8. Информационное общество и технократическая мифология

Стремительное развитие техники и информационных процессов, породившее компьютерную революцию, создает объективную основу для усиления технократических иллюзий и новых мифов. Абсолютизация любого технического новшества не способствует синтезу техники и культуры. Человеческий разум самоценен и уникален и никакие успехи в области формализации интеллектуальных процессов не смогут его отменить. Человек – не машина, а его мозг – не компьютер. Однако неуемное увлечение очередной технической новинкой вызывает к жизни концепции, унижающие ценность Разума и приписывающие информационной технике несвойственные ей функции и возможности.

Нормальная логика, начав с обобщения повседневной практики человеческого мышления, развилась в теоретическую науку абстрактного характера, а затем дала существенный практический выход в различных областях, прежде всего, в вычислительной технике. Таким образом, практика создания искусственных систем, как бы дублирующих человека, то есть андроидов, привела к поискам средств, моделирующих человеческое мышление! Последнее неизбежно породило, сначала на теоретическом уровне, попытки создания интеллектуальных систем, способных не только обрабатывать, но и продуцировать информацию. Возникла техника информационных процессов, а с ней и проблема «искусственного интеллекта», функционирующего уже не на механической основе, а в кибернетических устройствах.

Фактически сегодня можно выделить особый класс кибернетических систем – так называемые, интеллектуальные системы. Их основное отличие от традиционных кибернетических систем в том, что в современных компьютерах, наделенных самыми сложными программами, нужно видеть не машины, заменяющие человека, хотя для некоторых видов деятельности рутинного характера это справедливо, а в первую очередь исторически новые формы опосредствования умственного труда человека.

В последнее время понятия «разум» и «интеллект» настолько вошли в повседневную практику, что сами стали объектами исследования, перейдя из категорий философских, в категории атрибутивные. Естественно, что при этом произошла и определенная трансформация данных понятий. Наиболее часто встречаемая методологическая ошибка состоит в том, что понятия «интеллект» и «разум» используются как эквивалентные.

Интеллект– познание, понимание, рассудочная способность к абстрактно-аналитическому расчленению (Г. Гегегль), способность к образованию понятий (Кант) – такова философская трактовка этого понятия. В психологии интеллект – синоним способности мышления, характеристика умственного развития человека, т.е. совокупная или глобальная способность индивидуума действовать целенаправленно, рационально мыслить и эффективно взаимодействовать с окружающим миром. В свою очередь, биология трактует данные понятия как способность живой системы принимать решение в сложной ситуации при экономном расходовании ресурсов. В более общем случае – это способность успешно реагировать на любую, особенно новую ситуацию, путем надлежащей корректировки поведения, понимать взаимосвязь между фактами действительности для выработки действий, ведущих к достижению поставленных целей. Таким образом, интеллект – это прежде всего способность, атрибутивное свойство субъекта, степень наличия которой может быть установлена экспериментально.

Разум– философская категория, обозначающая творческую, познавательную деятельность человека, раскрывающая сущность действительности и создающая идею, выходящую за рамки сложившихся понятий. Это категория сугубо человеческая, обусловленная спецификой человеческой психики, скорее всего особенностью организации человеческого мозга. В философии понятие «разум» отождествляется с высшей формой познания как проявления сущности человека, его сознательной деятельности, поскольку человеческое мышление своими глубокими корнями уходит в живую ткань сознания.

Разум опирается на сознание, на осмысление своего существования, на сопоставление с поведением других индивидуумов, поэтому разум – это категория и социальная. Именно необходимость учета социального аспекта возникает каждый раз, когда пытаются преодолеть барьер между машинами и естественным интеллектом, хотя мысль о возможной «социализации малин» всеми принимается как абсурдная. Пожалуй, именно здесь проходит граница возможного и невозможного в искусственных «разумных» системах, ибо никакой живой организм и тем более ни одну вычислительную машину невозможно заставить воспринимать сугубо человеческие проблемы в чисто человеческих категориях.

Таким образом, разум – это социальная характеристика индивидуума, результат его общественного развития. Мышление, разум, творчество, высшие проявления психической активности есть продукт человеческой деятельности, биологически и в первую очередь социально детермированной.

«Искусственный интеллект»– это попытка заставить машину делать то, что потребовало бы приложения разума, если бы было сделано человеком – таково наиболее общее определение данного понятия, предложенное М. Мински, одним из основоположников теории систем искусственного интеллекта.

