Академия

Педагогических

Наук

СССР

С. Л. Рубинштейн

Основы

общей психологии

В двух томах

Том II

Москва

«Педагогика»

1989

ББК88

Р 82

Печатается по рекомендации

Президиума Академии педагогических наук СССР

Составители,

авторы комментариев и послесловия:

К. А. АБУЛЬХАНОВА-СЛАВСКАЯ, А. В. БРУШЛИНСКИЙ

Сверка цитат, фактологии, уточнение библиографических ссылок, именной

и предметный указатели — Т. А. РЕБЕКО

Рубинштейн С. Л.

Р 82Основы общей психологии: В 2т. Т. II.—М.: Пе­дагогика, 1989.—328с.—(Труды д. чл. и чл.-кор. АПН СССР).

3 руб.

1SВN5-7155-0180-6(Т.2)

1SВN 5-7155-0112-1

Во втором тоне фундаментального труда выдающегося советского психолога исследуются проблемы эмоций, воли, действия и деятельности, личности и ее направленности, влияния этой направленности на жизненный путь индивида. Прослеживая творческую эволюцию С. Л. Рубинштейна, составители этой книги используют обширный архивный материал из его наследия.

В этом томе содержится статья, раскрывающая современное значение труда С. Л. Рубинштейна, приводится список его публикаций.

Для психологов, педагогов, философов.

4303000000(0303050000)–053

Р —————————————————— 37-89 ББК88

005(01)-89

1SВN5-7155-0180-6(Т.2)

1SВN 5-7155-0112-1

©Издательство «Педагогика», 1989 г.

Часть

четвертая

Введение

Осознавшая свой предмет и понявшая свои задачи психология никак не может замкнуться на изучении психических функций и процессов; она не может не включить в поле своего изучения поведение, деятельность. Преодоление пассивной созерцательности, господствовавшей до сих пор в психологии сознания, составляет одну из важ­нейших и актуальнейших задач нашей психо­логии. Психика, сознание формируются в дея­тельности, в поведении, и лишь через по­ведение, через деятельность они объективно по­знаются. Таким образом, деятельность, поведе­ние неизбежно включаются в круг психоло­гического изучения. Это, однако, не значит, что поведение, деятельность человека в целом явля­ются предметом психологии. Деятельность чело­века — сложное явление. Различные стороны ее изучаются разными науками: ее общественная сущность является предметом общественных наук, физиологические механизмы — предметом физио­логии; психология изучает психическую сторону деятельности.

Человек — не пассивное созерцательное су­щество, а существо действенное, и изучать его, поэтому нужно в свойственной ему актив­ности. Поведенческая психология, выдвинув эту проблему, исказила и скомпрометировала ее тем, что попыталась, с одной стороны, превратить дей­ствие целиком в предмет психологии, с другой — упразднить психику в ее качественном своеоб­разии. Задача же заключается в том, чтобы, не превращая действие и деятельность в психоло­гическое образование, разработать подлинную психологию действия. Только построение такой подлинной психологии поведения будет действительным, положительным преодолением поведенческой пси­хологии.

Разработка психологии поведения является актуальнейшей зада­чей передовой научной мысли в области психологии. Анализ психических механизмов деятельности приводит к функциям и про­цессам, которые уже были предметом нашего изучения. Однако это не значит, что психологический анализ деятельности целиком сводит­ся к изучению функций и процессов и исчерпывается ими. Деятель­ность выражает конкретное отношение человека к действитель­ности, в котором реально выявляются свойства личности, имею­щие более комплексный характер, чем функции и аналитически выде­ленные процессы. Психологическое изучение деятельности, включая в себя изучение функций и процессов как необходимый и сущест­венный психологический компонент, открывает, поэтому новый, более синтетический план психологического исследования, отличный от то­го, в котором протекает изучение функций.

