kafedralnye / 4-1. Историография / Лекции / 14. Историогр. 12.12.07

10

Лекция № 14

ИСТОРИОГРАФИЯ

12 декабря 2007 года

Прошлый раз говорили о Венелине и его труде о болгарах. Отклики были самые противоречивые, и нелестных было много. Некоторые даже позволяли себе открытые насмешки по адресу сочинения. Например, известный журналист и писатель Полевой в открытом письме издателю этой книги Погодину недоумевал, как он мог допустить такое, как он может называть мысль этой книги новой и смелой.

В ответ Погодин выступил с рецензией, в корой сознавал, что конечно признание гуннов славянами и ряд других идей Венелина не подкреплены никакими вескими доводами. Никаких доказательств Венелин не приводит. А без таких доказательств утверждения авторы очень любопытные, увлекательные, и их можно принять за отважные, вероподобные тезисы, и не более. Погодин отмечал, что у Венелина отсутствует строго ученая критика. Не удовлетворяло и построение труда.

Однако акцент у Погодина сделан на достоинствах. «Господин Венелин принес незабвенную заслугу истории даже и тем только, что обратил внимание на смешение народов, которое понять не легче древнего вавилонского, что указал новый путь, расставил по нем вехи, дал … для исследователей, и сам сделал опыт пройтись с ними по всему лабиринту».

Как видно, такие отзывы Погодина и Полевого по части исследовательского метода Венелина во многом совпадали, но вот итоговые выводы расходились. Но, так или иначе, книжка уже в 1856 году переиздается со вступительной статьей известного филолога и этнографа Бессонова. Книга все же привлекла к себе внимание. Это выразилось не только в словесных похвалах.

Академия Наук благожелательно приняла старания Венелина и откликнулась на его просьбу командировать его в Задунайские земли для сбора материалов исторического и филологического характера.

В апреле 1830 года Венелина его друзья во главе с Погодиным отправили в длительную поездку. Но планы были нарушены. Дело в том, что по условиям подписанного к тому времени Адрианопольского мира русские войска покидали Болгарию. А это означало, что Венелин провел в Болгарии гораздо меньше времени, чем предполагал, 3 месяца. Он посетил Варну, ближайшие селения. Ему пришлось перенести свои разыскания в Валахию и Молдавию. В тех местах от турецкого гнета укрывалось очень много болгар.

В 1831 году из Бухареста Венелин привез немало заметок, старых манускриптов, которые думал использовать в своих публикациях и исследованиях.

Но все-таки его близкое знакомство с болгарами несколько разочаровало Венелина. При ближайшем знакомстве болгары оказались не такими, какими он их себе представлял. В чем это проявлялось? В том, что зачастую они встречали его с явным недоверием. На конкретные вопросы-просьбы предоставить необходимые материалы, они запрашивали непомерную цену за рукописи, которыми они обладали. Это было малоприятно для Венелина.

За последние 10 лет своей недолгой жизни, он успел сделать очень много. Его научное наследие составляет около 50 наименований. Но часть из этих работ была издана уже посмертно. Большинство его работ посвящены истории Болгарии.

В их числе статья «О зародыше новой болгарской литературы», 1837 год. Вначале как статья, а затем брошюркой. Причем в ней Венелин заявлял, что сербские и болгарские песни должно расценивать наравне с Гомеровыми произведениями.

Посмертно был опубликован 2й том «Древних и нынешних болгар» в 1841 году. И критические исследования об истории болгар.

В Болгарии он был всего 3 месяца, а затем в Валахии и Молдавии. Те источники, которые он собрал в тех местах, составили томик «Влахо-болгарские или дако-славянские грамоты», 1840 год.

В поле зрения Венелина, помимо болгар, попадали другие славянские народы. Примером может служить работа «Окружные жители Балтийского моря», т.е. _____ и славяне.

Трудно дать объективную оценку тому, что было сделано Ю.И. Венелиным. Он был все же самоучкой. В учебнике сказано о нем «Пафос его концепции заключается в стремлении поставить историю на службу делу национального возрождения». Сказано с одобрением. Но такой подход к оценке трудов, претендующих на научные, даже если он продиктован благородными побуждениями, не вполне подходящий. И даже несколько вредит попытке научной оценки исследования.

