2.9. Политтехнология как объект философского осмысления

Рассмотрим те трансформации, которые происходят в политике в связи с бурным развитием сферы политтехнологии. При этом подчеркнем, что аналогичные трансформации происходят не только в связи с развитием политтехнологий, но и маркетинговых технологий, бренд-технологий и т.п. и – самое парадоксальное – применения их не только к продвижению товара, но и индивидуума (личность становится автопроектом и одновременно субъектом и объектом бренд-технологий) [250; 251, с. 115].

Кажется, что современная политика демократична и эгалитарна, однако это всего лишь «кажимость», за которой скрывается манипулирование и замена реальной публичной политики телевизионным шоу [250]. Все в большей степени партии предстают не столько носителями внятных идеологий и политических программ, сколько аппаратом объединения электората вокруг неких ярких брендов политических лидеров («Единая Россия» – В.В. Путин, КПРФ – Г.А. Зюганов, ЛДПР – В.В. Жириновский; у СПС и «Яблока» так и вообще с этим проблемы). Партии в такого рода процессуальности лишаются внятной идеологии, которая отныне подменяется политтехнологией (различные сегменты электората хотят слышать различные «программы», в итоге «программы» приобретают ускользающий, размытый вид) [246], и становятся, как неоднократно отмечал политолог В.Т. Третьяков, постмодернистскими.

Понятно, что все это – серьезный вызов политической культуре современности, чреватый и социально-политической безответственностью [250], и новыми формами диктатуры («диктатура СМИ» и т.п.). Конечно, хорошо, что политическая работа самых различных уровней становится все более технологичной (любые решения должны быть технологичны; есть в управлении обществом такие кризисные ситуации и тенденции, когда необходим их специализированный просчет, в т.ч. и с использованием компьютерного и математического моделирования), однако нельзя не понимать, что у сложившейся политтехнологической культуры есть некоторый «потолок». Этот «потолок» адресует к противопоставлению реальности и образа.

Дело в том, что методами современной политтехнологии возможно сформировать различные образы: образ оппозиции, образ партии и т.п. Осведомленные политологи, к примеру, знают, что некоторые российские политические силы, претендующие на роль оппозиции, в условиях отсутствия у них электоральной базы и чуть ли не достижения своего «электорального дна» прибегали к технологии, когда создавался сайт и в его рамках имитировалась бурная политическая деятельность¹. Надо признать, что выстроить образ политического субъекта гораздо проще, нежели выстроить реальный политический субъект. И здесь проходит очень существенная грань, обозначающая «потолок» доминирующей в сегодняшней России политтехнологической культуры. Большинство политтехнологов и политтехнологий создают образ, но при этом не способны создавать субъект, т.е. выступать в роли субъектологии, технологии формирования субъекта, а не его бренда.

Для «среднего» политтехнолога субъект существует, задан изначально, и политтехнолог не будет обременять себя рефлексией на субъектные основания. И в этом кроется серьезная ошибка, ибо субъекта может не быть, субъектность, вообще говоря, может быть частичная, и в итоге может сформироваться образ, лишенный субъекта (знак, лишенный означаемого, т.е.,симулякр), а то и нечто более взрывоопасное. Все это не сулит политике ничего хорошего, т.к. рано или поздно может привести к сложным и тяжелым последствиям. В этой связи нельзя не привести пример американского доллара, выражающего глобальную мощь США и вместе с тем лишенного своего реального экономического содержания (форма без содержания), обеспеченностью адекватным золотым запасом. В определенном смысле доллар превратился в симулякр, американская (а через нее и мировая) экономика оказалась построенной на деривативах, что, в конечном итоге, и привело к глобальному экономическому кризису. Это еще раз подтверждает, что связь реальности и виртуальности весьма сложна и это важнейшая проблема современности. Недаром культура постмодерна строится на смерти субъекта как такового, на вытеснении реальности виртуальностью. При этом обсуждаемая проблема имеет и иные, к примеру, геополитические ракурсы своего измерения, а также ракурсы, связанные с формированием международного общественного мнения. В последние годы ведущие российские политики и представители политической, экономической и интеллектуальной элиты страны заявляют о цели, согласно которой Россия должна стать самой привлекательной для жизни страной. Проблема формирования внешнеполитического имиджа России ставится в качестве весьма приоритетной политической задачи, для решения которой прибегают к услугам лучших PR-агентств мирового уровня, и это, безусловно, имеет свою логику в том отношении, что нематериальный капитал приобретает все более весомое значение в международной политике.