Психологический анализ игры, например, приводит к выявлению в ней роли воображения, мышления, воли. Но психология воображения плюс психология мышления, воли и т. д. не дают в сумме, в совокупности ни игры как особого типа реальной деятельности, ни даже психологии игры. Поэтому не только сама игра, но и психология игры не сводится к изучению тех или иных функций или процессов. В игре, как и в каждом виде деятель­ности, находит себе выражение специфическая направленность лич­ности, ее отношение к окружающему, подчиняющее себе все частные психологические проявления и функции. При этом в сложном взаимо­действии психических функций и деятельности определяющим, веду­щим является вид или тип конкретной деятельности, а не абстракт­но взятые психические функции. Конечно, и отношение человека к действительности, выражающееся в его деятельности, зависит от его психических процессов, от его мышления и прочее, но еще суще­ственнее зависимость его мышления, воображения, чувств и т. д. от его деятельности. Конкретное, действенное отношение личности к ок­ружающему существенно обусловливает и направляет работу пси­хических функций и процессов. И в развитии ведущее значение принадлежит не формированию отдельных функций и процессов са­мих по себе, а развитию, перестройке, изменению основного типа дея­тельности (игра. учение, труд), которые влекут за собой перестройку функций или процессов, в свою очередь, конечно, определяясь ими. Таким образом, психологический план более конкретных, проявляющихся в деятельности отношений личности к окружаю­щему, к которому мы в ходе изучения подходим позже, по су­ществу является более глубоким, фундаментальным и в этом смыс­ле первичным.

Специфическая особенность человеческой деятельности заключается в том, что она сознательна и целенаправленна. В ней и через нее человек реализует свои цели, объективирует свои замыслы и идеи в преобразуемой им действительности. Вместе с тем объектив­ное содержание предметов, которыми он оперирует, и обществен­ной жизни, в которую он своей деятельностью включается, входит определяющим началом в психику индивида. Значение деятельности в том прежде всего и заключается, что в ней и через нее устанавли­вается действенная связь между человеком и миром, благодаря кото­рой бытие выступает как реальное единство и взаимопроникнове­ние субъекта и объекта.

В процессе воздействия субъекта на объект преодолевается ограниченность данного и раскрывается истинное, существенное и объективное, содержание бытия. Вместе с тем в деятельности и через деятельность индивид реализует и утверждает себя как субъект, как личность: как субъект — в своем отношении к объектам, им порож­денным, как личность — в своем отношении к другим людям, на кото­рых он в своей деятельности воздействует и с которыми он через нее вступает в контакт. В деятельности, осуществляя которую человек совершает свой жизненный путь, все психические свойства личности не только проявляются, но и формируются. Поэтому психологическая проблематика многообразно связана с изучением деятельности.

Специфическая психологическая проблематика самой деятельнос­ти как таковой и действия как «единицы» деятельности связана прежде всего с вопросом о целях и мотивах человеческой деятельнос­ти, о ее внутреннем смысловом содержании и его строении. Предметы, существующие в окружающем человека мире или подлежащие реализации в нем, становятся целями человеческой деятельности через соотношение с ее мотивами; с другой стороны, переживания человека становятся мотивами человеческой деятельности через со­отношение с целями, которые он себе ставит. Соотношение одних и других определяет отправные и конечные точки человеческих действий, а условия, в которых они совершаются в соотношении с целями, определяют способы их осуществления — отдельные опе­рации, которые входят в их состав. Необходимость нахождения отвечающих условиям способов их осуществления превращает дейст­вие в решение задачи. Предметный результат действия определяет его объективное значение. В контексте различных конкретных об­щественных ситуаций одно и то же действие может приобрести объективно различный общественный смысл. В контексте целей и мотивов действующего субъекта оно приобретает для него тот или иной личностный смысл, определяющий внутреннее смысловое содержание действия, которое не всегда совпадает с его объектив­ным значением, хотя и не может быть оторвано от него.

В действиях людей и их деятельности раскрывается при этом двойной план.

Каждое действие и деятельность человека в целом — это прежде всего воздействие, изменение действительности. Она заключает в себе отношение индивида как субъекта к объекту, который эта деятель­ность порождает, объективируясь в продуктах материальной и духов­ной культуры.

