Levi-Bryul_L_Pervobytny_mentalitet_SPb__2002

здесь, расчистить под огороды землю, посадить зерновые; я вызвался дать им семена. Они, однако, расхохотались и ответили, что если они сделали бы это, они бы умерли»17.

Не менее силен консервативный дух и у банту, общества которых имеют уже довольно сложную организацию. К примеру, оказались бесполезными попытки отучить кафров от ужасающих мер, предпри­ нимаемых ими против колдунов. Таков обычай. Против этого маги­ ческого слова оказываются бессильными любые аргументы. «Что ска­ зали бы наши предки, если бы мы порвали с нашими обычаями? Их гнев, чтобы покарать нас, сделал бы бесплодными наших женщин и поля, а белый человек окончательно бы «съел» нашу землю»18. «Рань­ ше, —говорит преподобный Филип, —у бечуанов не было принято нарушать обычаи предков. Когда на них оказывали давление, с тем чтобы они сажали зерновые или что-нибудь другое, они всегда отве­ чали, что их предки были мудрее их, и довольствовались все-таки тем, что поступали, как предки. Они рассматривали любое новшество как оскорбление памяти своих предков»19.

Первые французские миссионеры в этом районе оставили точно такое же свидетельство: «Согласно представлениям этих природных людей, —говорит Казалис, —невозможно было более непосредствен­ ным образом вызвать гнев обожествленных поколений, чем выйти за рамки предписаний и примеров, которые они оставили после себя»20. «Попросите-ка басуто объяснить эти обычаи — они окажутся не в состоянии ответить. Они не размышляют. У них нет ни доктрин, ни теорий. Единственное, что имеет для них значение, это совершение определенных традиционных действий, оберегаемый контакт с про­ шлым и с умершими»21.

Итак, высшим правилом является делать то, что делали предки, и делать только то, что делали они. Самые ранние наблюдатели приво­ дили множество свидетельствующих об этом фактов. «Мачапи, — пишет Кэмпбелл, —очень любят полакомиться картофелем, но никак нельзя было добиться, чтобы они его сажали, потому что он не похож ни на что из того, что передали им предки»22. Современник Кэмпбел­ ла пишет об этом же племени: «Их садоводство не включает в себя табак, и это весьма удивительное обстоятельство, если вспомнить, до какой степени они испытывают страсть к курению и что живущие далее за ними народы, такие, как готтентоты в Клааруотере, с успехом выращивают это растение: следовательно, они видели его, и оно им весьма хорошо знакомо. Но в этом и состоит новое доказательство силы обычая и той медлительности, с которой нецивилизованные

319

люди воспринимают прогресс, когда он противоречит их традицион­ ным привычкам или предрассудкам, поскольку, когда их спросили, почему они сами не выращивают табак вместо того, чтобы клянчить его у каждого проходящего через их страну иностранца, они ответи­ ли, что причины этого не знают, однако это, должно быть, потому, что у них никогда не было обычая это делать. Они, однако, признали, что выращивание этого и многих других полезных растений, на кото­ рые я им указал, было бы желательным, и это признание говорит о том, что они не были настроены решительно против того, чтобы попробовать»23. Может быть, это и так, однако последний пункт оста­ ется сомнительным. Одобрение туземцев, как представляется, прежде всего означает, что они стараются не возражать белому человеку. Он не может судить заранее ни о чем из того, что они сделают на самом деле.

«Покойные вожди, —пишет Жюно, —это боги народа. То, что они сделали, —это то, что должно быть сделано снова; то, как они жили, является высшей нормой; традиции, завещанные предками своим потомкам, составляют главную часть религии и морали этих народов. Обычай, передаваемый с доисторических времен, —это закон. Никто и не помышляет избавиться от него. Сделать иначе, чем другие, —это пса йила, то есть запрещено. Это было бы посягательством на боже­ ственный авторитет предков, святотатством. Этот принцип сохраня­ ется в тем большей степени, чем более данное племя свободно от чуждых ему элементов и менее подвержено внешним влияниям»24.