На сегодняшний день под термином «искусственный интеллект» принято понимать работы, ведущиеся в области дедуктивных методов решения задач, программного анализа и перевода текстов, восприятия естественной речи, робототехники и др. Так же, как разум ассоциируется с мозгом, интеллект подразумевает наличие определенных функциональных механизмов. «Искусственный интеллект» является все же, повидимому, свойством механических средств, контролирующих систем и программного обеспечения, которые продуцируют пригодное для использования «разумное изделие». Поэтому «искусственный интеллект» – это прежде всего искусственная система, имитирующая решение человеком сложных задач в процессе его жизнедеятельности. «Разумность и интеллектуальность» систем искусственного интеллекта, как правило, оценивается по аналогии с поведением человека в подобных ситуациях.

Тем не менее отсутствие строгости в определении этого понятия приводит иногда и к вольности в его трактовке. Так, обращает на себя внимание тезис академика Н.М. Амосова: «Техническое устройство можно считать разумным, если оно способно выделять, перерабатывать и выдавать информацию» (Амосов Н.М. Алгоритмы разума. Киев, 1979). Некорректность данного положения не в том, что, по мнению некоторых оппонентов устройства с «интеллектом амебы» попадают в класс «разумных», а в том, что и строго детерминированные системы (например, дешифратор) могут быть отнесены к «интеллектуальным», с чем нельзя согласиться.

Другая крайность в трактовке понятия «искусственный интеллект» проявляется в полном отрицании возможности создания «искусственного интеллекта». Источником подобной двойственности является противопоставление искусственного интеллекта естественному (разуму).

Возражение следует из природного отличия искусственных систем, имеющих дезъюнктивный тип взаимосвязей отдельных элементов внутри единого целого от мышления (разума) как неразделимого процесса, генетически следующего из эволюции единого, цельного живого организма. Однако, что касается ответственного утверждения, будто искусственная система есть результат соединения заранее подготовленных и изначально разделенных деталей, то оно едва ли приемлемо как доказательное основание. Достаточно взглянуть на архитектуру современной ЭВМ. Ее морфология (построение) – сложная, функционально членимая структура, но ее физиология (функция) – единственный неразделяемый организм.

Пожалуй, наибольшая противоречивость в толковании понятий «разум» и «интеллект» проявляемся при попытке найти единый способ и меру оценки интеллектуальной способности. Что касается разума, то и для него, пожалуй, приемлем единственный критерий оценки – существование, что в очередной раз подтверждает социальный характер данного понятия. «Разумный» или «неразумный» – это не больше чем социальная характеристика индивидуума.

Поиск критерия оценки и сопоставления интеллекта ведется постоянно, хотя бы с целью решения известного вопроса кибернетики: кто умнее – человек или машина? И, прежде всего, такое сопоставление ведется сравнением физических характеристик искусственных и биологических система По ряду параметров человек значительно уступает ЭВМ: например, последние уже сейчас могут перерабатывать гораздо большее количество информации в секунду, чем мозг, а с развитием технологии это преимущество быстро возрастает. Но там, где человек имеет преимущество, оно оказывается фундаментальным. Можно лишь поражаться высокой удельной интеллектуальной способности (приходящейся на единицу массы, объема или мощности) биологических систем, где преимущество перед искусственными системами неоспоримое.

То обстоятельство, что компьютеры в своем беспрецедентном развитии существенно расширили сферу интеллектуальной деятельности людей и подняли на качественно новый уровень решение многих интеллектуальных проблем, не меняет принципиальной оценки соотношения человеческого и машинного интеллектам. Мышление, разум, интеллект, творчество, рефлексия, высший уровень психической активности есть продукт человеческой деятельности, биологически и в первую очередь социально детерминированной. Логические, решательные способности компьютеров, как бы велики они ни были, есть результат научно-технического развития, специализированной инженерной деятельности людей. Это различие по источнику, по происхождения имеет глубокий философский смысл.

Человеческое мышление своими глубокими корнями уходит в живую ткань сознания, и любая современная машина, нейтронная и какая-либо другая модель мышления в самом лучшем образце есть лишь узкий срез, слабый отсвет внутреннего мира человека. Человеческое мышление, интеллект реализуется в целесообразной, осмысленной и чувственной деятельности, они слиты с деятельностью, и несут на себе широкий спектр субъективных моментов.

Машинное мышление и «искусственный интеллект» как бы оторваны, отъединены от субъективной человеческой деятельности. Целевые компоненты здесь преломлены в постановке решаемых на компьютерах задач, а функция мышления, в общем случае, сводится к логическому преобразовании знаков, знаковых структур и отношений между ними, представленных на специализированных языках в машинных программах и реализуемых электронными устройствами машины. В самом этом преобразовании нет интециональных, то есть мотивационных, целевых, смысловых и других субъективно-личностных компонентов. Они как бы вынесены во вне, и машинная логика представляется, таким образом, особой пристройкой к человеческому мышлению. Можно сказать, что эта новая компьютерная форма мышления оказывается именно в силу своего происхождения тщательно очищенной от живых, природных, социальных деятельностных источников. Указанные различия в известной мере проясняют дискутируемые аспекты, понятия «искусственный интеллект», ставят пределы безудержному расширению этой примечательной аналогии.