Но всякая вещь или объект, порожденные человеком, включаются в общественные отношения. Через посредство вещей человек соотно­сится с человеком и включается в межлюдские отношения. Поэтому действия человека и его деятельность в целом — это не только воз­действие, изменение мира и порождение тех или иных объектов, но и общественный акт или отношение в специфическом смысле этого слова. Поэтому деятельность — это не внешнее делание, а позиция — по отношению к людям, к обществу, которую человек всем своим существом, в деятельности проявляющимся и формирующим­ся, утверждает. И особенно важным в мотивации деятельности яв­ляется именно ее общественное содержание, точнее — выражающе­еся в его мотивах отношение человека к идеологии, к нормам права и нравственности. На отношение человека к вещам, таким образом, накладываются и с ним переплетаются отношения человека к другим людям, к обществу. Значение, которое резуль­таты действий человека, направленных на ту или иную предмет­ную цель, приобретают для него в общественно-организованной жизни, построенной на разделении труда, зависит от значения их для общества. Поэтому центр тяжести в мотивации человеческих дейст­вий естественно в той или иной мере переключается из сферы вещной, предметной в план личностно-общественных отношений, осуществляющихся при посредстве первых и от них неотрывных.

В любой деятельности, в каждом действии человека эта сторона в какой-то мере представлена. И это обстоятельство имеет существен­ное значение в мотивации человеческой деятельности. В некоторых случаях эта сторона приобретает в действиях человека основное, ве­дущее значение. Тогда деятельность человека приобретает новый спе­цифический аспект. Она становится поведением в том особом смысле, который это слово имеет, когда по-русски говорят о поведении чело­века. Оно коренным образом отлично от «поведения» как термина бихевиористской психологии, сохраняющегося в этом значении в зоопсихологии. Поведение человека заключает в себе в качестве определяющего момента отношение к моральным нормам. Самым существенным в нем является общественное, идеологическое, мо­ральное содержание. «Единицей» поведения является поступок, как «единицей» деятельности вообще — действие. Поступком в подлин­ном смысле слова является не всякое действие человека, а лишь та­кое, в котором ведущее значение имеет сознательное отношение чело­века к другим людям, к общему, к нормам общественной морали. По­скольку определяющим в поступке является его идеологическое со­держание, поступок до такой степени не сводится лишь к внешнему действованию, что в некоторых случаях воздержание от участия в каком-нибудь действии само может быть поступком

со значительным резонансом, если оно выявляет позицию, отношение человека к окружающему.

В поступках, в действиях людей их отношение к окружающему не только выражается, но и формируется: действие выражает отноше­ние, но и обратно — действие формирует отношение. Когда я дей­ственно участвую в каком-нибудь деле, включаясь в его осуществле­ние собственными делами, оно становится моим, его идейное содержа­ние в ходе этой деятельности включается определяющим началом в мое сознание; это изменяет мое отношение к нему и в каком-то от­ношении меня самого. В этом источник огромного воспитательного значения действенного включения человека в дело, имеющее идейное содержание.

Когда советские колхозники включались в сбор средств на обо­рону страны¹, их организованное включение в это народное дело яви­лось мероприятием не только финансовым, но и идейно-воспитатель­ным: дело обороны страны для всех добровольно включившихся в сборы стало в результате этого включения их собственным делом в значительно большей мере, чем это было до того. Учет формирую­щего, воспитательного воздействия на человека, включения его в об­щественное дело — существенный момент педагогики высокого стиля и государственного масштаба.

В организованном обществе общественная мораль и право обычно нормируют поведение людей, их поступки, исходя из общественного значения их объективного содержания. Общественные нормы фикси­руют поступки в их внешнем объективном проявлении, потому что именно с предметным результатом действия связано обычно его объ­ективное моральное значение. Но внутреннее отношение индивида к так фиксированному поступку может быть различным даже тогда, когда индивид совершает этот поступок, а не уклоняется от него под влиянием каких-либо узколичностных мотивов.

