2. Биотехнологическая революция,

ее социальные и антропологические следствия.

Второй составляющей постиндустриальной цивилизационной революции является биотехнологическая революция. Вообще говоря, последняя взаимосвязана с информационной революцией. Во-первых, она также знаменует собой скачок в количестве и качестве информации, в уровне развития научных знаний (молекулярная биология, генетика, медицина и т. д.). Во-вторых, эта революция также тесно связана с развитием информационной техники. Действительно, расшифровка генома человека, при которой надо оперировать десятками тысяч генов, тремя миллиардами их составляющих нуклеотидов, невозможна без развития микроэлектроники, без новейших компьютеров.

С другой стороны, поскольку генетика и генная инженерия исследуют и решают проблемы декодирования, управления и перепрограммирования кодов живой материи, эти отрасли знаний и технических применений развивают саму информатику. Кодирующие, декодирующие, комбинирующие возможности ДНК начинают работать в качестве материальной базы вычислений. Ныне логика биологии (способность к самозарождению непрограммированных связных последовательностей) все чаще вводится в электронные машины. Взаимосвязь микроэлектроники и генетики, биологии и информатики становится все более тесной. Не случайно эти две революции — информационная и биотехнологическая — идут как бы рука об руку и начались они примерно в одно и то же время, с середины ХХ века.

Но, подчеркивая родство биотехнологической революции с информационной, необходимо отметить особое место биотехнологической революции в истории человечества. Биотехнологическая революция имеет фундаментальное значение, она придает постиндустриальной цивилизации не только информационный, но и биогенный облик, в силу чего будущая цивилизация по праву может быть названа информационно-биогенной.

Фундаментальность биотехнологической революции сродни фундаментальности неолитической революции. Если с неолитической революции начались искусственное производство продукта и искусственное управление выращиванием растений и животных, то биотехнологическая революция означает начало искусственного воспроизводства и производства биологических структур самого человека. Энтони Гидденс в работе «Последствия модернити» пишет: «В сфере биотехнологии технические достижения затрагивают саму нашу физическую конституцию, точно так же, как и естественную среду, в которой мы живем»¹. Ученые-естественники едины во мнении, что XXI век будет веком биологии и полного расцвета генетической революции. Вполне возможно, что человеческая цивилизация пойдет по такому пути, что тип производства будущего, оставаясь информационным, приобретет облик биологического типа производства.

Сущность этого типа производства будут выражать следующие характеристики. Во-первых, центр тяжести производства будет смещаться к оперированию биологическими процессами. Овладев генетическими законами, люди будут искусственно выводить новые сорта растений и породы животных, производить эффективные лекарства, искусственно управлять развитием человека как биологического существа. Во-вторых, и остальные сферы производства будут все больше приобретать черты биологических процессов. Это будут отрасли производства, построенные на принципах целостности, замкнутости циклов, почти полного рециклирования, почти полного метаболизма вещества и энергии, т. е. почти полной утилизации производственных отходов.

Вероятно, возможны и другие пути развития цивилизации, когда центр тяжести эволюции сместится в направлении развития небиологического искусственного интеллекта и киборгизации, и основными методами технологии, в том числе и по отношению к человеку, станут не биологические, а химические, микрофизические, радиационные, электронно-информационные и т. д. Тем не менее сейчас биотехнологическая революция, опирающаяся прежде всего на биологические законы, набирает силу.

Сердцевиной биотехнологической революции¹ является генетическая революция. Появление генетики, генной инженерии, других областей молекулярной биологии обусловлено не только самими законами развития науки и техники, но и очевидными вызовами, которые встали перед человечеством. Это и нарастание в мире количества врожденных болезней, и ухудшение здоровья людей в связи с экологическими загрязнениями, и резкое снижение рождаемости в некоторых развитых странах мира, и обострение в мире продовольственной проблемы в связи с ростом населения и истощением земель и других пищевых ресурсов.

Генетическая революция, как уже упоминалось, началась с середины ХХ века, с момента, когда в 1953 году будущие лауреаты Нобелевской премии Уотсон и Крик расшифровали молекулу ДНК (дезоксирибонуклеиновой кислоты), которая является носителем наследственной информации у всего живого. Обнаружены были два чудодейственных свойства этой молекулы. Во-первых, эта молекула гораздо длиннее молекулы белка, она может нести в себе несколько тысяч генов. Поскольку в гене, состоящем и десятков тысяч нуклеотидов (специфических химических веществ), порядок следования нуклеотидов представляет собой информацию о порядке следования аминокислот в белке (т. е. информацию о структуре белка), то длинная молекула ДНК хранит информацию о структуре многих тысяч белков. Важно также, что в молекулах ДНК есть дискретные элементы, которые можно отделить друг от друга и перекомбинировать заново. Во-вторых, свойством молекулы ДНК является способность к удвоению, к самовоспроизводству своей структуры. Из свободных нуклеотидов формируется новая цепь, в точности копирующая первоначальную. Поэтому все клетки организма имеют один и тот же набор генов. Происходит штамповка клеток на основе одной и той же генетической матрицы.

Овладение этими двумя свойствами молекулы ДНК и позволило появиться такому технологическому чуду, как генная инженерия. Если научиться осуществлять перекомбинацию генов и нуклеотидов в них на уровне зародышевой клетки, то можно вылечить человека от болезней или изменить к лучшему весь его организм. Большие возможности открываются и для ремонта клеток на локальном уровне. Можно исправить часть клеток тех или иных тканей организма, ввести исправленный материал обратно, и за счет редупликации оздоровленные клетки будут умножаться, оздоровляя весь орган. Генная инженерия уже сегодня достигла впечатляющих успехов. Академик Спирин писал в 1998 году: «Теперь можно разрезать ДНК, склеивать с любыми другими кусочками ДНК. Мы можем вставлять комбинации разных, в том числе искусственно созданных генов». Ему вторит доктор Роберт Хейнз (из Йоркского университета в Торонто): «Сегодня в лабораторных пробирках гены можно идентифицировать, измерять, пересчитывать, проводить с ними манипуляции, копировать и вызывать мутации, их также можно перебрасывать из клетки в клетку и даже заставить преодолеть видовой барьер», т. е. перебрасывать из клетки одного вида в клетку другого.