Понятно, что несмотря на признание ряда недочетов, мы не можем поставить Венелина рядом с какими-то конъюнктурщиками, которые пишут только ради личной выгоды, для того, чтобы стать угодными начальству. Тем не менее, превращая свои писания в инструмент политики, ученый вынужден соответствующим образом отбирать факты для своих сочинений и определенным образом их препарировать. Такая подгонка решения задачи под заранее данный ответ неизбежно девальвирует историческое исследование.

Вдобавок к тому, Венелину не хватало сугубо профессиональной подготовки и в области филологии и в области истории. Даже по меркам уровня развития науки 1й половины 19 века и отечественной славистики в том числе, Венелин все же был дилетантом. Его высказываниям, которые он приводил и в своих статьях и в крупных работах, не хватало четкой аргументации, поэтому они зачастую не выдерживали даже самой снисходительной критики.

Нередко Венелин увлекался любительской этимологией, и отыскивая просто по звучанию сходство в отдельных словах, у него этруски тоже были славянами. Хотя в этом своем убеждении он был не одинок.

Он вполне серьезно заявлял, что хан Аспарух тоже был славянином на том основании, что имя хана показалось ему по звучанию схожим с такими словами как «кожух» или «сплюх». Аттила – тоже славянин.

Приходится констатировать, что сам уровень в 1й половине 19 века очень отличался от уровня историографии соседних земель. Можно сказать, что уровень болгаристики был плачевным. А это в свою очередь отвечало состоянию болгарского общества в целом того времени, и уровню состояния болгарской культуры.

Имя Венелина до сих пор произносят с почтением. Есть сборник статей 1998 года «Венелин в болгарском возрождении».

Неоспорим тот факт, что труды Венелина не просто пробудили интерес к прошлому и настоящему Болгарии, но и дали мощный стимул подъема болгарского национального возрождения. И вполне возможно, что слабость критического начала послужила не помехой, а даже своего рода достоинством.

Наш известный литературовед, философ Гачек, который считается большим знатоком и почитателем наследия Венелина, не без основания уверял, что страстная, не объективная манера венелинского письма, как раз и обусловила столь сильное воздействие его сочинения на сердца и умы соотечественников, современников, прежде всего болгар.

С точки зрения общественного резонанса труды Венелина и в Болгарии и в России можно считать в большей мере образцами злободневной публицистики, нежели историческими исследованиями. Сама по себе публицистика злободневная, историческая, особенно для того времени явление довольно значимое и позитивное.

В дальнейшем не стоит все-таки закрывать глаза на научный уровень сочинения. Сложно дать объективную оценку.

Проблема объективной оценки научного уровня трудов касается не только трудов Венелина.

Гачек ополчился на строгих историков немецкой выучки, по мнению которых этикет науки не допускает личности, эмоциональности, и образного мышления.

Гачек считает, что этот стандарт, который навязан мировой науке, согласно которому если все обосновано фактами, то нет надобности прибегать к воображению и впечатлять красотой. Гачек сам по себе серьезный исследователь. Но в этой фразе больше эмоций. И сам серьезный исследователь не заметил, что допустил элементарный промах. Дело в том, что как раз обоснованности фактами мы и не находим у Венелина. Присутствует воображение, эмоции, но обоснованности фактами нет.

В других местах, критикующих негативные отклики по поводу творчества Венелина, Гачек отметает и все упреки по адресу древних и нынешних болгар на том основании, что критики этой книги не поняли будто бы ту специфику жанра, которая заключается в сочинении Венелина. Гачек даже позволяет себе именовать это сочинение Венелина национальным мифом или научно-художественным произведением.

Больше того, речь идет будто бы о болгаристике, историографии Болгарии 1й половины 19 века, с другой стороны современный нам исследователь предлагает числить это самое знаменитое из произведений Венелина по разряду ранних историй, которые существуют у всех народов.

Но если подходить к произведению Венелина с предложенной точкой зрения как к ранним историям, значит нам приходится сравнить Венелина, его «Древних и нынешних болгар…» с Геродотом, либо с повестью временных лет, то нельзя не признать, что и труды Геродота и ПВЛ для своего времени были большим шагом вперед. А вот что касается произведений Венелина, как раз этого о его трудах мы сказать не можем. Только предпринимаются попытки оправдания этого достаточно низкого уровня. По ряду параметров «Древние и нынешние болгаре…» не дотягивали до уровня и российской славистики 1й половины 19 века, несмотря на то, что собственно 1я половина 19 века и есть еще только период становления отечественного славяноведения. Но и в этой ситуации Венелин со своим знаменитым сочинением проигрывает.