Человек может, во-первых, совершить моральный по своему объективному значению поступок вовсе не по моральным мотивам, а в каких-либо иных целях (так же как, с другой стороны, иногда движимый субъективно моральными мотивами человек может совер­шить и объективно не нравственный поступок), ошибочно придавая субъективно моральный смысл поступку, который лишен морального значения. Во-вторых, совершая объективно моральный поступок, человек может сделать это, подчиняясь тому, что общест­венно признано как должное, но вопреки основным своим личным устремлениям. Он в данном случае склоняется перед моральной нор­мой, но не возвышается до нее. Она выступает по отношению к нему как чужая внешняя сила, которой он покорно подчиняет свои влече­ния, а не как самое глубокое и интимное выражение его собственно­го существа. Здесь в мотивации человека господствует крайнее расщепление: человек выполняет свой долг, но действует вопреки своему влечению. Наконец, осуществление поступка, заключающее в себе определенное моральное содержание, может быть для человека и осознаваемым им долгом, и вместе с тем непосредственно испыты­ваемой потребностью — когда общественно значимое становится для него и личностно значимым.

Собственно, уже тогда, когда человек переживает нечто- как свой долг, как должное, даже если он при этом испытывает его как нечто противоречащее тому, что его влечет и чего ему хочется, должное в какой-то мере уже определяет его волю, и он этого уже в какой-то мере хочет, даже если ему и хочется чего-то другого. Должное противостоит воле, не включаясь в нее, лишь, поскольку общественно значимое не стало для индивида вместе с тем и личностно значимым и в самой воле первое противостоит второму. Противопоставление общественно и личностно значимого, фактически в тех или иных случаях имеющее место, совсем, однако, не вытекает из их существа и никак не обязательно. Оно имеет место только там, где личностное сведено к одному лишь партикулярно-личностному. Но общественно значимое, отнюдь не растворяясь в партикулярно-личностном, может стать и фактически сплошь и рядом становится вместе с тем личностнозначимым для индивида. Там, где это осуществляется в ре­зультате того, что индивид в своем моральном развитии поднимается над одними лишь партикулярно-личностными интересами и общест­венно значимое становится вместе с тем и личностно значимым для него. тип и содержание мотивации существенно изменяются, изме­няется внутреннее смысловое содержание поступка. Смысл или значе­ние, которое поступок имеет для действующего лица, и объективное общественное значение сходятся или расходятся в зависимости от того, становится ли общественно значимое значимым для личности или противопоставляется личностно значимому для него.

Различное внутреннее отношение индивида к совершаемому им поступку является всегда и различным отношением индивида к нормам, фиксирующим объективное моральное содержание поведе­ния. В одних случаях индивид, совершая моральный поступок, может подчинять свое поведение нормам общественной морали и права как некоей силе, которая как долг противостоит его личному влечению; долг осуществляется вопреки личным влечениям и моти­вам. Для И. Канта именно такое отношение характеризует моральное сознание и моральное поведение как таковое- Между тем выпол­нять должное только потому, что это долг, независимо от того, что это в своем конкретном содержании, — как того требует кантовская мораль,— значит собственно обнаружить полное равнодушие, совершенное безразличие к тому, что морально. Такой моральный формализм встречается иногда в жизни. Но это отнюдь не единствен­ная форма морального сознания. В действительности это лишь один из возможных случаев, и притом такой, который выражает крайнее несовершенство морального сознания личности, склоняющейся перед нравственностью как некоей чуждой ей силой, но не поднимающейся до нее. Общественно значимое противостоит при этом личностно значимому; личностное — это только личное, лишь партикулярно личностное. В таком случае моральный поступок — это поступок, из­вне предписанный и лишь принятый к исполнению, не исходящий соб­ственно от личности и не выражающий ее существа, а совершаемый скорее вопреки влечениям ее природы; поступками, выражающими само существо индивида, представляются лишь те, которые исходят из узколичностных мотивов индивида.