На основе генной инженерии в кратчайшие сроки, без десятилетий селекции можно получать новые необычайно урожайные сорта растений, в генетический аппарат которых встроены гены, позволяющие защититься от вредителей, новые породы рыб и животных, дающих много мяса и молока. Правда, измененные таким образом растения и животные демонстрируют всю двойственность цивилизационного развития, все опасности для человека, которые несет с собой искусственное манипулирование естественно-природной материей. Некоторые продукты нового искусственного растительного мира могут сводить на нет действие антибиотиков в процессе лечения болезней, мясо быстрорастущих свиней тоже не безвредно, ибо боров, которому введен ген гормона роста, болеет язвой желудка, артритом, дерматитом и т. п.

Но особо важно проанализировать те результаты генетической революции и те последствия этих результатов, которые имеют отношение к человеку, к непосредственному генетическому вмешательству в человеческий организм. В ближайшие годы будет завершен грандиозный проект создания человеческого генома. Создав карту генома человека, наука будет знать расположение всех десятков тысяч человеческих генов и трех миллиардов нуклеотидов. На основе этой карты будут известны нормальные и патологические варианты всех человеческих генов, что позволит лечить 4 тысячи наследственных болезней, включая такие, как рак, диабет, аллергия, ревматизм, гипертония, некоторые формы сердечных заболеваний и т. д. Диагноз этих болезней будет устанавливаться на основе генетического анализа крови.

Но уже сегодня генетики могут распознавать до 200 наследственных болезней. И это означает, что уже сегодня мы вошли в первую фазу генетической революции, когда становится возможной генетическая диагностика. Но генетическая революция имеет три ступени своего развития: первая фаза — генетическая диагностика; вторая фаза — генетическая диагностика и генетическая терапия; третья фаза добавляет к первым двум совокупностям генетических технологий технологии генетического совершенствования человека. Такая стадиальность развертывания генетической революции имеет серьезные социальные и антропологические последствия.

Особенно трудную ситуацию создает первая фаза. Возникает ситуация, когда медицина уже может диагностировать генетические болезни, но еще не может их лечить. Это обстоятельство выливается в целую драму с тяжелыми социально-правовыми, этическими и другими коллизиями. Дело в том, что некоторые болезни, предсказанные при тестировании родившегося ребенка или даже на пренатальном, предродовом этапе, могут развиваться где-то в возрасте от 30 до 50 лет. Излечить эти болезни пока нельзя, но информация об этих болезнях уже будет получена. В этих условиях информация о результатах генетической диагностики того или иного человека может быть использована определенными органами. Фирмы и учреждения по найму могут отказывать этим людям в предоставлении тех или иных видов работы, страховые компании ужесточать для них условия страхования и т. д. В судах США рассматривается уже немало судебных исков граждан, которые требуют защиты от генетической дискриминации. Так, компания Джонсон Контролс отказала в работе женщине с двумя Х хромосомами на том основании, что в случае беременности на ее здоровье скажется небольшая примесь свинца в воздухе, которая неизбежна на этом предприятии. Для женщин, не обладающих таким генетическим свойством, эта ситуация была бы безопасна. Другой иск связан с тем, что один негр, желающий поступить в летное училище, получил отказ на основании того, что у него был дефективный ген. В этом гене из 574 нуклеотидов два нуклеотида были не те, что обуславливало опасность серповидно-клеточной анемии, т. е. того, что эритроциты, красные кровяные тельца, ответственные за перенос кислорода, будут не дисковидной, а серповидной формы. Правда, у этого негра опасности по существу не было, ибо вторая цепочка генов — от второго родителя — была нормальной, и в данном случае действительно имел место факт дискриминации.

В ситуации, когда становится возможным генетическое тестирование населения, кроме проблемы конфиденциальности генетической информации, возможности использования этой информации государственными органами и фирмами, возникает масса и других социальных, юридических, этических, антропологических проблем. Возникает, например, проблема, связанная с альтернативой, проводить ли необходимое для выявления носителей врожденных заболеваний скринирование населения добровольно или сделать его юридически обязательным. Появляется возможность всякого рода евгенических мероприятий, нарушающих права человека, в частности, возможность государственного регулирования брачных отношений, деторождения и т. д. В связи с возможностью массовой пренатальной генетической диагностики и ранних безболезненных абортов кое у кого может возникнуть искушение почистить генофонд нации. И это действительно уже технологически можно сделать. Но ведь абсолютно генетически здоровых людей нет, и при таком подходе, осуществив пренатальное тестирование, любому внутриутробному плоду можно запретить появление на свет.

На первом этапе генетической революции обостряются и проблемы, связанные с такими социальными ценностями, как равенство и справедливость. Даже за генетическую диагностику врожденных болезней надо платить очень дорого. Так, тест, определяющий наличие или отсутствие болезни Хантингтона, стоит 8 тыс. долларов. Естественно, такая диагностика не для бедных.

Серьезной антропологической проблемой является то, что люди, у которых при генетической диагностике выявляются тяжелые наследственные болезни, которыми они заболеют в зрелом возрасте и которые пока невозможно лечить, испытывают сильное экзистенциональное и психическое напряжение. Так, в США каждый четвертый из тех, у кого обнаруживаются симптомы болезни Хантингтона, пытается покончить с собой.