Этот характер ненарушимости распространяется на все обычаи: например, на разделение труда между полами, которое, впрочем, иног­ да бывает основано главным образом на соображениях мистического порядка»25. У бечуанов Моффат однажды увидел жену некоего важ­ ного лица, которая с помощью нескольких других женщин сооружала хижину и, держась за ветку дерева, собиралась вскарабкаться на кры­ шу. Он заметил, что женщины вполне могли бы передать своим мужь­ ям эту часть работы. Общий взрыв хохота. «Подошли Махуто, коро­ лева, и несколько мужчин и спросили, что привело всех в такое весе­ лье. Женщины повторили странное и, на их взгляд, комичное предло­ жение, которое я сделал, и это вызвало новый взрыв смеха. Махуто, женщина умная и рассудительная, сказала, что моя мысль хороша, хотя и не применима, и что она часто думает о том, что наши обычаи лучше их собственных»26. Рассуждение вежливое и, может быть, ис­ креннее, однако эта королева никогда бы умышленно не изменила какой-нибудь обычай, почитаемый с незапамятных времен. Посколь­

320

ку этого миссионера хорошо знают и он говорит на местном языке, то туземцы не скрывают от него своих мыслей. Заставить мужчин вы­ полнять женскую работу! Такая чудная мысль могла прийти в голову только белому человеку.

Таким образом, правила, налагаемые традицией, образуют очень сложную сеть, но каждый находит естественным в любое мгновение и во всех отношениях подчиняться ей. «Суеверие, — пишет Маух, — очень глубоко пронизывает жизнь и поведение макололо, и оно же управляет даже самыми незначительными поступками: например, тем, как класть дрова в огонь, как садиться в хижине, как держать веник или ложку, отправлять естественные надобности и т.д. Для того что­ бы мехи кузнеца имели силу, необходимо, чтобы они были сделаны из шкуры, содранной с живой козы; чтобы хорошо работала его печь, надо, чтобы в глину было подмешано определенное снадобье, чтобы во время плавки был поднесен подарок в виде каши и пива и т.п.»27

Даже если какое-либо новшество однажды проникает, его положе­ ние долгое время остается непрочным. Хорошо известен тот факт, что прежний обычай всегда готов вновь взять верх (по мистическим при­ чинам) и что в определенных обстоятельствах к нему на самом деле возвращаются. Я приведу лишь один такой случай. «Среди бушонго ткань из рафии, появившаяся свыше трехсот лет назад, еще и в наши дни считается новшеством. Во время любых церемоний высшие чи­ новники одеваются в полотнище из коры, одежду своих предков. Или еще: когда женщина носит траур, она надевает одежду, сделанную из полотнища коры; она прекращает есть маниок, который также по­ явился относительно недавно, как если бы, подчиняясь древним обы­ чаям, она должна успокоить силу, причиняющую ей скорбь»28.

Какой бы значительной ни была сила обычая, каким бы, так ска­ зать, инстинктивным ни было вызываемое им почитание, находчи­ вые и изобретательные умы в этих обществах, как и в наших, оказы­ ваются чуткими к новому. Что же произойдет, если какой-нибудь человек задумает изменить установившийся образ действия? Если только он не приступит к этому с чрезвычайной осмотрительностью и не обеспечит себе, ради предосторожности, согласие —и я бы, пожа­ луй, сказал —соучастие —влиятельных лиц в группе, то последствия для него могут оказаться ужасными. В большинстве первобытных обществ, и в частности, в обществах Южной или Экваториальной Африки, о которых мы только что говорили, он рискует собственной жизнью. «Вся жизнь туземца, — говорит брат Эгидиус Мюллер, — представляет цепь обычаев, которых ему надо придерживаться; если

321

же он устраняется от этого, он навлекает на себя подозрение в колдов­ стве»29. Примеров сколько угодно; вот лишь некоторые из них. В районе Конго «всегда в первую очередь истребляют наиболее способ­ ных к прогрессу людей. Когда началась торговля каучуком, первые продавшие его туземцы были убиты как колдуны; так же обстоят дела и в отношении любого новшества»30.