Получившее философское оформление в этике Канта, традицион­ное внешнее противопоставление общественно и личностно значимо­го, морального и природного (которое уходит корнями в христианское представление о радикальном зле человеческой природы) получило своеобразное преломление в психологической трактовке мотивации человеческого поведения. Когда, преодолевая созерцательно-интеллектуалистическую трактовку человеческой психики, как совокупнос­ти ощущений, представлений, идей, психология в начале XX в. выдви­нула динамические тенденции как движущие силы, как мотивы по­ведения, она признала таковыми лишь элементарные органические потребности и чувственные влечения. Моральные факторы, превра­щенные в трансцендентные по отношению к индивиду нормы, в ирреальные ценности, противостоящие процессу реально совершаю­щегося, неизбежно должны были выпасть из сферы реальных мотивов индивида. Эти две внешне друг другу противостоящие концепции, теории, усматривающие реальные мотивы человеческого поведения лишь в чувственных влечениях и органических потреб­ностях, являются друг друга дополняющими коррелятами, исходя­щими из одной и той же противоположности общественно и личностно значимого. Между тем в действительности общественно и личностно значимое не остается в такой внешней противопоставленности. Общественно значимое может превратиться и сплошь и ря­дом превращается в личностно значимое для индивида, не переставая от этого быть общественно значимым. Становясь личностно значи­мым для индивида, общественно значимое порождает в нем динами­ческие тенденции более или менее значительной силы, которыми психология не в праве пренебречь. Не учтя их, нельзя адекватно отразить действительную мотивацию человеческого поведения, по­нять его подлинную природу.

Действенная сила этих тенденций долженствования, возникаю­щих у человека, когда общественно значимое становится и личностно значимым для него, проявилась с изумительной мощью в несметных героических делах советских людей на фронтах Великой Отечествен­ной войны. Подвиг Н. Гастелло, который бросил свой загоревшийся самолет на вражеские цистерны, чтобы уничтожить их, и последовав­шие его примеру Шевчук и И. Черных, 28 панфиловцев, 16 гвардейцев во главе с В. Д. Кочетковым, 12 краснофлотцев во главе с Трушкиным, краснофлотец М. А. Паниках, который, превратившись в пылающий факел, сжег в объявшем его пламени немецкий танк, красноармеец Гладкобородов, собственным телом закрывший амбразуру вражеского дзота, огонь которого не давал двигаться вперед нашей пехоте, и столько других всем памятны. Их подвиги войдут в историю более славные, чем подвиг Винкельрида.¹ Они станут легендарными. Внутренние истоки героического поведения людей раскрываются с потрясающей силой в некоторых из эпизодов, которыми так богата история Великой Отечественной войны. Таков, например, один эпизод Сталинградской эпопеи.

Это было в самые трудные дни обороны Сталинграда. Волга насквозь простре­ливалась немцами. Доставка продовольствия и боеприпасов зажатой тогда в тиски 62-й армии Сталинграда была сопряжена с исключительными трудностями. «Однажды утром в Бекетовку — Кировский район Сталинграда — приплыл плот. Его прибило к берегу, и он спокойно остановился. Жители и красноармейцы бросились к нему и застыли в тяжком молчании: на плоту лежали четыре человека — лейтенант и три бойца. Люди и плот иссечены пулями. Один из четырех был еще жив. Не открывая глаз и не шевелясь, он спросил:

—Который берег?.. Правый?

— Правый, — хором ответили красноармейцы.

— Стало быть, плот на месте, — сказал боец и умер». (Майор В. Величко. Шестьдесят вторая армия//Правда. 1943. 31 янв.)

Вот человек: жизнь уже покидает его, обескровленный мозг затухает;

сознание его мутнеет, он не осознает уже самых элементарных вещей — стоял ли он с плотом на месте или двигался, и если двигался, то в каком направлении его несло; но одна мысль, единственная освещенная точка среди все уже заволакивающей тьмы, держится несокрушимо до самого конца: «Разрешил ли я возложенную на меня задачу? Выполнил ли я свой долг?» И на этой мысли — силой исходящего от нее напряжения — держится и с нею кончается жизнь.

Этот случай не единичный. В эпизодах Великой Отечественной войны имеются и другие, аналогичные. Таков, например, случай с капитаном Яницким. Осколком снаряда ему отрывает левую руку, когда он ведет группу наших самолетов на выполнение ответственного боевого задания. Он продолжает вести самолет одной рукой. Лишь выполнив боевое задание и положив машину на обратный курс, он пере­дает управление штурману и, уже лишаясь сознания, говорит: «Сажать буду сам... Слышишь?» Мысль об ответственности за жизнь товарищей не покидает его и в этот момент. Когда самолет стал делать вираж над аэродромом, летчик, которого штурман не хотел тревожить (он был без сознания), очнулся. «Товарищ Кочетов, почему вы не выполнили приказание?» — тихо, но раздельно сказал он и снова взялся за управление. Группа, как всегда, села образцово. Яницкого без сознания вынесли из кабинки». (Б. Полевой. Небо Сталинграда//Правда. 1942. 8 опт.) И тут, как и там, мысль о долге, об ответственности, о задании — самая прочная мысль в сознании, с нею оно пробуждается и гаснет.