Возникают и серьезные нравственные проблемы, которые становятся неразрешимыми в рамках традиционных нравственных норм. Например, ныне уже изучен тот генетический дефект, который обуславливает хорею Хантингтона. Дефективный ген, обуславливающий эту болезнь, можно выявить уже в период внутриутробного развития ребенка. Другими словами, еще на пренатальном этапе можно определить, что данный человек заболеет этой тяжелой болезнью где-то между сороками и пятьюдесятью годами. Болезнь характеризуется тяжелым умственным расстройством и невладением своим телом. Примерно такая же ситуация с другой болезнью — семейной гиперхолестеринемией. Эта болезнь связана с тяжелым атеросклерозом и гипертонией, причем при гиперхолестеринемии дефективный ген проявляется только у половины его носителей. Возникает ужасная альтернатива — или делать аборт и тем самым лишить человека возможности нормально прожить жизнь до 40 лет, или не делать аборта, зная, что человек в 40 или 50 лет тяжело заболеет, и родные и близкие больного будут долго мучиться с безнадежно больным, не испытывая ничего, кроме постоянного ощущения несчастья.

Таким образом, выбор любого из альтернативных решений (делать аборт или нет) окажется бесчеловечным и безнравственным. Здесь, несомненно, мы сталкиваемся с тем, что может быть названо кризисом этики. Новые биотехнологические технологии (в данном случае технологии генетического тестирования) вынуждают нас поступать бесчеловечно. Возрастает нравственное напряжение у родителей будущих детей в связи с повышением их ответственности за здоровье этих детей. Родители теперь могут знать о генетических дефектах их будущих детей еще до рождения или на пренатальной (дородовой стадии). В США и Израиле зарегистрировано несколько случаев, когда инвалиды, страдающие от тяжелых заболеваний, подавали судебные иски против родителей, которые в свое время не решились на аборт и таким образом обрекли их на безнадежные мучения. А родители, естественно, хотели, чтобы их дети родились и жили.

Таким образом, возникают юридические и нравственные ситуации, которые неразрешимы, ибо любое их разрешение оказывается бесчеловечным. Возникает этика «меньшего зла», которое всякий раз должно определяться конкретно. Возникает конвенциональная и ситуативная этика. Вопрос решают этические комитеты, и их решение всякий раз может касаться только данного единичного случая.

В настоящее время в развитых странах мира генетическая революция уже стоит на пороге своего второго этапа — этапа, когда становится возможной генетическая терапия, т. е. не только диагностирование, но и лечение некоторых генетически обусловленных болезней. Одной из первоначальных форм генетической терапии стало производство препаратов против врожденных недугов методами трансгенеза, т. е. путем пересадки человеческих генов животным. Из организма животных извлекают яйцеклетки, в них включают необходимые человеческие гены, затем яйцеклетки оплодотворяют и полученные эмбрионы имплантируют в организм животных. Таким образом был введен человеческий ген в организм овцы, и овца стала производить вещество, вызывающее свертывание крови, так называемый «фактор 9». Этот продукт вводится потом больным гемофилией наподобие инсулина, и человек может жить без боязни кровотечений. Американская фирма «Ген фарм интернейшл» осуществила опыты по пересадке генов антител человека мышам, чтобы те вырабатывали соответствующие антитела, которые затем, будучи введены в организм больных людей, способствовали бы излечиванию рака, СПИДа, диабета и других болезней. Исследователи-генетики уже вживляют крохотные участки выращенных мышами антител в молекулы человеческого иммунобелка, т. е. иммуно-протеина.

Но эти обнадеживающие эксперименты имеют двойственные последствия, как и все, что несут с собой современные биотехнологии. Существует масса микробов и вирусов, от которых человек отгорожен искусственной стеной цивилизационной защиты, и, следовательно, эти микробы не приспособились преодолевать барьер антител человеческого организма. Мыши же «бегают везде», постоянно сталкиваются с микробами, от которых человек изолирован, и микробы научаются преодолевать защитные барьеры человеческих антител в мышах. Можно себе представить, что может произойти, когда эти «натренированные» на борьбу с антителами человека микроорганизмы «бросятся» на людей.

В начале 90-х годов ХХ века методы генетической терапии стали уже использоваться непосредственно для «ремонта» клеток, сосудов и тканей человеческого организма путем прямого изменения человеческого генетического аппарата. Перенос генетического материала осуществляется с помощью вирусных и других переносчиков либо непосредственно в кровь и ткани человека, либо в лабораторно изолированные клетки больного, которые ему впоследствии пересаживаются. В 1992 году таким образом была вылечена канадская девочка, страдающая инфарктами, так как у нее в печени отсутствовал специальный белок, который должен был связывать вещества, способствующие сужению сосудов и образованию тромбов. У девочки вырезали часть печени, ввели в клетки печени нормальный ген и клетки вживили обратно в печень. Размножаясь, эти клетки обеспечили организм необходимым белком. В США методами генной инженерии уже лечат инфаркты путем введения в то место, где сужается сосуд, специального баллончика с геном, определяющим выработку белка — фактора роста сосудов. Ген, т. е. сложное химическое вещество, из которого он состоит, проникает в окружающие клетки, и после этого начинают расти обводные сосуды. Ныне генетическая терапия получает все более широкое развитие. По данным американских экспертов, доходы мирового рынка генотерапии уже в 2000 г. составили более 2, 5 млрд. долларов.

