Прагматизм и идеология
Первые партии (вернее, протопартии) возникли в России на рубеже 1980 — 1990-х годов как идеологические образования. Это вполне понятно: политический плюрализм зарождался на основе отрицания идейного коммунистического монополизма и противопоставления ему демократических ценностей. Со временем демократический импульс рубежных лет ослабел, а отчетливая дифференциация интересов больших социальных групп, которая могла бы стать прочной основой политического плюрализма, не произошла. Лишь сравнительно небольшой частью избирателей политические симпатии были осознаны в отчетливых идейно-политических терминах. У остальных идеологические упражнения партий стали вызывать неприятие и раздражение. В обстановке видимого безразличия большинства населения к идеологиям и политическим программам повысился спрос на прагматизм, “центризм” и тому подобные деидеологизированные политические позиции.
“Единство” возникло как образование, не просто нацеленное на исключительно прагматические задачи, но и лишенное каких бы то ни было идеологических ориентиров в принципе. Это, несомненно, помогло ему завоевать голоса не приемлющего идеологических тонкостей “болота”, якобы ориентирующегося не на “слова”, а на “дела”. Однако это совершенно не означает, что “Единство” и его электорат стерильны в идеологическом отношении. Как известно, прагматизм и “центризм” в политике могут скрывать самые различные преференции, исключая, пожалуй, только радикальные.
Некоторую информацию относительно предпочтений “медвежьего” электората дает сопоставление результатов голосования в 1995 и 1999 гг. Наибольшие потери в декабре 1999 г. понесло “политическое семейство”, к которому принадлежали НДР и другие порождения “партии власти”. Эта “партия стабилизации” потеряла более 90% своих приверженцев (примерно 13% от всех голосовавших); и вовсе не исключено, что их консервативные голоса перешли не к “идеологическим” партиям, доля которых в электорате уменьшилась, а к двум “губернаторским” блокам.
Однако этот резерв мог дать лишь немногим более трети голосов, полученных в совокупности “Единством” и ОВР. Откуда взялись остальные? Обращают на себя внимание значительные потери другого “политического семейства”, чья доля в электорате сократилась с 20% до 8%. Это — националисты и “державники”. Данный факт мог бы показаться странным на фоне явной активизации державнической риторики, если бы его простейшим объяснением не был переход данной части голосов к губернаторским блокам.
Четверть всего избирательного корпуса, отошедшая от этих двух “политических семейств”, и составила, очевидно, основной электоральный резерв, поддержавший блоки-новички, прежде всего “Единство”, набравшее почти в два раза больше голосов, чем ОВР. Разумеется, речь идет лишь о са-(51)мой приблизительной прикидке, не учитывающей изменение состава избирателей по сравнению с выборами 1995 г., региональную специфику и многое другое, но вряд ли их учет существенно скорректирует вывод о том, что “Единство” (и, возможно, ОВР) оттянули на себя большую часть консервативно-державнического электората.
Подавляющее большинство этих избирателей, разумеется, не читало опубликованной в Интернете программной статьи Путина. Но пафос последней (крепкое государство — “источник и гарант порядка, инициатор и главная движущая сила любых перемен”), провозглашенные в ней ценности (патриотизм, державность, государственничество, социальная солидарность), безусловно, созвучны их настроениям.
Таким образом, утверждение, что протопартии, стоящие на определенной идеологической платформе, более или менее маргинализировались в результате выборов 1999 г., еще не означает, что в сфере политического структурирования теперь отсутствует идеологический компонент. Прагматизм правительственной партии и ее неофициального лидера относится скорее к стилю поведения, нежели к содержанию политики. Идеология на этом этапе стала привилегией лидера партии, напрямую обращающегося к избирателям не столько на языке идей, сколько на языке образов. Имидж борца за “окончательное решение” чеченского вопроса и стойкого защитника национальных интересов, не склоняющегося перед давлением Запада, несомненно, способствует такого рода прямому диалогу с соответствующими группами избирателей. Как отмечал В.Соловей, “антивестернизм, помноженный на патриотизм (война популярна!), вполне под силу подогреть, им можно до известной степени манипулировать, с его помощью реально достичь временной консолидации общества и добиться некоторых важных политических целей” [Соловей 1999].
На рубеже тысячелетий в России одновременно складываются две пока еще непрочных, но достаточно важных конфигурации: своего рода “пакт” федеральной и региональной элит (без участия масс) и прямая (плебисцитарного типа) связь главы государства с избирателями, характерная для власти бонапартистского типа. Консолидация элит через власть как инструмент дополняется легитимацией этой власти через плебисцитарные механизмы. Такое квазиобновление властной вертикали нашло отклик в общественном мнении. Надежды на обновленную власть уже вызвали неожиданно резкий рост общественного оптимизма [см. Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены 1999: 3-4]. Подобная ситуация серьезно затрудняет партийное структурирование общества в современном духе. Партии как автономный политический субъект превращаются во вспомогательные политические орудия исполнительной власти. Еще одним препятствием на пути формирования настоящих партий может послужить возможное изменение избирательной системы (лоббируемое видными представителями администрации ограничение или отмена голосования по партийным спискам). Остается надеяться, что центральная власть, наконец, осознает, что такое преобразование объективно противоречит ее интересам, так как в этом случае ей нечего будет противопоставить влиянию региональной бюрократии на исход выборов.
Развитие процесса структурирования элит идет за счет растущей аморфности российского общества. Однако пока неясно, будет ли всего этого достаточно, чтобы в долговременном плане разрешить все сложные задачи, которые встанут перед государством как во внутриэлитных отношениях, так и в отношениях между элитами и обществом. Если выяснится, например, что нынешний расклад сил не может обеспечить устойчивости, последовательности, эффективности правительственного курса, а надежды населения обернутся разочарованием, вопросы партийного структурирования общества вновь актуализируются. Пока же они оттесняются исполнительной властью с центрального поля российской политики на далекую периферию.(52)
____________________________________________________________________________________________
Афанасьев, М.Н. 1994. Изменения в механизме функционирования правящих региональных элит. — Полис, № 6.
Афанасьев, М.Н. 1997. Клиентелизм и российская государственность. М., с.190-207.
Горшков, М. 2000. Граждане России об итогах 1999 года и надеждах на 2000-й. — Независимая газета, 14.IV.
Гражданское общество в России: структуры и сознание. 1998. М., с.183-184.
Известия. 1999. 6.IV.
Куда идет Россия. 1999. Т.И.Заславская (общ. ред.). М.
Лапкин, В. и Пантин, В. 1998. Ценности постсоветского человека. — Человек в переходном обществе. Социологические и социально-психологические исследования. М., с.29.
Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены, № 6 (44).
Соловей, В. 1999. Русские и Запад. — Независимая газета, 30.XI.
Шмиттер, Ф. 1996. Размышления о гражданском обществе и консолидации демократии. — Полис, № 5, с.26-27.
Afanasjev, M. 1999. Gruppi direttivi regionali: trasformazione dei meccanismi organizzativi e regionali del potere. — La nuova Russia. Dibattito culturale e modello di societa’ in costruzione. Torino, р.55-71.
Статья подготовлена при поддержке РГНФ, проект №99-03-19875.