Не сделать так, как другие, сделать лучше и особенно сделать то, что еще никогда не делалось — опаснее этого нет ничего. «Почти двадцать пять лет назад я знал одного кузнеца, который из железного обруча от бочки сумел изготовить очень хорошее подражание евро­ пейскому ножу. Когда об этом сообщили королю, он нашел, что куз­ нец оказался чересчур умелым, и пригрозил, что его обвинят в кол­ довстве, если он сделает это снова... У туземца есть глубоко укоренив­ шееся чувство, что все выходящее за рамки обычного объясняется колдовством, и он так к этому и относится. Несколько лет назад я знал одну местную знахарку, с успехом лечившую некоторые местные болезни. Она стала богатой, и тогда туземцы обвинили ее в том, что путем колдовства она насылает на людей болезнь, чтобы лечить их и заставлять платить себе, потому что, говорили они, как же она может так быстро исцелять, если не сама и насылает болезнь? Она была вынуждена оставить свое ремесло, чтобы не оказаться убитой как колдунья... Включение в торговлю нового товара всегда стоило обви­ нения в колдовстве тому, кто оказывался инициатором этого. Расска­ зывают также, что человек, который изобрел способ выделения паль­ мового вина из пальмовых деревьев, был обвинен в колдовстве и жизнью заплатил за свое открытие»31.

Почему же во всех этих случаях и в бессчетном числе аналогичных других в голову туземца немедленно является мысль о колдовстве? Без всякого сомнения, это происходит от неизменной позиции перво­ бытного менталитета, который от того, что воспринимает или конста­ тирует, сразу же перескакивает к мистической причине, не обращая внимания на то, что мы называем рядом видимых и объективных причин и следствий. Конголезскому кузнецу из куска железного обру­ ча от бочки удается сделать нож европейского образца: мы станем восхищаться духом инициативы, умением и упорством ремесленника, который, имея в своем распоряжении столь скудный материал и столь грубые орудия труда, сумел извлечь из них такую пользу. Первобыт­ ный менталитет остается нечувствительным к этим достоинствам. Он их даже не замечает. То, что поражает его, единственное, чему он придает значение —это вызывающая беспокойство новизна достиг­

322

нутого результата. Каким образом из кузни мог бы выйти нож, похо­ жий на нож белых людей, если бы на службе у этого человека, у кузнеца, не находилась магическая сила? Следовательно, кузнец вы­ зывает подозрение. Любой, который, подобно ему, добьется такого успеха, о котором никто еще не помышлял, подвергнется такому же обвинению. Неважно, что он не делает тайны из задуманных и совер­ шенных действий. По представлению туземцев, он обязан своим успе­ хам не им, этим действиям, а оккультной силе, которая одна только и обеспечила их результативность. Тут же возникает опасный вопрос: а как ему удалось получить в свое распоряжение эту оккультную силу? Не колдун ли он?

В силу самого этого мыслительного предрасположения «никто не может быть богаче своего соседа и нельзя, чтобы он приобретал свое богатство иными способами, чем теми, обычными и распространен­ ными, которые дает торговля, включающая естественные продукты данной страны и ее плантаций. Если какой-нибудь туземец после длительного отсутствия возвращается в свою деревню с таким коли­ чеством тканей, жемчужин и т.п., которое превышает среднее, его немедленно обвиняют в колдовстве, имущество его распределяется между всеми остальными и зачастую он приговаривается к штра­ фу...»32 Слишком преуспеть, добиться необыкновенно счастливого результата —это для первобытного менталитета равносильно одно­ му, в одиночку, избегнуть того несчастья, которое постигает всех других, а это, как он полагает, всегда объясняется колдовством, по­ скольку случайности не существует. Мы уже приводили примеры это­ го33. А вот еще несколько других.

Некий кафр, единственный из своей группы вылечившийся от оспы, ночью был убит другими членами племени. В оправдание этого убийства они ссылались на то, что именно он своим колдовством навлек беду на крааль34. «Во время эпидемии, свирепствовавшей здесь (на островах Фиджи) несколько месяцев назад, наши островитяне, поскольку болезнь не тронула только нас, вообразили, что причиной этого несчастья были мы, и придумали по этому поводу сказку. Они говорили, что у меня, мол, был таинственный ящик, и когда я откры­ вал его, в стране распространялась лихорадка»35.