Но с развитием генотерапии также возникают сложные социальные, этические, антропологические проблемы. Поскольку генетические технологии очень дороги, то их применение может усугублять социальное неравенство, ибо государство не может взять на себя расходы, связанные с лечением бедных. Скажем, родители не имеют возможности лечить генную аномалию у ребенка методами генной инженерии, а если не устранить эту аномалию до 15-летнего возраста, то она может в 40 лет привести к раку. Другими словами, ребенок более состоятельных родителей будет вылечен и будет жить гораздо дольше, чем ребенок бедняков. Возникает ситуация, когда разрыв в уровнях доходов будет выражен в резком разрыве в состоянии здоровья и в продолжительности жизни различных социальных слоев.

Где-то через 10-15 лет в развитых странах станет возможным решение задач третьего этапа генетической революции — этапа генетического совершенствования человека. Это еще в большей степени может усугубить социальное неравенство. Богатые получат возможность приобрести необычно высокий уровень здоровья и необычно развитые способности. Правда, возникает проблема, кто возьмет на себя право определять критерии совершенствования человека. Возможности технологии, реклама и погоня за деньгами биотехнологических и медицинских фирм могут привести к тому, что будут навязываться экзотические критерии типа голубого цвета кожи, который возникает при дефиците редкого фермента¹. Если за критерии брать телесные свойства звезд шоубизнеса и Голливуда, то следование им весьма уменьшит генетическое разнообразие, которое является благом для человечества. Подобное вмешательство искусственного в человеческую природу может привести к серьезным отрицательным антропологическим последствиям. Кроме того, совершенствование может обернуться тем, что те или иные социальные структуры будут направлять усилия генетиков на выведение пород людей с заданными свойствами для эффективного осуществления тех или иных видов труда.

Мы видим, что последствия все расширяющегося искусственного вмешательства в естественные процессы с развитием цивилизации становятся все более многообразными и все менее подлежащими учету.

Рассмотрим некоторые другие области развития биотехнологии, связанные с прогрессом медицины. Эти области медицины опираются на достижения генной инженерии, хотя имеют свои специфические задачи и технологии. Здесь мы также увидим нарастание искусственного вмешательства в естественные процессы биологического развития человека. Кратко рассмотрим антропологические и социальные аспекты таких направлений современной медицины, как прокреативные технологии и трансплантология.

Развитие прокреативных технологий — это продукт прогресса науки и техники, хотя сам этот прогресс стимулируется определенной антропологической необходимостью. Кризис естественного человека в условиях цивилизации и потребность перехода к искусственному естественному человеку потребовал интенсификации искусственности и в области прокреативных процессов. Достаточно сказать, что в мире 20% населения бесплодны, а в России эта цифра достигает 30%. В Германии 15% семей не может иметь детей по медицинским причинам.

Ныне получают все более широкое развитие следующие основные прокреативные технологии: искусственная инсеминация спермой мужа или анонимного донора; оплодотворение вне организма с последующей имплантацией эмбрионов в организм женщины (экстракорпоральное оплодотворение); суррогатное материнство (технология, заключающаяся в том, что яйцеклетка одной женщины оплодотворяется in vitro, т. е. в пробирке, а затем эмбрион имплантируется в матку другой женщины). Следует также назвать технологию клонирования, вырастающую из технологии экстракорпорального оплодотворения, но имеющую самостоятельное развитие и свои специфические социальные и антропологические проблемы.

Искусственная инсеминация, собственно говоря, не является процедурой, обусловленной медицинскими соображениями. В данном случае речь идет отнюдь не о лечении мужа, т. е. о некоторой искусственной помощи, позволяющей реализовать и поддержать естественные задатки и параметры человека, как, например, лекарства поддерживают естественные параметры искусственного естественного человека. Здесь скорее речь идет о «лечении» брака как социального института. Но можно ли поддерживать социальные институты брака и семьи методами из другой, не социальной сферы? Более логичной была бы такая постановка вопроса: необходимо лечить мужа, а не брак, а если вылечить невозможно, то пусть брак распадается. Иначе происходит искажающее воздействие социальности на развитие медицинских технологий. Не случайно, что и социальные последствия такого смешения становятся весьма парадоксальными. Ведь дети, рожденные с использованием генетического материала донора, чтобы не вступать в брак со своими братьями и сестрами, должны будут при приближении к совершеннолетию получать информацию о своем биологическом родителе. Ведь опасность инцеста становится достаточно большой, если иметь в виду, что для получения спермы используются активные, медицински проверенные доноры, которые сдают до пяти образцов спермы в месяц. Возможное число детей у этих доноров оказывается цифрой, приближающейся к сотне. Не случайно Швеция, эта страна репродуктивного туризма, куда женщины ездили за донорским материалом, вынуждена была принять закон, предусматривающий, что человек, достигший 18 лет, может узнать о своем биологическом родителе. Естественно, что этот закон подрывает принцип анонимного донорства и возможности такой прокреативной технологии, как искусственная инсеминация, резко уменьшаются.

Однако раз возникнув, та или иная сложная и эффективная технология, каковы бы ни были причины ее происхождения, находит свои социальные ниши в совершенно неожиданных местах. Технология искусственной инсеминации породила технологию криоконарвации (т. е. замораживания эмбрионов). Таким образом, сперма мужа теперь может быть использована после смерти мужа (речь идет теперь уже о полностью здоровом мужчине). В связи с военными действиями против Ирака в 1991 году часть американских молодых офицеров и солдат, отправляясь на войну, даже не будучи женатыми, сдавали на специальное хранение свою сперму. В случае их гибели или тяжелого увечья их родители с помощью суррогатного материнства могли бы заиметь внука или внучку. Законодатели ряда стран вынуждены были менять законы о наследстве применительно к случаям, когда сперма мужа использовалась бы после смерти мужа.

