ГЛАВА 11.

Говоря об активно-неадаптивных тенденциях, мы допускаем существование особой мотивации, суть которой в самой притягательности действий с непредрешенным исходом. Человеку известно, что выбор, который он собирается сделать, будет оплачен, возможно, разочарованиями или срывом, но это почему-то не отталкивает, а, наоборот, мотивирует выбор. Помимо «синицы в руках и журавля в небе», есть еще, как минимум, две привлекательные птицы: ястреб на горизонте и нечто, летящее за облаками. Непредрешенность эффекта как момент привлекательности нуждается в объяснении.

Искомое решение, по-видимому, не может быть найдено, если идти по традиционному пути поиска какого-то одного мотива, который рассматривался бы как необходимое и достаточное условие выбора. Каких только серьезных версий о том же «бескорыстном риске» не пришлось автору выслушать за двадцать прошедших лет! «Поиск ощущений», «проба себя», «самоутверждение», «ценности» и т. д. , и т. п. Все это, безусловно, так. . . Единственное «но» — и это подсказывает опыт исследования — заключается в том, что тенденция к «бескорыстному риску» не может быть редуцирована ни к одному из этих мотивов в отдельности (хотя не исключены «чистые» случаи проявления этих мотивов как побудителей риска). Подлинная проблема — в формуле их сопряжения, а она, вполне вероятно, весьма специфична для каждого человека. И, кроме того, даже объединение этих мотивов, по-видимому, еще недостаточно для того, чтобы исчерпать мотивацию неадаптивности.

В основе нашего понимания лежит идея гетерогенности неадаптивной мотивации действия. При анализе сложного состава этой мотивации обратимся к схемам анализа личности в работах Э. Берна, а также собственным представлениям об отраженной субъектности, описанным в этой книге. За неадаптивной мотивацией действия угадывается картина внутриличностных взаимодействий в системе «Я»

— «отраженное Я другого». Это взаимодействие в свою очередь может быть раскрыто в терминах трансактного анализа Берна как осуществляющееся при участии трех эгосостояний, трех граней человеческого Я: «Родитель», «Взрослый», «Дитя».

«Родитель» — это экспертно-контрольная инстанция нашего «Я», средоточие схем и правил, ранее усвоенных индивидуумом, которые подлежат неукоснительному исполнению. «Взрослый» — когнитивно-активное начало, ведущей чертой которого является независимость, разумность (Берн говорит о «компьютере» и мимоходом о том, что у некоторых, кому повезет, это японский компьютер. . . ). «Дитя» — аффективно-импульсивная и интуитивно-творческая инстанция нашего «Я». Существенным для трансактного анализа является положение о «переключениях», а также о том, что в поведении могут обнаруживать себя взаимодействия между инстанциями.

Два примера из нашей коллекции. Дело происходило в одном из столичных институтов повышения квалификации. Слушателями института были преподаватели, доценты, заведующие кафедрами. . . Объявлена лекция профессора N. Вдруг выясняется, что лекции не будет, болен профессор. «И тут, — рассказывал мне очевидец, — я вдруг увидел, как мой сосед, седовласый, почтенного вида зав. кафедрой областного педвуза, встрепенулся и, взявшись руками за откидную крышку стола, принялся громко хлопать ею и радостно в такт скандировать: «Заболел! Заболел! Заболел!». Произошло переключение — в нем ожило «Дитя». Другой пример иллюстрирует взаимодействие между инстанциями в момент принятия решения. Это знаменитая в 70-е годы сентенция: «Если нельзя, но очень хочется, то немножко можно». «Нельзя» исходит из «Родительской» инстанции личности, «очень хочется» — из инстанции «Дитя», а «немножко можно» — это компромисс, обеспечиваемый нашим «Взрослым».

Берн подчеркивает, что эгосостояние «Родитель», «Взрослый», «Дитя» — что-то действительное, феноменологически данное. Он как бы предостерегает мысленно оппонента: перед вами не просто удобный язык психотерапевтического общения и не просто теоретические конструкты, искусственно вводимые для систематизации опыта.

Каждому из трех терминов нового описания личности соответствует свой круг явлений, особые психологические реалии. Но в этом случае понятия об эгосостояниях, переключениях и взаимодействиях между ними заключают в себе удобную возможность анализа неадаптивной мотивации действия.

«Родитель». Средоточие императивов, безусловное принятие которых не оставляет места вопросу «зачем». Они повелевают следовать существу своих предписаний всегда и везде. Они исключают саму возможность каких-либо исключений. И в этом безразличии к специфике конкретной ситуации действия угадывается, несомненно, один из вероятных источников неадаптивной активности. «Родительское»: «Будь всегда смелым, никогда не трусь!» — нечто большее, чем просто призыв к смелости в данных конкретных условиях. Человек может быть буквально обречен на бесстрашие независимо от того, есть ли в том для него хоть какой-нибудь смысл. Или, к примеру, «родительское»: «Будь лучше всех!». Чем не невротический компонент мотивации поиска трудностей? Или что-нибудь из советов старшего поколения ученых поколению, идущему на смену, скажем, иметь мужество признавать себя невеждой, не обольщаться достигнутым (И. П. Павлов) и т. д. Это ведь тоже элементы «родительского» программирования, но уже применительно к неадаптивным тенденциям в познании (см. описанный в этой книге феномен непрагматического пересмотра собственных решений).