Поэтому, даже когда туземцу известен способ избегнуть прибли­ жающегося несчастья, он предпочтет пережить его вместе с другими, чем спастись одному, и он не станет его избегать. У вашамбаа «тузе­ мец хорошо знает, что он мог бы прогнать стаю саранчи криками, битьем в барабаны, дымом огня, который он поспешил бы развести.

323

Он, однако, не прибегает к этим средствам, поскольку, если бы его поле оказалось, таким образом, нетронутым, его менее счастливые соседи немедленно обвинили бы его в колдовстве; доказательством же стал бы тот факт, что не пострадали только его посадки. Больше того, ему поставили бы в вину то, что это он направил саранчу на поля соседей. Поэтому, чтобы защититься от нее, применяют только маги­ ческие способы»36.

Почему саранча прилетела сожрать посевы вашамбаа? Конечно, ее привело магическое влияние. Виновника найдут, потому что лишь его поле окажется невредимым. Для первобытного менталитета это дока­ зательство —сама очевидность.

Так же подозрителен и человек, доживший до глубокой старости и переживший всех из своего поколения. Как удалось ему настолько продлить свои дни, тогда как все его сверстники уже исчезли? Если случится какое-нибудь несчастье, подозрения немедленно лягут на него. «Киала, — рассказывает Бентли, — вождь деревни, имел род­ ственников в Мпете, находившемся в двух часах пути; один из них умер. Обвинение в причинении смерти путем колдовства пало на одного жившего в Мпете старика. Киала и его ближние настояли на том, чтобы он выпил нкаса. На него не указал ни один колдун, не было совершено обвиняющей его операции. Однако этот старик пере­ жил всех из своего поколения, и люди говорили, что он пережил их потому, что всем причинил смерть: он был колдуном, естественно, он и продолжал жить! Мы предупредили Киалу, и он, опасаясь властей, не осмелился разрешить, чтобы все происходило обычным путем. Итак, он решил погубить старика, не беря на себя ответственности за его убийство. Лунной ночью он с небольшим отрядом пришел в Мпе­ те, захватил старика в его хижине и связал. Перед хижиной вырыли яму, опустили в нее старика и закопали живым. Если он там умрет, это будет его дело, его никто не убивал»37.

Таким образом, мизонеизм в первобытных обществах представля­ ет собой непосредственное следствие конформизма, который, по при­ чинам, заключенным в природе первобытного менталитета, строго обязателен для их членов. Выделиться каким бы то ни было спосо­ бом — значит подвергнуть себя опасности. У некоторых банту, на­ пример, «сын не должен стремиться ни к чему лучшему, чем то, что до него имел его отец. Если человек имеет смелость улучшить конструк­ цию своей хижины, сделать в ней более широкий, чем принято, вход, если он носит более красивую или иную одежду, чем другие, он неза­ медлительно приговаривается к штрафу и одновременно становится

324

предметом столь язвительных насмешек, что нужно быть действи­ тельно очень отважным человеком, чтобы презреть их»38.

У кафров «обряды и церемонии —это не какие-то неважные вещи, которые каждый может либо соблюдать, либо не соблюдать, как ему понравится; именно на них покоится уверенность кафра, и, в его представлении, жизнь его и благополучие зависят от их регулярного исполнения. Следовательно, если он будет пренебрегать их исполне­ нием, он лишится уважения. Семья и друзья станут его сторониться как подозрительной личности, которая, это уж точно, предается кол­ довскому искусству, а иначе разве оказался бы он виновным в столь отвратительном преступлении? И если теперь крааль постигнет ка­ кая-нибудь беда и люди обратятся к жрецу, чтобы определить винов- ника-колдуна, то все шансы за то, что жрец укажет на этого подозри­ тельного человека как на виновника несчастья и что последний под­ вергнется пытке, применяемой к колдунам. Другая причина, которая способствует тому, чтобы кафры не могли не исполнять в чем бы то ни было свои обряды и церемонии, заключается в их суеверном стра­ хе навлечь на себя гнев предков, если бы они такое допустили, и подвергнуться сверхъестественным несчастьям»39.