Рассмотрим антропологические и социальные следствия второго вида прокреативной технологии — экстракорпорального оплодотворения. Эта технология применяется в случае, если женщина не может зачать ребенка, хотя у нее могут образовываться яйцеклетки. В России, например, бесплодием страдают около 3 млн. женщин детородного возраста. Как происходит экстракорпоральное оплодотворение? Мужские и женские гаметы (сперма и яйцеклетки) соединяются в пробирке, в результате чего возникает эмбрион или зигота. В пробирке в течение трех суток эмбрионы развиваются до 8 бластомеров (клеток), после чего их можно переносить в матку. Как правило, из организма женщины извлекают до 10 яйцеклеток, чтобы получить несколько эмбрионов. Ведь в полость матки необходимо переносить несколько эмбрионов, ибо 50% из них погибает, так как на эмбриональном уровне все еще действует естественный отбор. Только некоторые из эмбрионов могут превратиться в жизнеспособные зародыши. Поскольку производят излишнее количество эмбрионов, то возникает вопрос, а что делать с эмбрионами, которые остаются? Конечно, можно у одного из эмбрионов изъять пару эмбриональных клеток для определения пола или наличия хромосомной или генной мутации. А куда девать остальные? Каков статус этих эмбрионов? Можно ли их уничтожить? Но прежде чем осуществлять процедуру уничтожения, надо решить вопросы онтологического и морального статуса эмбриона. С какой стадии развития эмбрионы считать человеческим существом? В каком объеме эмбрион обладает правами человека? Но если избыточные эмбрионы остаются, то можно ли ими манипулировать? Можно ли их замораживать и посредством их осуществлять донорство эмбрионов? Могут ли они становиться объектами научного исследования, т. е объектами всякого рода экспериментов (подвергаться мутациям и т. д.)?

Экстракорпоральное оплодотворение вновь заставляет поднимать вопрос о двойственности, амбивалентности цивилизационного развития. Цивилизация как своей тяжестью, так и своими благами, облегчающими технологиями ослабляет человека и пытается затем искусственно поддерживать его, позволяя ему посредством напряженных усилий социума искусственно продолжать себя в потомстве и своим комфортом и медициной обеспечивая ему и его потомкам продолжительную жизнь. Надрывающийся и, в сущности, лицемерный гуманизм цивилизации (ослабить человека биологически, а потом судорожно пытаться продлить ему жизнь), этот гуманизм противоречит естественным законам эволюции. Как пишет генетик Янковский, «бесплодие часто генетически задано. Прежде чем поделиться, эмбриональная клетка проверяет, нет ли в ней какого-либо генетического повреждения. Если клетка обнаруживает, что имеет такое повреждение, которое она не сможет исправить, то она включает специальные гены клеточного самоубийства». Прокреативные технологии, преодолевая бесплодие вышеназванными средствами, бросают вызов естественной эволюции.

Экстракорпоральные технологии выдвигают и другие, более частные проблемы. У ребенка, зачатого in vitro, в дальнейшем возникает вопрос и о том, кто является его матерью. Более ясна ситуация, когда женщина рожает сама и яйцеклетка принадлежит ей, а если существует женщина, ставшая донором яйцеклетки? Признавать ли ее матерью наряду с женщиной, которая родила ребенка? Еще более запутанные вопросы относительно родителей ребенка возникают в случае так называемого суррогатного материнства. Технология суррогатного материнства — это дальнейшее развитие технологии экстракорпорального оплодотворения. Предельным, почти экзотическим вариантом использования технологий экстракорпорального оплодотворения и суррогатного материнства, вариантом, приводящим к тому, что у ребенка может оказаться пять родителей, является следующая ситуация. От генетических родителей (анонимной женщины-донора яйцеклетки и мужчины-донора спермы) берется генетический материал, в результате оплодотворения в пробирке возникает эмбрион, который затем переносится в матку другой женщины — «матери-носительницы», и родившийся ребенок передается заботе социальных родителей, которые инициировали весь этот процесс. В этом случае у ребенка действительно оказывается пять родителей: мужчина-донор спермы, женщина-донор яйцеклетки, женщина — донор утробы и 2 социальных заказчика, мужчина и женщина, желающие иметь детей, но сами совершенно неспособные их произвести. Каковы же права суррогатной матери, которая хоть и получила деньги за вынашивание и рождение ребенка, но, привязавшись к нему, захотела с ним постоянно общаться. Американский суд рассматривал один из таких исков суррогатных матерей и признал за суррогатной матерью право быть матерью-визитером. Очевидно, что вышеприведенная парадоксальная, хотя и возможная ситуация представляет собой искажение и взламывание всей сложившейся структуры семейных отношений и вряд ли представители будущей, более разумной цивилизации дадут ход технологии суррогатного материнства. Но в отдельных случаях, когда бездетную семью захочет выручить близкая родственница одного из членов семейной пары (например, суррогатной матерью согласится быть сестра или мать страдающей бесплодием женщины), то в моральном плане запретить такого рода героические поступки будет невозможно. Что касается религий, то они, как правило, отвергают репродуктивные технологии, за исключением инсеминации спермой собственного мужа.