Само единство общественно и личностно значимого, в силу которого нормы общественной морали входят определяющим началом в мотивацию поведения, порождая в психике человека реальные динамические тенденции более или менее значительной действенной силы, может принимать различные формы и разную степень взаимопроникновения.

Именно на этом основывается то различие, которое Г. В. Ф. Гегель усматривал между добродетелью греков и римлян, между αρeτη и virtus. Для римлянина, являющегося, прежде всего гражданином своего великого города, общественные нормы поведения возвышаются над ним, но их содержание все.. же не противостоит ему, поскольку он сам осознает себя и выступает как представитель римской государственности. Ее идеологическое содержание, служащее мотивом его поведения, осознавалось им как его достояние, но все же не как непосредственное выражение его индивидуальности, а лишь постольку, по­скольку сам он является представителем римской государственности. Добро­детель же грека (αρeτη) в героический период греческой истории заключалась в том, что всеобщее моральное и личностное переживалось как непосредственное единство, как целостное и единое выражение его собственной индивидуальности. Усматривая в таком типе мотивации существенную особенность героического характера, Гегель, правильно в принципе отмечая историческую обусловленность внутреннего строя личности общественными отношениями, относил такой героический характер к породившему эпос догражданскому периоду истории. В гражданском обществе, в «благоустроенном правовом государстве», по мнению Гегеля, для него не остается места, поскольку здесь нормы, регулирующие поведение инди­вида, даны индивиду извне. Гегель, правда, вносит в это положение один корректив, замечая, что в эпохи революций, когда рушатся установившиеся устои, снова открывается простор для героической индивидуальности, в которой всеобщее и личностное находятся в непосредственном единстве. Гегель со свойственной ему абсолютизацией государства изменяет здесь своей диалектике. Он недооценивает того, что борьба между передовым, только еще нарождающимся в общественном сознании индивида и по существу уже отжившим и отмирающим, хотя и прочно укоренившимся в позитивном праве и расхожей морали, проходит через всю историю общества, принимая лишь более открытые и острые формы в периоды общественных кризисов — гражданских войн и революций. То обстоятельство, что нормы поведения индивида даны ему как закрепленные во вне положения и силы, с которыми он должен считаться, с одной стороны, ограничивает непосредственность и спон­танность его морального сознания и поведения. Но вместе с тем оно открывает для этой непосредственности и спонтанности нравственного сознания личности новую сферу действия. Поскольку в борьбе с так называемым позитивным правом и расхожей моралью опережающий общество индивид иногда прокладывает дорогу для нового права и новой, передовой нравственности, отжившее уже госу­дарство оказывается чем-то партикулярным, связанным с особенностями отжившего строя, пришедшим в разлад с истинным, передовым, моральным, всеобщим, а индивид, отдельная личность выступает как единство личностного и всеобщего.(Здесь с особенной отчетливостью выявляется неправомерность противопоставления личностного и всеобщего.) Поэтому и в «благоустроенном правовом государстве» оста­ется место—и дело—для «героической индивидуальности», у которой всеобщее моральное содержание является непосредственным источником (мотивом) личного поведения, и мотивы личности имеют всеобщее, а не партикулярно личностное значение. Поэтому то, что Гегель внешне противопоставлял, относя к различным эпохам истории, выступает в борьбе противоречивых тенденций и в рамках одной и той же эпохи.

Психология обычно проходит мимо всех этих вопросов. Но понять мотивацию человеческого поведения вне этих сложных взаимоотно­шений личности, ее сознания и идеологии невозможно. Поэтому психология при рассмотрении мотивации поведения должна включить их в это рассмотрение.