Образы и ассоциации предваряют во многих случаях логические конструкции научного мышления вообще. Компьютеры работают без образов. И, может быть, здесь лежит основная причина ограниченности интеллектуальных возможностей электронных машин. Чем качественно сложнее задана, тем отчетливее выступает эта ограниченность. Человек способен к строгой, формализации процессов переработки информации, но вместе с тем он может выполнять и принципиально иные операции, операции над образами, которые недоступны машине и которые обеспечивают успех там, где дискретный поиск и самые остроумные эвристики (приемы сокращения перебора) оказываются бессильными. Как отмечает американский нейрокибернетик Х. Дрейфус, только человеку принадлежит способность использовать глобальный контекст для требуемого уменьшения неоднозначности, не прибегая при этом к формализации. Заметим, что мышление человека вообще богаче его дедуктивной формы, то есть той логической структуры, которая может быть воспроизведена в машинных программах.

Мифы XX века – это не продукт народного творчества, он возникает в сфере умственного труда в научных лабораториях, а потом уже овладевает умами масс, втянутых в орбиту развивающейся научно-технической резолюции. Мифы XX в. часто принимают сложную наукообразную форму, рядятся в доспехи самых передовых и радикальных научных теорий. Причины возникновения «научного» мифотворчества нужно искать в специализации знаний, вызванной развитием современной науки, которая делает работника умственного труда компетентным только в одной сфере. В других же сферах науки его знания и мышление могут не подниматься выше уровня простого обывателя.

Эта оторванность мышления узкого специалиста от более широкого социального контекста человеческой деятельности и служит питательной средой для порождения «научного» мифотворчества, которого не избежала и кибернетика, а также практика применения компьютеров в сфере управления. В той или иной форме кибернетика породила миф о «думающих» машинах, о всемогущей информатике. Если порой явно преувеличивается опасности, которыми может грозить прогрессирующая компьютеризация общества, то не менее наглядно проявляется в наши дни и чрезмерные надежды на нее. Информатика, якобы, может все, способна разрешить любые проблемы общества – таков лейтмотив приверженцев этих чересчур радужных взглядов. Когда же эти взгляды соединяются с определенным мировоззрением и питаются соответствующими классовыми корнями, надежды эти перерастают в нечто большее – социальные иллюзии. Философско-социалогическая мысль западного общества в конце XX в. порождает немало концепций и течений, прямо связующих себя с достижениями информатики и перспективами ее дальнейшего развития.

Первой в этом ряду, видимо, следует назвать «поп-философию» канадского социолога, культуролога, публициста Маршалла Маклюэна. В 1962 г. вышла его первая книга, шировещательно названная «Галактика Гутенберга». Затем последовали другие книги. В центре внимания Маклюэна – средства коммуникации в обществе, «масс-медиа». В этом понятии он объединил весьма разнообразные явления: дороги, деньги, язык, письменность, науку, телевидение, компьютеры и так далее. Все, что способно как-то связывать людей в обществе – все это «масс-медиа». И основная мысль: новые технологические средства информации и связи радикально изменяют само восприятие мира человеком, его «сенсорный баланс», трансформируют психику и общественную организацию людей. В конечном итоге все социально-исторические изменения вызываются ни чем иным, как инновациями в технологических структурах средств массовой коммуникации. В соответствии с этим Маклюэн всю историю делит на ряд культурных эпох – качественно различных этапов развития инструментов коммуникации. Наше время – это переходный период от эпохи «типографского и индустриального человека», сформированного «галактикой Гутенберга», то есть печатным словом, к «электронным средствам», к «электронной эпохе».

Как видим, судьбы человечества связываются Маклюэном не с теми или иными социальными преобразованиями, а исключительно с технологическими изменениями в сфере средств коммуникации. И хотя информатика прямо здесь не названа, ясно, что все надежды (в социальном аспекте) возлагаются именно на нее, на ее прогресс. Это отнюдь не новая философская позиция, носящая название технологический детерминизм. Уже не раз провозглашалось, что социальное развитие человечества якобы детерминировано, причинно обусловлено только технологическими революциями и сдвигами в производстве. Попытка Маклюэна объяснить все и вся в обществе изменениями в характере средств коммуникации наивна, так как и сами эти изменения, надо думать, тоже не беспричинны, детерминированы какими-то социальными факторами.