Этот тиранический конформизм не давит, однако, на индивидов с такой силой, как это можно было бы вообразить. Они привыкли к нему с детства и обычно не представляют себе, что может быть подругому. Отношения индивида с социальной группой (семьей, кла­ ном, племенем) —вот что прежде всего делает его необременитель­ ным. Одним словом, индивид в этих обществах намного менее выде­ ляется из своей группы, чем в наших. Социальная солидарность в них, может быть, не более тесная и, без сомнения, менее сложная, но она имеет у них более органичный и насущный характер. Индивид в этих обществах действительно является в полном смысле слова членом единого организма. Например, вендетта все равно свершится, убьет ли родственник жертвы самого убийцу либо иного индивида его груп­ пы. Все члены семьи отвечают за долги одного из них и т.п. «У басуто обычно важные деяния жизни не отдаются прихоти индивида, а упо­ рядочиваются и направляются всей семьей в целом. Индивид, в сущ­ ности, никогда не бывает совершеннолетним, он должен, в зависимо­ сти от случая, в большей или меньшей степени принимать опеку своей семьи, своего клана, своего племени. Сам по себе индивид —ничто; он лишь частица семейной или национальной общности»40.

В этом кроется одно из самых часто встречающихся и самых стой­ ких недоразумений, возникающих между миссионерами и туземцами.

325

Миссионеры желают спасти души. Они прилагают все усилия, чтобы убедить каждого из своей паствы, мужчин и женщин, в необходимо­ сти оставить языческие обычаи и обратиться в истинную веру. Одна­ ко у туземцев, как правило, не существует никакого представления о своем индивидуальном спасении; они, совсем так же, как и миссионе­ ры, полагают, что смерть — всего лишь переход к другому способу существования, но в то же время не мыслят, что в одиночку, сами по себе, могут либо спастись, либо обречь себя на вечные муки. Глубокое и постоянно присутствующее чувство, вызываемое их солидарностью с группой и вождями, когда они есть в их обществе, не дает им понять того, что так страстно желают им миссионеры. Расстояние между первобытным менталитетом и предлагаемой ему для достижения це­ лью тут чересчур велико. Каким образом туземец мог бы представить себе свою личную судьбу в ином мире как зависящую исключительно от его веры и поступков, —не говоря уже о божественной милости, — если он никогда и не помышлял о такой независимости своей персоны от общества, в котором живет?

Вследствие этого обращения в христианство, когда они случаются, будут коллективными, особенно там, где уже установилась власть одного вождя и где в нем персонифицируется коллективная реаль­ ность группы. «Потребность в зависимости у них (у басуто) является второй натурой; можно сказать, что у них уже при рождении на шее виден след хомута. Их привязанность к своим вождям является в основе своей чем-то инстинктивным, похожим на то, что испытывают пчелы по отношению к пчелиной матке. Им никогда не придет в голову, что они могли бы условиться и сговориться, чтобы сбросить это ярмо: если оно становится слишком обременяющим, они всегонавсего пытаются поодиночке ускользнуть из-под него, меняя своего хозяина»41. Предположим, что эти хозяева, как это почти всегда и случается, остаются глухи к резким упрекам миссионеров: «Если мы теперь, оставив этих жалких вождей, пропитанных смешной спесью, обратим наши взоры на подданных, что скажут нам они? —Мы лишь собаки наших хозяев, неразумные дети. Как же нам принять то, что отвергают наши хозяева?»42

Так же обстоит дело и у баротсе. «Все должно исходить от главы народа: если Леваника велит нам учиться, мы станем учиться; если же он отвергает ваше обучение, то кто же осмелится поступить иначе, чем он?» — «У народа только одна душа, только одна воля. Это - уничтожение индивидов, доведенная до последней черты централиза­ ция или, иными словами — смерть всех в пользу одного»43. Если