Наряду с примерами самопринуждения могут рассматриваться и импульсы самораскрепощения, также определяемые «распоряжения» эгосостояния «Родитель». Автору, как и многим его московским коллегам, памятны встречи с основателем центрированной на клиенте терапии Карлом Роджерсом. То, что мы видели, можно сравнить с искусством филиппинских врачей. Проникая в глубокие пласты личности страждущего, психотерапевт удаляет из них «родительские» запреты и ограничения, внедряет веру в возможности роста, веру в саморазвитие. Коррекция «родительских» императивов, обновление инстанции «Родитель» содействуют здесь выбору активных (с непредрешенными последствиями) действий, неадаптивному выбору.

«Взрослый». С этой инстанцией личности могут быть связаны: тенденции самоопределения, поиск своего уникального «Я», построение образа своих возможностей. В тенденции уточнять, что есть «Я», строить образ себя и заложен, повидимому, механизм самодвижения. Каждая новая проверка дает новые возможности, они вновь оцениваются — деятельность движется!

Особую роль играет то, что может быть обозначено как мотив границы. Когда мы хотим очертить границу чего-либо, мы неизбежно выходим (в мысли или действии) за границы очерчиваемого. В силу своих объективных («предметных») свойств граница таким образом побудительна для субъекта, она влечет к себе его деятельность. Конкретно же, в многообразных контактах человека с миром, предметом влечения становится граница между противоположными исходами действия, сама возможность противоположных исходных. Влечение к этой границе входит и в состав сложных форм мотивации поведения. В сфере познания человека побуждает граница между известным и неизвестным; в творчестве — граница между тем, что человек может создать, и тем, чего он не может; при риске — граница между благополучием и угрозой существованию; в общении — граница между открытостью другим людям и защищенностью от них; в игре — граница между воображаемым и реальным и т. п.

«Дитя». Здесь на передний план выходят: потребности в смене впечатлений и переживаний, функциональные тенденции, поисковая активность и т. п. Для того, чтобы подчеркнуть связь между вовлеченностью ребенка и неадаптивностью, приведем один пример из книги Берна', где речь идет об игре в прятки. . . Среди детей старшего возраста того, кому удается спрятаться так, что его невозможно найти, не считают хорошим игроком, потому что он портит игру. Он исключил детский элемент игры, превратив ее в процедуру для взрослого.

' Цитирую по русскому переводу книги Э. Берна: Gamys People Play. The Psychology of Human Relationships. London, 1966. P. 192. (русский перевод во Всесоюзном центре переводов научно-технической литературы и документации. Перевод № Ц-45434).

Он больше уже не играет ради забавы. . . Детское Я играющего стремится к разоблачению. Вспомним то разочарование, которое мы могли испытывать в случае, если мы спрятались слишком всерьез и не могли быть никем найдены. Взрослое Я, стремящееся к сокрытию, и детское Я, стремящееся к саморазоблачению, сталкиваются, создавая ситуацию неадаптивности по игровому типу. Сказанное применимо к некоторым взрослым людям, которые продолжают играть в эти игры в серьезной жизни. Это игра в «Полицейские и воры». Иногда она приводит к противоправному поведению, по существу, дезадаптив-ному. «Среди обычных преступников можно выделить два отдельных типа: те, которые занимаются преступлением в первую очередь ради выгоды; и те, которых преступление интересует как игра».

Воспринимая каждое из берновских эгосостояний личности как возможный источник неадаптивной активности, мы видим в будущей объяснительной модели мотивации неадаптивного действия обязательное сочетание и взаимодействие этих частей нашего Я и, кроме того, необходимость привлечь для объяснения

неадаптивной активности представление об отраженном Я'другого субъекта. Здесь возможны многообразные композиции «голосов» — собственных и чужих, которые могут быть рассмотрены как внутренние взаимодействия. «Да дело это нехорошее. . . А дай-ка попробуем!» В этой пословице-дилемме не только пример переключения и совместного вклада разных эгосостояний в формирование неадаптивной мотивации действия, но и задачка на определение принадлежности «голоса». Хотя в первой части высказывания явственно слышна интонация «Родителя» («. . . дело это нехорошее!. . . »), а во второй «Дитя» («. . . попробуем!.

. »), остается вопрос, чьи позиции здесь озвучены: моя собственная (под эгидой «Родителя» или «Дитя») либо чужая («Родитель»? «Дитя»?).