Хотя перебирая оценки, и негативные и позитивные, пытаясь подобраться к объективности, нельзя сбрасывать со счетов то, что всеми признано: перед славистикой заслуги Венелина неоспоримы, в первую очередь перед болгаристикой. Такова она была в те десятилетия. Всегда при разборе любого произведения нам надо стремиться к тому, чтобы отвечать на вопросы: что удалось и что не удалось сделать автору, учитывая поставленную им самим перед собой задачу в данном конкретном сочинении или в ряде его произведений, и не ограничиваться только оценкой эмоциональной или общественно-политической, как это было со многими авторами и их трудами.

Преемником Венелина заявил себя Николай Васильевич Савельев-Ростиславич. Он получил неплохое образование, окончил Московский университет в 1836 году. Зарекомендовал себя журналистом, историком. Его интерес именно к болгарской истории был обусловлен и семейной традицией. Один из его предков по матери князь Ростислав Стратимирович возглавлял Тырновское восстание против турок 1686 года.

Он был близок славянофилам, но отличался от них заметно хотя бы тем, что преклонялся перед Петром 1, и вполне благосклонно воспринимал петровские преобразования.

И подготовка лучше, чем у Венелина, но сказать, что его занятия историей были очень уж успешны, было бы перебором. В своих изысканиях Савельев-Ростиславич позволял себе слишком свободно оперировать лингвистическим материалом, этимологическими сопоставлениями. Нередко давал волю фантазии.

Это укладывается в романтизм.

Примером может служить статья Савельева-Ростиславича «Новый источник болгарской истории» для объяснения хронологии и генеалогии болгарских государей 9 века. Но сам автор был собой доволен. Эта статья демонстрирует слабость источниковедческой критики, подмену аргументов бездоказательными утверждениями. Это говорит как раз о сходстве с Венелиным.

Помимо статьи появился в «Славянском сборнике» историографический обзор, который подготовил Савельев-Ростиславич, касающийся варяжской проблемы, где он, будучи анти-норманистом, тоже позволял себе голословные выпады.

По стопам Венелина пошел также и Васил Априлов. Уроженец Габрово (веселый болгарский город). Будучи ребенком переехал в Москву. Его старшие братья держали торговую контору. Средства у них были, и Васила Априлова отправили учиться заграницу. В Россию он вернулся в начале 19 века. За плечами у него уже было обучение в Венском университет на медицинском факультете. Поначалу он обосновался в Одессе с 1811 года. Там он выказывает себя ревностным эллиноманом. Щедро поддерживает греческих патриотов, которые боролись за освобождение своей родины от турок. Не жалел денег на греческую церковь.

Но в 1830 году происходит переворот в его миросознании. Априлов осознал себя болгарином. Тут мы скажем доброе слово Венелину, потому что решающую роль сыграла в этом книга Венелина «Древний и нынешние болгары».

Априлов пересмотрел свое отношение к грекам. Теперь греки ему виделись такими же угнетателями болгар, как и турки, такими же врагами Болгарии. И тогда он с той же полнотой уже отдался делу просвещения болгарского народа. В родном Габрове он открывает первое светское училище, учреждает стипендию для болгар, которые решают учиться в России.

Тем же целям служила и литературная деятельность Васила Априлова. Априлов прежде всего был публицистом, просветителем. Историческая тема, история Болгарии его очень волновала. Он считал, что именно этим можно увлечь болгар. Именно историей своей страны в них можно вдохнуть надежду на лучшее будущее, на освобождение от турок. А для этого нужно вспомнить о былом величии и могуществе своей родины.

С этой целью Априлов разыскивал старые древние памятники, и в 1845 году опубликовал средневековые болгарские грамоты. В сочинительской манере Априлов подражал Венелину. Он сошелся близко с Погодиным, Срезневским, с Вацлавом Ганкой и другими славистами.

Свое первое научное сочинение Априлов напечатал по-русски в 1841 году «Болгарские книжники или какому славянскому племени принадлежит кирилловская азбука?».