С прокреативными технологиями тесно связано такое неоднозначное явление, как клонирование. В 1993 году клоны от человеческих эмбрионов были получены Джерри Холлом и Робертом Стиллманом, исследователями из университета Джоржа Вашингтона. Идея получения клонов состоит в следующем. Когда оплодотворенная яйцеклетка проходит первую стадию деления, полученный двухклеточный эмбрион разъединяют и получают два самостоятельных зародыша с одинаковой генетической информацией. Если клетки эмбриона претерпели значительное количество делений, то последующие клетки все-таки чем-то отличаются от первых, хотя и штампуются на базе одной и той же генетической матрицы. Но первое деление клеток дает фактически одинаковые клетки. Это однояйцовые близнецы. Холл и Стиллман получили из 17 оплодотворенных яйцеклеток (т. е. эмбрионов) 48 эмбрионов, среди которых были и генетически идентичные. Холл и Стеллман осуществили свой опыт из гуманных побуждений. Дело в том, что бывают случаи, когда женщина не может родить из-за того, что у нее в результате оплодотворения образуется мало эмбрионов. Учитывая, что ряд эмбрионов погибает, вероятность развития одного-двух эмбрионов в зародыш очень мала. Надо получить несколько эмбрионов и имплантировать их в организм женщины. Здесь-то и вступают в действие прокреативные технологии. Полученные в пробирке эмбрионы делят и получают клоны (копии эмбрионов). Имплантируя 4 или 5 эмбрионов в организм женщины, создают ситуацию, когда один из них с большой вероятностью может развиться и стать ребенком. Но поистине дорога в ад выстлана добрыми пожеланиями, а всякая новая технология, изобретаемая цивилизацией, становится в возрастающей степени по своим последствиям амбивалентной.

Разработка технологии клонирования человеческих эмбрионов, учитывая к тому же возможности хранения клонов в замороженном состоянии, может привести к весьма неоднозначным и даже явно отрицательным последствиям. Возможно, используя замороженные клоны, вновь родить копии умерших детей и даже копии своих родителей. Возможно рождение абсолютно идентичных братьев и сестер, что ущемляет человеческую индивидуальность; возможно производство идентичных индивидов для тех или иных работ или в спортивных целях; возможно использование детей, выращенных из клонов, для получения органов в целях трансплантации, ибо ткани близнецов не отторгаются. Конечно, прокреативные технологии могут получить широкое поле применения в сохранении видов животных, в таких сферах науки и практики, как совершенствование пород домашних животных и повышение их продуктивности. Но сможет ли социум в полной мере регулировать применение прокреативных технологий к разрешению проблем человека, сможет ли он не допустить использование этих технологий в негуманных целях?

Нарастание мощи искусственного воздействия на биологическую природу человека проявляется и в развитии такой области медицинских технологий, как пересадка органов и создание искусственных органов. Ныне уже успешно пересаживаются три десятка органов человека — сердце, сердечные клапаны, почки, печень, поджелудочная железа, легкие, участки кишок, роговая оболочка глаза, участки век, кистей, клетки костного мозга. Уже возможны создание и имплантация искусственного сердца.

Трансплантация органов стала возможной в результате разработки сложной и точной технологии фиксации смерти мозга. Дело в том, что смерть мозга (а это окончательная и бесповоротная смерть человека) может не совпадать с моментом прекращения деятельности сердца и легких. С одной стороны, мозг еще может быть жив, а сердце и легкие прекращают функционировать. В этом случае можно осуществить вентиляцию легких и возобновить работу сердца, и, таким образом, спасти человека от смерти. С другой стороны, сердце и легкие можно поддерживать в функционирующем состоянии в течение суток после смерти мозга. В подобной ситуации жизнь человеку уже вернуть невозможно, но можно брать органы для пересадки. По существу, это уже забор органов от трупа.

Здесь, безусловно, возникает ряд юридических, моральных, экзистенциальных и других проблем. Немало было случаев, когда органы брали, хотя не было ни завещания человека, ни согласия его близких. Например, в Англии в 1999 году рассматривалось уголовное дело, в котором фигурировали врачи, которые брали для трансплантации сердца умерших детей без согласия их родителей. Вообще говоря, забор органов от умерших людей кое-где становился обычной практикой. Медики как бы исходили из принципа презумпции согласия. Но забор органов от трупов (т. е. уже после смерти мозга) — это по существу ущемление права собственности на останки и достоинства личности. Ведь категория достоинства личности распространяется на человеческое тело и после смерти. Не случайно, многие немцы носят при себе удостоверение протеста, запрещающего в случае их смерти (например, в результате автомобильной аварии) брать от них органы для пересадки. Поэтому, если нет соответствующего завещания, медики должны исходить не из принципа презумпции согласия, а из принципа презумпции несогласия умершего человека и его близких на забор органов.

Конечно, возникают новые аспекты бессмертия и альтруизма, когда человек завещает в случае его смерти свои органы людям и тем самым он как бы продлевает в людях свое бытие и, кроме того, совершает высокогуманный альтруистический поступок.

Серьезные антропологические и социальные проблемы возникают и при пересадке органов от живых доноров (проблема здоровья доноров, отдавших один из парных органов, например, почку, проблема регулирования отношений богатых и бедных при продаже органов и др.).

Разновидностью пересадки органов является фетальная хирургия. Суть ее заключается в том, что берутся клетки и ткани у плода не более чем 18-недельного возраста, из них компонуется раствор, и этот раствор вводится под кожу, в предстательную железу, яички, головной мозг, печень и т. д. Зародышевые клетки не содержат антигенов и не возникает проблемы иммунной несовместимости. При помощи фетальной хирургии улучшают свое здоровье богатые бизнесмены, политики, знаменитые актеры и т. д. Однако морально приемлемой считается трансплантация тканей только от погибших плодов. Чрезмерное же увлечение фетальной хирургией может привести к тому, что будут провоцироваться аборты, которые будут производиться не только в необходимых случаях.