Другая нашумевшая концепция, оформившаяся значительно позже, к началу 80-х годов, уже прямо оперирует словом «информатика», использует его как знамя. Это концепция «информатизированного общества», детально представленная в книге Жан-Жака Сервайн-Шрайберга «Всемирный вызов» (1980 г.). Автор – известный французский политолог и футуролог, политический деятель и журналист, известный своей предыдущей книгой «Американский вызов» констатируя огромный разрыв в уровне развития индустриальных держав и их бывших колоний, предлагает реализовать «информатизацию» всех стран, то есть насытить их техникой и технологией современной информатики. «Информатизированное» общество будущего, по Серван-Шрайберу, легко и просто решает все наболевшие проблемы путем широкого применения прогрессивной техники. Замена рабочий силы роботами и микропроцессорными устройствами будет означать изменение существующего экономического и социального порядка. Таким образом, информатизация общества – это и есть социальная революция.

Иллюзорное стремление разрешить с помощью электроники все социальные проблемы является техноидиллией, типичной для западной философии последних десятилетий. Аналогичную направленность не так давно имели концепции Д. Белла (постиндустриальное общество), 3. Бжезинского («технотронная эра») и тому подобное. Гипертрофированная оценка компьютерной техники, граничащая с её фетишизацией, высказывалась (хотя, быть может, и не с такой полнотой) и другими авторами. Например, М. Понятовским, бывшим министром французского правительства, с той лишь разницей, что он говорил о «телематической» революции, понимая под ней все то же появление компьютерной техники.

Американский футуролог О. Тоффлер в книге «Третья волна» (1980 г.) пишет о создании «общества информации», когда под влиянием «телематического» этапа НТР в производстве произойдут пять революционных изменений: экологическое, социальное, информационное, политическое и моральное. Подобные прогнозы строят и японские футурологи Ю. Ногути, Х. Конно, С. Сайго, которые в книге «Япония XXI века» предсказывают, что всемирное развитие средств массовой коммуникации устранит противоречие между трудом и капиталом. Число таких пророчеств ширится. В нашей литературе достаточно подробно дана критика технологических иллюзий, порожденных надеждами на компьютерную революцию.

Сколько бы не проклинали технику, к каменному топору все равно уже не вернуться человечеству. Движение луддитов и его позднейшие рецидивы доказали только одно: изъять технику из социальной жизни нельзя. Но можно проблему перенести в другую плоскость, признать, что технический прогресс неустраним, но одновременно защищать идею будущего господства машин над человеком. С легкой руки Карела Чапека в человеческий лексикон вошло новое слово – «робот». Социологическая и художественная литература последних десятилетий успешно муссировала тему «робота», описывая в тысяче вариантов порабощение и уничтожение человека машиной. Но это тоже реакционная утопия! «Технологический фатализм» и пессимизм не имеют основания. Норберт Винер, возражая в одной из своих работ подобным высказываниям, писал, что техника не может угрожать обществу, а вот отдельные случаи угрозы человеку со стороны машины вполне возможны. Это вероятно лишь в тех случаях, когда почему-то стратегия поведения машины не будет четко обусловлено программой, то есть по вине самого человека. Винер иллюстрирует реальность такой ситуации ссылкой на произведение Гете «Ученик чародея», где, правда, все хорошо кончается, и на рассказ Джакобса «Обезьянья лапа», в котором описывается поистине трагический финал. Общим для историй, описываемых Гете и Джакобсом, является по Винеру, одно: магические действия выполнены буквально, то есть дано то, что просили, а не то что подразумевали, но не смогли точно сформулировать. Не исключено, подчеркивает Винер в работе «Творец и робот», что логические свойства обучающихся машин будут проявляться столь же буквально, при неумелом обращении с ними, равно как и с другой техникой. Человек может неожиданно обнаружить, что в дверь постучался призрак. В случае с «роботной» техникой подобные ситуации будут преодолеваться умением так передавать человеческую информацию, чтобы смысл и приказ совпадали.

Однако и в зарубежной прессе достаточно сильны критические голоса, трезво оценивающие возможности техники информационных процессов. Напомним работу Винера «Творец и робот» (Винер Н. Творец и робот. М., 1966), но особенно сборник статей европейских и американских авторов по философии техники – «Новая технократическая волна на Западе» (Новая технократическая волна на Западе. М., «Прогресс», 1986), в которой помещены как статьи сторонников «телематического общества» (Мартин Дж.), так и его критиков (Эллюль Ж.). Сторонники телематической революции (М. Понятковский, Э. Тоффлер) полагают, что она заменит и капитализм и социализм «обществом информации». Не разделяя столь радужный оптимизм относительно стихийных социальных последствий научно-технического процесса, все же надо признать, что информационное общество – это реальность, а не утопия, и необходимо стремиться к его реализации. Поэтому отвергаться должен не сам технический прогресс, а крайности, то есть как излишний оптимизм, так и мрачный пессимизм в его оценках (подробнее: Зуев К.А. Компьютер и общество. М., 1990).