Учитывая, что само наименование брошюрки построено в виде вопроса, наталкивает это на мысль, что что-то подтолкнуло Априлова к написанию этой работы. Дело в том, что тогда в одесской газете появилась статья некоего серба, который ссылаясь на авторитет Варфоломея Капитера, утверждал, что солунские братья переводили священные книги на сербский язык, и что сербы крестились раньше всех славян. Это Априлова очень задело, и поэтому на вынесенный в заглавие своей брошюрки риторический вопрос он дал совершенно определенный ответ, который легко предугадать. Первыми среди всех славян крестились болгары, они перевели богослужебные книги на родной болгарский язык. И значит весь славянский мир именно Болгарии обязан приобщением к вере христовой и своей письменностью. Вот основная идея брошюрки Априлова.

Эту лестную для национального самосознания идею Априлов развивал и в следующем сочинении «Денница новоболгарского образования». По сути своей эта книжка представляла собой краткий очерк истории Болгарии, начиная от образования государства. Основной акцент в книжечке был сделан на новейшем времени и на проблеме народного образования. А эта проблема была самая злободневная для болгарского народа.

Историческую проблематику затрагивали и другие. Но середина 19 века в целом в болгаристике – это самое начало. Болгаристика остается самой неразработанной областью славяноведения.

Причем Венелина мы причисляем и к болгарскому славяноведению и к российскому.

Поскольку мы завершили краткий обзор эпохи романтизма, за ним следует ПОЗИТИВИЗМ.

2я половина 19 века проходит под знаком позитивизма.

Позитивизм существует не только в историографии, в истории исторической мысли, но и в философии.

Данное историографическое направление обязано своим наименованием книге франц. исследователя Огюста Конта, она написал курс позитивной философии. Это было многотомное издание, выходило с 1830 по1842 годы. Он в свое время, как и Тьерри, побывал учеником Сен-Симона.

Конт взял на себя смелость систематизировать, классифицировать все науки, какие известны человечеству, приведя их в какой-то логический порядок. Одновременно он стремился к тому, чтобы охарактеризовать этапы, которые это человечество прошло в своем развитии. Огюста Конта можно назвать социологом. Почему? Этим словом мы тоже обязаны Конту, он изобрел термин «социология, т.е. наука об обществе». Главная идея Конта – наука в ее нынешнем состоянии должна освободиться от метафизики, от субъективных и не основанных на точных знаниях рассуждении.

С точки зрения Конта единственная опора науки – это опыт. В широком понимании слова под этим опытом подразумевается в первую очередь работа с источником. Вне пределов опыта наука как таковая не существует. Конт утверждал, что именно вне опыта остаются глубинные причинно-следственные связи, которые историк всегда стремился отыскать между явлениями, событиями, процессами. По логике Конта получалось, что установление причинно-следственных связей оказывается вне наших возможностей, вне нашего понимания.

В определенной мере такую позицию позволительно считать трезвой, реалистичной, не переоценивающей своих возможностей, чем безусловно грешили и романтики, и просветители.

Но зато одновременно Конта можно упрекать и в том, что по сути он впадает в гностицизм. Что это такое? Отрицание познаваемости объективного мира и объективного значения истины.

Раз он все науки решил по своим нишам определить, то что у него получилось? Весь спектр наук о мире и человеке Конт привёл в иерархическую систему, где элементы располагались по их взаимосвязи, где каждый последующий был сложнее предыдущего. И вот такой у него ряд получился: Изначально у него эта система начинается с математики, затем астрономия, физика, химия, биология, социология. Что касается социологии на последнем месте, то это вполне логично. В социологию органичным образом включалась и история. Социология следует за биологией, поскольку очень прочно с ней завязана, но намного превосходит биологию по сложности.

Наука об обществе, социология здесь самая удалённая от математики. Математику не следует понимать её так буквально, как самую простую, но она восхищала Конта своей стройностью. Хвалу математике вы слышали наверно неоднократно. По мысли Конта весь комплекс наук с течением времени эволюционирует, проходит 3 ступени.

Первая стадия теологическая, она характеризуется состоянием вымысла. Власть в это время принадлежит жрецам и воинам, так считал Конт. Религия развивается от фетишизма к политеизму.

Затем наступает вторая стадия, метафизическая, иначе говоря отвлечённая, учение о наиболее общих законах бытия это у нас метафизика. И тогда у кормила власти находятся на этой стадии метафизической философы и юристы.

