античности) в чтении книг великих авторов. Подобные книги

неоднократно перечитывали, в поисках потаенного смысла. На этой

основе накапливались искусство понимания и толкования текстов

классической древности и Библии, или экзегетика (герменевтика),

умение отличать подлинники от подделок, судить о ценности

произведения и особенностях авторского стиля. На материале

филологии складывались обращение к авторству как способу

понимания произведения.

В период Возрождения оформлялась идея личного авторства,

авторского права на труды, признание личного вклада писателя и

ученого в литературу и науку, на закрепление имени автора как

варианта личного клейма мастера.

Историографы перестали соединять с древним текстом чужие

примечания к нему, гипотетические вставки на места пробелов. Это

содействовало четкому отделению современных толкований от

древних сообщений.

Возникло деление исторических сочинений на исторические

источники и исторические пособия. К первым стали относить только

первичные изложения данных ответственными, знающими людьми. В

этот ряд стали относить произведения древних авторов,

средневековых хронистов, старые документы и т.д., а также поздние

списки и вставки таких пересказов в более поздних сочинениях, если

более ранние из дошедших до историографов звеньев передачи

древнего сообщения были утрачены. Все остальные пересказы предшествовавших по времени

сообщений стали считаться историческими пособиями, меняющими

информацию источников. В период Возрождения историческими

пособиями стали считаться такие сочинения, в которых давались

авторские характеристики событий, известных по источникам, оценки

этих событий, освещение причин и следствий описанных в источниках

явлений, выведение определенных положений.

В период Возрождения возникает и понятие об исторической

критике источников, филологическом анахронизме и атрибуции

текстов источников, в том числе, об определении времени, места и

авторства источника. Венцом этого стало «Рассуждение о

продолжительности так называемой дарственной грамоты

Константина» Лоренцо де ла Валлы (1407 –1457). Этот

церковнослужитель был гуманистом и исследовал грамоту, согласно

которой римский император Константин (306 – 337) будто бы

предоставил светскую власть папе Сильвестру І над западной частью

империи, в том числе над Италией. На эту грамоту ссылались римские

папы в своей борьбе с императорами за первенство в Священной

Римской империи.

Л. де ла Валла доказал, что грамота не могла быть составлена в