Однако нельзя не отметить, что здесь возникают свои сложности, связанные с соотношением реальности и виртуальности, субъекта и его образа. Весьма индикативно, на наш взгляд, что в оценке роли привлекательности России и ее связи с внешней политикой на заседании секции «Глобальный мир: амбиции суверенной России» в рамках Форума «Стратегия-2020 – Новая тактика» (3 апреля 2009 г.) сложились две различные точки зрения: одни считают привлекательность России и российской модели развития скорее самоцелью (К.И. Косачев, Т.Г. Пархалина), в то время как другие (С.Е. Кургинян, В.Т. Третьяков) считают несколько иначе, рассматривая привлекательность внешнеполитического имиджа лишь как результат наличия политического субъекта и подлинности его исторического и политического бытия, наполненности этого бытия историософскими смыслами. Очевидно, что во второй трактовке реальное бытие необходимо первичнее и важнее даже самого привлекательного образа.

Никак не привлекательность должна ставиться во главу угла, она не может и не должна быть целью. Как только актер хочет быть привлекательным, он превращается в бездарность, привлекательным же он становится только в результате наличия глубокого внутреннего мира и подлинного бытия, ощущения своей связи с идеальным, со смыслами. Как следствие, привлекательный образ имеет только тот, кто обладает подлинным бытием, и в этом состоит важный смысл внешней политики: нет внешней политики без глубокого понимания себя и мира, наличия подлинного бытия. Именно поэтому на протяжении столетий своей истории Россия формировала свое историческое и политическое бытие через альтернативный проект, существование в виде альтернативной части Европы и Запада. Из этого и проистекали привлекательность российской модели развития и ее имперский, наднациональный, идеократический характер в своей досоветской или советской ипостаси. В подобном альтернативном виде бытия Россия была притягательна для соседей и могла формировать политические союзы, иметь мощный смысловой и политический вектор.

Снимая с повестки дня альтернативный характер исторического развития России, что и обозначала перестройка и чему способствует глобализация и постмодерн, Россия перестала быть одним из ведущих политических субъектов мира, или, как минимум, существенно снизила уровень своей субъектности. В конечном итоге, результатом этого стало как осложнение отношений с ближайшими географическими соседями (Грузией, Польшей, Украиной и др.), формирование вокруг западных рубежей России пояса антироссийски ориентированных государств, в который не входит разве что Белоруссия¹, хотя процесс российско-белорусской интеграции затягивается и осложняется различными политическими факторами, так и снижения уровня внешнеполитических возможностей вообще. Все это, безусловно, актуализирует проблему позиционирования России на международной арене, требует переосмысления многих подходов с учетом российской исторической специфики и особенностей восприятия России в мире. Но при этом нужно понимать, что, не продуцируя альтернативного типа исторического бытия, не предлагая альтернативного проекта, Россия обречена быть малопривлекательной и стремительно терять свой внешнеполитический потенциал. Судя по всему, будущее России не может быть построено только на привлекательности своего образа в мире и нельзя ставить этот образ во главу угла. Будущее России может быть построено лишь на формировании альтернативного типа исторического и политического бытия, следствием чего и должен быть позитивный образ России в мире.

В конечном счете, любой политический субъект (политик, партия, организация, государство и т.п.), обладает своим политическим образом, представляющим собой видение и восприятие этого субъекта внешней и внутренней общественностью, отдельными социальными группами и элитами. При этом образ включает в себя как свои нетехнологизируемые аспекты, так и аспекты технологизируемые, связанные по преимуществу с искусственным формированием имиджа. В пределе образ может быть как абсолютно адекватен своему субъекту, так и абсолютно неадекватен ему; в реальности – образ всегда находится между двумя полюсами. При этом задача политтехнологии заключается в эффективном управлении образами, тем более роль образов крайне велика в политике, в какой-то момент образы могут начинать жить своей собственной жизнью, порой не просто не обращая внимания на реальность, а подменяя ее собой, подавляя ее и управляя ею. Важнейшая же проблема состоит в том, что нельзя подменить реальную политику искусно сформированным образом, имиджем, брендом. Чем больше этот образ будет расходиться с реальностью, тем менее надежно он будет функционировать. Постоянно сталкиваясь с реальностью, входя с ней в противоречие, он рано или поздно разрушится и породит разрушительные процессы.

Многие сегодняшние политические решения (и это общемировая практика) являются чисто политтехнологическими, виртуальными в том смысле, что они ориентированы на удовлетворение весьма противоречивых интересов различных социально и политически значимых групп внутренней и внешней общественности, и из-за противоречий между системами ценностей, смыслов и интересов этих групп нередко политические решения подменяются своей политтехнологической видимостью. Иначе говоря, задача работы с реальностью подчинена работе с образом, имиджем, виртуальностью. Не отрицая необходимости этой работы и ее эффективности, технологичности принимаемых решений, следует еще раз подчеркнуть, что нельзя эту задачу возводить в абсолют, ибо это деформирует политическую сферу жизни общества и рано или поздно будет иметь очень серьезные последствия.