Стадия третья научное индустриальное общество. Здесь всё больше ощутимо влияние времени.

Из этой схемы Конта видно, что он понимает исторический процесс, как саморазвитие человеческого духа, причём саморазвитие конечно эволюционное, поскольку по убеждению Конта революции нам не просто не нужны, а революцию он воспринимал как аномалию.

Несмотря на стройность систему Конта, считается, что во много его построение выглядит наивным, но для своего времени это была система вполне стройная и серьезная. Многих такой подход вдохновлял и восхищал. Но если какое-то явление перед нами вне рамок нормы, то встречаются и восторги, и упреки.

Конта еще будут читать на протяжении длительного времени на рубеже 19-20 века, о его учении подробно писал Н.И. Кареев. Но когда мы говорим о Конте в связи с позитивизмом, а именно ему мы обязаны самим этим термином, то приходится признать, что границы позитивизма как хронологические, так и содержательные очень трудно определяемы, трудно уловимы. Порой по ведомству позитивизма записывают те учения, которые с точки зрения самого Конта к позитивизму не относились, и которые сам Конт воспринимал скептически, относился к ним с презрением.

Очень сложный вопрос, который не подразумевает однозначного ответа – это соотношение позитивизма и марксизма. Учения разные, во многом нетерпимые. И тем не менее теорию Карла Маркса с известным правом очень редко записывают как раз в разряд одного из учения позитивизма. Но что касается позитивистской философии, она хоть интересна и полезна нам, но она далека и от историографической практики. Позитивизм социологии и философии не вполне адекватен позитивистской методологии в исторических трудах.

Когда мы говорим о позитивизме в контексте историографии, здесь знаковой фигурой для нас будет выступать Генри Томас Бокль, с прославившей его монографией «История цивилизации в Англии», которая появилась в 1859 году. Причем вышел только 1й том. Этот труд остался не завершен. Но труд приобрел большую популярность во всей Европе, и в России. Даже говорили: не может человек считаться интеллигентным, если он не читал «Историю цивилизации в Англии» Бокля.

Когда Бокль сравнивал исторический путь Англии с 14 по 18 века с тем, что было в других странах, в Шотландии, Испании, Франции, то он выходил в своих рассуждениях за рамки этих территорий, и делал немало любопытных наблюдений по поводу исторического процесса. Достаточно перечислить главы его труда, чтобы составить представление:

«Влияние физических законов на организацию общества и характер законов ума»

«Разбор метода, употребляемого метафизиками»,

«Сравнение законов нравственных с умственными и исследование действия, производимого теми и другими на развитие общества».

Боклю было свойственно стремление открыть какие-то законы, отыскать законы, которыми управляется прогресс человеческого общества. Бокль в духе времени, соответствуя тем позитивистским идеям, которые мы находим у Конта, выступал за то, чтобы поднять историю на уровень естественных наук, печально констатируя: между историками преобладает странное понятие: будто их дело только рассказывать факты, по временам оживляя их такими политическими и нравственными рассуждениями, которые кажутся им наиболее полезными. По такой теории любому писателю, который по лености или врожденной неспособности не в силах совладать с высшими отраслями знания, стоит только употребить несколько лет на прочтение известного числа книг, и он сделается историком. (Подумайте над этой ёмкой фразой).

Уже по отдельным наименованиям глав видно, что Бокль писал явно под действием «Духа законов» Монтескье. Хотя несколько иначе, чем Монтескье, ставил вопрос о влиянии внешней среды на человеческое общество, на социальный строй и юридические порядки. Бокль считал, что в эпоху просвещения еще годилось серьезно рассуждать о том, что жаркий климат делает людей трусливыми и даже развратными, а холод рождает исключительно добродетель и храбрость. До середины 19 века такой подход Бокля уже не устраивал, он представлялся ему примитивным. На его взгляд климат, пища, почва оказывали сильное влияние на общий вид природы, но не прямое, а косвенное воздействие на людей, на социальный строй.

Он говорил, что в Древнем Египте главный стимул перехода к цивилизации это плодородие почвы.

Что касается Европы: в Европе климат заставил людей усиленно трудиться, а это увеличило общественное богатство.