Мы видим, что огромный интерес к биотехнологии, характеризующий постиндустриальную цивилизацию и напрямую затрагивающий проблемы человеческого здоровья и продолжительности жизни, приводит к тому, что эти технологии становятся весьма притягательными для богатых, а финансовая щедрость последних оказывается соблазнительной для людей, развивающих такие технологии и владеющих ими. Мастера данных технологий нередко во имя денег готовы пойти на злоупотребления в применении этих новаций. Если учесть к тому же, что новые сферы человеческого бытия и человеческих отношений, открываемые новациями в науке и технике, в силу отставания морали еще не имеют адекватной морально-юридической нормативности, то можно себе представить, перед какими опасностями оказывается человек. И совершенно понятно, что, давая блага прежде всего богатым, цивилизация использует бедных мира сего как материал для своего прогресса, сбрасывая прежде всего на них свои отрицательные издержки. Но и блага, даваемые прежде всего богатым, как уже упоминалось ранее, по существу своему амбивалентны.

Прогресс в трансплантологии тесно связан также с такой областью генной инженерии, как трансгенез. Для трансплантологии необходимо решить проблему получения ингибиторов (тормозителей) реакции отторжения. Эта проблема может быть решена путем переброски человеческих генов животным, после чего последние, например, свиньи, будут вырабатывать необходимые ингибиторы. Обращение к животным для того, чтобы производить в них ингибиторы, и может даже для того, чтобы, добившись совместимости, брать у них органы для пересадки, вновь обостряют этическую проблему о допустимости убийства животных. Кроме убийства животных для получения мяса, их будут убивать, чтобы обеспечить успех трансплантационных технологий. Среди виноватых в этом новом витке убийств «братьев меньших» могут оказаться и вегетарианцы. Защитники животных, поборники экологической цивилизации, видят в этом новый «рык» антропоцентризма. Они выступают за последовательный петоцентризм, т. е. за то, чтобы считать субъектами моральных отношений не только людей, но и представителей всего живого, всех, кто испытывает боль. Но ведь цивилизация формирует искусственного естественного человека, которому необходимы и лекарства, и живые органы для трансплантации.

Развитие биотехнологии и медицины при переходе к постиндустриальной цивилизации, а также тенденции к формированию искусственного естественного человека выдвигают и серьезные социально-геронтологические проблемы. Речь прежде всего идет о развитых странах, где наблюдается резкое возрастание количества людей пожилого и престарелого возраста. Например, в США к 2031 году будет 13 млн. человек старше 85 лет. Это связано с общим повышением качества жизни, возрастанием благ и комфортности цивилизации. Особо следует подчеркнуть, что увеличение продолжительности жизни массы населения является результатом биотехнологической революции, в частности, беспрецедентных успехов медицины. Современная медицина может продлевать физическую жизнь человека значительно дольше пределов его социальной дееспособности. Более того, медицина может продлевать биологическую жизнь за пределы социальной смерти индивида и смерти его как личности. Нижеследующий пример иллюстрирует эту мысль, хотя он касается не старого человека. В 1989 году родители 30-летней американки Нанси Крузан подали иск в Верховный суд США. Они просили дать возможность умереть их дочери, которая семь лет находилась в бессознательном состоянии без всякой надежды на улучшение. Речь шла о том, чтобы прибегнуть к эвтаназии. Но Верховный Суд отказал в этой просьбе.

Огромное число престарелых людей является значительной обузой для общества, их социальная польза постоянно уменьшается. А. Тойнби отмечал, что в дописьменный период старики были источником мимезиса, они были передатчиками информации от поколения к поколению. Ныне, когда скорость смены технологий и принципиально значимых событий становится много больше скорости смены поколений, носителем наиболее социально ценной информации (информации о научно-технических новациях) становится творческое меньшинство, рекрутируемое из средних возрастов и даже молодежи. Возрастает социально-культурный, образовательный, информационный разрыв между старшим и молодым поколениями людей. Например, компьютерные фанаты, группирующиеся вокруг учителя-компьютерщика, охватывают, как правило, 60% школьников и только 15% учителей. Старики явно не успевают за цивилизационным прогрессом. Возможности социально полезного существования при переходе к престарелым возрастам сокращаются почти до нуля, хотя усилиями медицины биологический организм может существовать еще годы и годы. Прав Бодрийяр, когда говорит, что социум, стремясь продлить жизнь людей, создал социальную смерть.

Но «обузность» для общества престарелых не просто связана с тем, что они отстают от социального развития и мало полезны для социума, что они по существу социально мертвы, но и с тем, что биологически дряхлеющие люди требуют создания соответствующей огромной инфраструктуры (домов престарелых, клиник, значительного персонала сестер и врачей и т. д.). Даже если взять американских восьмидесятипятилетних, то две трети из них лишены физической активности и половина страдает серьезными проявлениями умственной неполноценности.

Таким образом, прогресс в искусственных средствах охраны здоровья, революционные изменения в биотехнологиях, в медицине привели при отставании процесса формирования новой геронтологической культуры к разрыву между продолжительностью жизни и продолжительностью активной жизни, в том числе продолжительностью активной социальной жизни. Эти существа, биологически ослабленные цивилизацией, но усилиями той же самой цивилизации живущие все дольше, являются обузой не только для общества, но и для самих себя.

Искусственно поддерживая человека, цивилизация пытается также искусственными средствами избавиться от него. Вводится механизм так называемой эвтаназии, искусственного облегченного убийства-самоубийства предельно больных людей. То, что эвтаназия в какой-то мере самоубийство, вытекает из того факта, что, например, 84% американцев пишут завещания, в которых требуют от врачей, чтобы они не продлевали их безнадежную жизнь в случае болей и страданий. В десяти штатах США выполнение подобных завещаний считается юридической обязанностью. То, что эвтаназия в какой-то мере убийство, следует из самого современного понимания эвтаназии как ускорения смерти тяжело и неизлечимо больных людей. То, что ускорение смерти осуществляется по воле этих людей или уполномоченных ими близких, не отменяет того факта, что это все-таки убийство. Ныне эвтаназия уже законодательно одобрена парламентом Голландии, где уже насчитывается более 2 тыс. случаев ее применения.