326

вождь не ходит в церковь, она останется стоять пустой. «То, что мы заметили в Сешаке: даже если деревня будет полна людей, никто не станет присутствовать на наших службах в отсутствие вождя»44. Впро­ чем, этот миссионер не раз с сожалением признает, что для туземца индивидуальное обращение, по сути, невозможно, это значит слиш­ ком многого от него требовать. «Для бедного мосуто принять Еванге­ лие —значит отказаться от участия в церемониях, считающихся необ­ ходимыми для общего благоденствия и возглавляемых вождем. Это значит отказаться поднять копье против соседних народов. Одним словом, это значит отказаться называться мосуто и тем самым под­ вергнуться опасности увидеть, как похищают коров, которые состав­ ляют единственное средство к существованию отца и его детей»45. И это еще только материальные последствия разрыва социальных свя­ зей, характер которых мы представляем себе весьма плохо. По выра­ жению Трия, «во всей концепции системы мира банту индивид — ничто, тогда как организованная общность является собственно су­ ществом и только она одна обладает подлинным существованием. Одно является существом, а другое — лишь случайностью; первое остается, второе —проходит»46.

Подобные факты постоянно встречаются и за пределами террито­ рии бантуязычных народов. Приведем лишь один случай. В Ниасе немецкие миссионеры неоднократно отмечали и описывали невоз­ можность добиться индивидуальных обращений в христианство. «Никто не желает принимать решения самостоятельно; выносить ре­ шения в случае смены религии должен совет стариков, поскольку у наших туземцев Ниаса религия тоже является государственным де­ лом. Или все, или — никто... Тесная социальная связь освобождает индивида от всякой ответственности, но в то же время лишает его свободы своего личного решения. Из этой столь тесной социальной солидарности и незначительности личной индивидуальности, кото­ рая является ее следствием, рождаются такие ситуации, что требуется длительное время и опыт, чтобы оценить их надлежащим образом»47.

ш

К уже изложенным позитивным и мистическим причинам, кото­ рые привязывают низшие общества к их обычаям и делают их враж­ дебными нововведениям, примыкает последняя причина, причем не самая маловажная. Первобытный менталитет, имеющий ярко выра­ женный мистический характер, мало концептуален. Он очень живо

327

чувствует, но совершенно не анализирует и не в большей степени совершает операции отвлечения. Вследствие этого, когда он выраба­ тывает ценностные понятия, в которых выражаются его предпочте­ ния, его нерасположения, вообще его чувства и страсти, необходимо, чтобы он одновременно и конкретно представлял себе то, что являет­ ся их объектом. Иными словами, так же, как он не создает общих абстрактных понятий, он не формулирует и общих ценностных пред­ ставлений, основанных на положительном сравнении вещей, с виду очень отличающихся друг от друга. Представления такого рода по­ требовали бы мыслительных операций, для нас совсем простых и обычных, но к которым первобытный менталитет не имеет ни вкуса, ни привычки. Он их, так сказать, инстинктивно избегает.

С другой стороны, он не оценивает ценность какого-либо способа, метода, приспособления, инструмента, одним словом, любого сред­ ства действовать и достигать результата, так, как это привыкли де­ лать мы, то есть наблюдая отдачу этого метода, приспособления и т.п. и объективно сравнивая их с другими, при этом отвлекаясь от любых иных соображений. Без сомнения, он умеет видеть большую или меньшую эффективность используемых им методов и инструментов. Однако он не делает их единственным объектом специального иссле­ дования: он не судит о них как об отдельно взятых. Он всегда вводит в порядок рассмотрения мистические элементы, от которых зависит успех любого предприятия или действия. Вследствие этого его ценно­ стные понятия остаются конкретными и относительно частными, и это часто приводит в замешательство европейцев. Они не могут по­ нять, как это туземцы, имея перед собой два образца одной и той же вещи —один туземный, грубый и неудобный, а второй —европейс­ кий, совершенный и более удобный в работе, — могут продолжать, как это часто случается особенно в первое время, оказывать предпоч­ тение своему.

«Эти дома (дома миссионеров), говорят туземцы, превосходны; но почему они-то, фиджийцы, не могли бы продолжать жить в домах, похожих на те, в которых жили их отцы? То же самое и в отношении лодок. Наши суда стоят тут же, и они лучше, чем их посудины. Тем не менее они желают довольствоваться лишь теми, которые есть у них. Так же обстоит дело и с одеждой, с мясом и т.п. Они выражают свое одобрение, но не прилагают никакого усилия для прогресса. Они хвалят наши приемы действовать, которые лучше, чем их, однако продолжают придерживаться своих»48.

328