Но эта связей между пищей и социальной дифференциацией выглядела следующим образом: при достатке питания мы неизбежно получаем демографический рост. С увеличением числа рабочих рук человеческий труд дешевеет, в результате богатые люди приумножают свои богатства. Но при этом они ставят в имущественную зависимость простонародье. Причем эта зависимость, изначально проявляющаяся как имущественная, превращается и в социальную зависимость.

Понятно, что несмотря на его упреки Монтескье, его же собственные рассуждения зачастую выглядели несколько наивными. Но следует учитывать, что Бокль находился у самых истоков исторического позитивизма.

Если говорить о позитивистской методологии в области истории в целом, то она со временем обогащалась. И 2я половина 19 века ознаменована появлением трудов Роджерса, Кюстель де Коланж.

Роджерс интересен тем, что его принято считать основоположником социально-экономической истории.

Кюстель де Коланж, автор 6-томной «Истории общественно строя древней Франции». Она получила высокую оценку современников, и до сих пор вызывает восхищение многих исследователей. Но там где есть восхищение, нужно быть готовым и к таким же эмоциональным нападкам.

В России по разряду позитивизма числится упоминавшийся Н.И.Кареев, М.М. Ковалевский, П.Г.Виноградов и другие.

Сложно по пунктам перечислить, что отличает романтика от позитивиста. Какие новые признаки появляются в позитивистской методологии? Строгой линии между романтизмом и позитивизмом провести невозможно. В конце концов, нельзя не учитывать, что плюрализм, множественность направлений свойственны были позитивизму еще в большей степени, чем романтизму. И зачастую последователи Конта воспринимали и положения и других какие-то течений. И сам позитивизм не был статичен, он эволюционировал, как человеческое общество.

Уместно сравнение с литературоведением, поскольку позитивизму соответствует в литературоведении реализм. И приведя в качестве пример любого автора 2й половины 19 века, ответьте на вопрос: кто он больше – романтик или реалист? Гоголь кто?

Ваша задача после заявления представить составленный перечень признаков, характеристик.

Предпринимались попытки определить этот перечень.

Е.В. Гутнова является автором «Историографии истории средних веков», 1980е годы. Она отторгала позитивизм. Она провозглашала, что общими для всех школ, направлений эпохи позитивизма был агностицизм, империзм, эволюционизм. Причем у нее смешение во многом несовместимых казалось бы понятий. Она относилась к ним резко отрицательно и мало объективно. Но критический настрой Гутновой объясним, поскольку в нашей советской историографии было принято так воспринимать этот период 2й половины 19 века, как кризис буржуазной историографии, которая во всех своих проявлениях деградировала. Черты этой деградации и старались отыскать.

Монография Л.В. Гориной «Марин Дринов – историк и общественный деятель», московская славистка, с кафедры истории южных и западных славян. Горина предприняла попытку создать перечень, выстроить систему отличительных признаков позитивизма. У нее получился следующий реестр:

Позитивизму свойственно стремление показать позитивное развитие общества без необходимых объяснений, совершающих этот процесс.

На взгляд позитивизма исторический процесс объективен и подчинен определенным закономерностям.

Позитивизму свойствен историко-сравнительный метод.

Позитивизм признает теорию многофакторного развития общества и при этом признается воздействие социально-экономического фактора.

Позитивизму свойственен интерес к массовым движениям, и также критический подход к историческим источникам.

Именно позитивисты делают заметный шаг вперед в совершенствовании приемов критического подхода к источникам.

Присутствующие в нашей историографической литературе варианты черт, которые свойственны позитивизму, у Шапиро, Вайнштейна, они примерно совпадают с вариантом Гориной. Книга Гориной вышла в 1986 году, у Шапиро – в 1993 году «историография древнейших времен до 1917 года».

По сути часть перечисленных свойств Гориной носит характер не качественный, а количественный. Это относится, например, к признанию исторического процесса объективным и подчиненным определенным закономерностям. И что касается историко-сравнительного метода. Всё это существовало и прежде. И говоря о критическом подходе к источникам, мы его наблюдаем уже у романтиков.

Просветители также вряд ли могли быть сравнены с романтиками, но по этому пути старались идти.

Что касается интереса к массовым движениям, под массовостью мы здесь понимаем присущий социально-экономический фактор. Интерес к социально-экономической истории – это одно из самых главных черт, свойственных позитивистской методологии, в контексте историографическом. Именно со 2й половины 19 века ведет начало эта отрасль исторической науки – социально-экономическая, и экономическая особенно.