Также определенной формой эвтаназии можно считать и хоспис, ибо здесь обеспечивается спокойная и даже счастливая концовка жизни и безболезненная смерть. Хоспис может быть даже хуже откровенной эвтаназии, ибо кто определит критерий, по которому можно считать человека безнадежным. Вполне возможно, что он объявляется безнадежным потому, что его не лечат, что клиники недостаточно финансируются, чтобы иметь возможность применять для своих пациентов новейшие, эффективные медицинские технологии. Конечно, что касается шаткости критериев безнадежности, то вышеприведенное замечание можно отнести не только к хоспису, но и к любой другой форме эвтаназии, но в откровенной эвтаназии по сравнению с хосписом хоть меньше лицемерия.

Узаконивание эвтаназии представляет собой переворот во всей нормативно-ценностной системе общества. Если принцип борьбы за жизнь человека любой ценой утрачивает свое универсальное значение, то трудно оспорить вывод, что мы имеем дело с дегуманизацией социальной жизни. Старики, зная о такой ценностной ориентации общества, начинают ощущать свою неполноценность, их социальное самочувствие резко ухудшается. Может ухудшиться и социальное самочувствие миллионов инвалидов, людей с тяжелыми заболеваниями, которые будут считать, что общество стремится уйти от необходимости их лечения, когда оно провозглашает законность эвтаназии.

То, что новые шаги биотехнологического прогресса и развития медицины то и дело подводят общество к моральному кризису, к растерянности тех, кто формулирует и хранит ценности, можно видеть и в позиции католической церкви по проблемам эвтаназии. В свое время Папа Пий XII, обращаясь к врачам, высказал мысль о ненужности экстраординарных героических способов лечения, ибо это нарушает волю Божью. Бог дал жизнь, Бог ее и должен взять. Конечно, церковь боится того, что оттягивание смертного часа любой ценой может быть обусловлено исследовательским интересом медиков, изучающих процесс умирания человеческого организма или примитивным коммерческим стремлением получить больше денег за лечение больного от родственников и страховых компаний. И в этом случае мы действительно имели бы перед собой факт ущемления прав человека и сведение на нет его достоинства. Но ведь постиндустриальная техногенная цивилизация, искусственно поддерживая естественные параметры искусственного естественного человека, усиливает посредством своей все более мощной медицины искусственный тотальный контроль процессов рождения, жизни и смерти человека. В каком же ключе здесь можно рассуждать о человеческом достоинстве и человеческих правах? Представляется, что главная опасность для человеческого достоинства и для человеческих прав не в частных злоупотреблениях врачей в условиях, когда борьба за жизнь человека любой ценой оставалась бы абсолютной нормой, а в отмене абсолютности самой этой нормы.

Норма о необходимости бесконечной борьбы за жизнь человеческого индивидуума тем более необходима в условиях существования искусственного естественного человека, что этот человек постепенно лишается собственной антропологическо-биологической опоры и может уповать в своем здоровье и долголетии лишь на милость созданного и развиваемого им социума. И эта милость должна быть абсолютно беспредельна. В противном случае цивилизация будет враждебна человеку, будь то человеку естественному, будь то искусственному естественному человеку. Сам же пожилой и старый человек должен противопоставлять зигзагам цивилизации свою новую, героическую геронтологическую культуру, включающую универсальную физкультуру и научно оптимизированный активный образ жизни, избирательно используя для своего антропологического героизма достижения самой цивилизации.

Старые люди должны спастись от искусственных щупальцев спрута цивилизации путем бегства вперед. Человек, особенно пожилой, должен стать субъектом искусственного, его управителем, субъектом сильной, тонкой, самоуправляющейся свободной воли, он должен освоить новые технологии самодеятельности, превращая искусственное цивилизации в свободное искусственное, в свою культуру, в игру своих творческих сил. Причем сами процедуры лечения и медицинской профилактики, которые неизбежны для старых людей, должны быть превращены в некий вариант хоть нередко суровой, но творческой самодеятельности. Творчеством должны стать и подготовка, и осуществление неизбежного ухода из этого мира. Другими словами, человек должен в максимальной степени стать и субъектом, и объектом своей деятельности.

1 Понятие информационного способа развития вводит М. Кастельс. Он отличает понятие способа развития от понятия способа производства. По М. Кастельсу способами производства можно считать, например, капитализм или этатизм. Первым способом производства управляет мотив прибыли, второй основан на применении государством вооруженной силы и использовании государственной идеологии. Мы будем употреблять понятия информационного способа развития и информационного способа производства как синонимы.

1 См.: Кастельс М. Ук., соч.

1 См.: Кастельс М. Ук., соч. С. 386.

1 Вообще говоря, информационное общество не может быть обществом сплошного равенства, ибо сам характер творческого, информационного, научно-мыслительного и прочего труда предполагает дифференциацию (хотя бы дифференциацию на гениев, талантов и способных людей).

1 См.: Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология. М., 1999.

1 Мы используем термин биотехнология в самом широком смысле. Это и использование биохимических процессов в пищевой промышленности, и биологические способы борьбы с вредителями растений, и широкий спектр медицинских технологий. В данном параграфе будут рассмотрены два аспекта биотехнологической революции — развитие генной инженерии и медицины.

1 Таким редким цветом кожи обладают, например, члены одной американской семьи.