Картина таких внутренних взаимодействий очень сложна и требует построения особого метода исследования. Один из подходов предложен автором и заключается в том, что на основе учета эгосостояний «Родитель», «Взрослый», «Дитя», а также взаимодействия и переходов между ними интерпретируются высказывания существующих в экспериментальной и клинической практике личностных опросников или строятся новые опросники, с самого начала ориентированные на эти категории анализа. Каждое высказывание опросника рассматривается как символ скрытого взаимодействия (трансакции) в системе «Я»

— «отраженное Я другого», а само это взаимодействие трактуется как осуществляемое при участии эгосостояния «Родитель», «Взрослый», «Дитя». Это позволяет нам, имея перед собой ответы на пункты опросника, судить о типичных для испытуемого структурах взаимоотношений между различными инстанциями его личности. Совместно с В. К. Калиненко1 мы подвергли такой трансактной реинтерпретации опросник 16 Кеттела, выделив 9 шкал. Каждая такая шкала характеризует степень принятия или отвержения одним эгосостоянием личности некоторого другого эгосостояния; а так как речь идет о взаимоотношениях в системе «Я» — «отраженное Я другого», то выделяется именно 9, а не 6 шкал (последнее было бы справедливо для суждения о внутренних взаимоотношениях между эгосостояниями в рамках берновского описания личности как триумвирата «Родитель», «Взрослый», «Дитя»). На одном из полюсов каждой шкалы — полное приятие (установка на союз, гармонию), а на другом — полное отвержение (установка на конфронтацию) во взаимоотношениях между эгосостояниями, правда, со стороны только одного из них. Установки в этих взаимоотношениях могут быть и не быть «взаимными»: например, на шкале приятия «Дитя» со стороны взрослого наблюдается высокий индекс приятия,

в то время как на шкале приятия «Взрослого» со стороны «Дитя» обнаруживается высокий индекс отвержения и т. п. Используя трансактно реинтерпретированный опросник Кеттела, мы пробовали проверить, существует ли связь между тенденцией к неадаптивному риску и возможными взаимоотношениями различных инстанций в «Я». Выяснилось, что за проявлениями неадаптивного риска вырисовывается конфликт между эгосостояниями «Дитя» и «Родитель», своего рода бунт первого против второго.

1 К а л и н е н к о В . К. Соотношения адаптивного и неадаптивного в психологической саморегуляции больных с ишемической болезнью сердца. Автореф. дисс. канд. психол. наук. Л. , 1989. С. 24.

Словом, «Легко плевать сверху, попробуй-ка снизу!».

Продвигая дальше исследования взаимоотношений между эгосостояниями в системе «Я» — «отраженное Я другого», мы надеемся приблизиться к пониманию строения неадаптивной мотивации действия, проявляющейся в самых различных контекстах человеческой жизни, будь то проявления его витальных отношений с миром, его предметной деятельности, его общения, его самосознания.

Метод виртуальной субъектности и ряд других приемов исследования, как видим, приоткрыл нам область малоизученных в психологии феноменов активной неадаптивности человека, — доподлинно, начало личностного в человеке.

Выделим несколько отмеченных нами слитно моментов самопорождения индивида как субъекта возможного выхода за пределы исходных форм устремленности. Первое: непредрешенность исходов предстоящего опыта. Второе: возможность своего приближения к непредрешенному как влечение к нему. Третье: воплощение этой возможности в проявлениях активности. Четвертое: рефлексия (оценка, осмысление последствий своих действий с точки зрения их значимости для деятельности, общения, самосознания).

Первый из этих моментов — непредрешенноетъ — содержит в себе отрицание внешней сообразности (душевное равновесие, наслаждение, выгода и т. п. ) будущего действия. Второй момент — возможность приближения к непредрешенному

как основа устремленности к нему — означает рождение новой цели (нового телеологического отношения — мотив, цель, задача, установка и т. п. ). Эта цель рождается «здесь и теперь» — в поле актуального действования; она несводима к предшествующим телеологическим отношениям. Если первый отмеченный нами момент означал свободу от заданности — «свободу от», то второй момент есть «свобода для». ' Третий момент — реализация открывшихся возможностей в

действии — соответствует тому феномену, который в русском языке называется волей. И, наконец, четвертый момент—установление смысла произведенного открытия для деятельности, общения, самосознания — есть ответ на вопрос о необходимости только что содеянного. В случае признания его ценности оно квалифицируется как внутренне необходимое, человек признает себя его автором, выступает перед собой как субъект. В противном случае человек отрицает внутреннюю причастность к деянию, ссылается на случай, обстоятельства, судьбу, находит в себе мистическое или шутливое оправдание: «бес попутал».

Таким образом, в актах самотрансцендентности индивида, активного выхода за пределы границ предустановленного, мы сталкиваемся с явлением, носящим название свобода воли субъекта. Именно этими актами строит себя личность, точнее — индивид выращивает в себе личность.

Соотнося феноменологию активности неадаптивности с другими проявлениями активности человека, отметим, что присутствие моментов «самополагания» представляется нам несомненным в способности человека подниматься «над полем» (К. Левин), осуществлять акты «самоактуализации» (А. Маслоу) и — в волевых актах (Н. Ах, Д. Н. Узнадзе, Л. С. Выготский, П. В. Симонов, В. А. Иванников). Но это