kafedralnye / 4-1. Историография / Лекции / 12. Историогр. 28.11.07

13

Лекция № 12

ИСТОРИОГРАФИЯ

28 октября 2007 года

Черновик 12 апреля, чистовик 15 мая.

Франтишек Палоцкий никогда не был радикалом по своим предпочтениям. Это отличало его. Поэтому он числится среди сторонников австро-славизма.

Но с другой стороны он не изменял своим либеральным и национальным, т.е. чешским ценностям. В частности, это выражалось в глубоком уважении к чешскому языку и стремлении писать на нем. Палоцкого не устраивало, что его «История чешского народа» выходит на немецком языке.

Выпуск 3 тома растянулся на 10 лет. В этот период случились революционные события 1848 года. Эти события позволили приступить к изданию чешского текста. Чешский текст несколько отличался от немецкого текста. Именно в чешском изложении Палоцкий позволял себе более отчетливые патриотические мотивы в изложении чешской истории.

В предисловии к изданию он выражал надежду, что книга поможет нашему народу познать себя самого, и уяснить чем он есть и чем он должен быть.

После этого тома, тома истории Палоцкого печатаются сначала по-чешски, а затем по-немецки.

4й том. Продолжение гуситской эпопеи, 1439-1471. Здесь фигурирует Иржи из Подебрад. Том вышел в 1857-1860 годы.

5й том. Когда в 1864 году Палоцкий выпускал первую часть 5го тома, он пытался как-то объяснить читателям причины того, почему ему никак не завершить работу. Он упоминал о том, что он занят в другой сфере, был депутатом сейма. Но главная причина в сложности того периода, над которым он трудится. Переходный период, Ягеллонский период, он чрезвычайно труден для чешской истории именно потому, что оканчивается 1526 годом, гибелью короля Людовика. Но спустя 2 года Палоцкий довел изложение до этого несчастливого года в чешской истории. Таким образом, 5й том был закончен в 1867 году. В учебнике фигурирует год 1876 год – это опечатка.

О популярности Истории Палоцкого свидетельствует, что после выхода всех 5 томов последовали и переиздания. При переизданиях Палоцкий вносил исправления и дополнения.

Что касается периода истории Чехии после 1526 года, он так и не планировал его рассматривать. Как Палоцкий это объяснял? Он полагал, что века Габсбургского владычества являются особым периодом в чешской отечественной истории. И этот материал требует к себе иного подхода.

Но несмотря на то, что Палцокий устранился от написания истории после 1526 года, он возлагал надежды на своих последователей, учеников, в частности Антонина Гандели, но тот не может быть признан впрямую последователем Палоцкого.

В связи с Франтишком Палоцким скажу: в нашем обзоре он фигурирует по части историографии эпохи романтизма, 1й половины 19 века. Но по годам он выходит на 2ю половину 19 века. В то же время если оценивать труд Палоцкого в разработке истории Чехии со стадиально-технологической точки зрения, то никакого противоречия мы не наблюдаем. И учебник в данном случае абсолютно прав, когда заявляет, что Палоцкий является родоначальником и главным представителем романтической историографии Чехии. Тут нет разногласий у самих историографов. Но сам Палоцкий не совсем соглашался с таким определением, поскольку не относил себя к романтикам. В устах Палоцкого принадлежность к романтизму означало нечто уничижительное, подразумевая при этом не серьезного историка, а историка, склонного к фантазиям.

Следует сделать оговорку, что Палоцкий не был абсолютно безгрешен в смысле фантазий. Так, вначале 1-го тома, где он рассматривал период легендарный, многое им было почерпнуто из не в полнее проверенных источников, многое опиралось на его довольно вольные догадки. К тому же в определенной степени он опирался на те сведения, которые черпал из известных Краледворской и Зеленогорской рукописей, в подлинность которых он упорно верил до конца своих дней. При этом, даже когда ему выдвигали доводы против подлинности этих рукописей, он не желал считаться ни с какими объяснениями. Поэтому у нас есть все основания числить Палоцкого по разряду романтической историографии. К этому же склоняет и то, что в основании его концепции лежит идея извечного противостояния славянского мира миру германскому. На взгляд Палоцкого еще в седой древности один этнос в корне отличался от другого. Уже тогда немцы выступали как народ воинственный, склонный к завоеваниям, к покорению соседей. А славяне, чехи, как народ исключительно миролюбивый, основным занятием которого было земледелие. И они пали жертвой натиска извне.

Это противостояние Палоцкий не доводил до полного абсурда, не отрицал способности немцев и к созидательному труду, и не умалчивал так уж абсолютно о грабительских порой набегах самих славян.

В понимании Палоцкого исконный патриархальный быт чехов, их демократический строй рухнули именно под немецким натиском. Феодализм, сословное неравенство, из-за которого общество раскололось на дворянство и подданный люд, в Чехию привнесли именно немцы. Т.е. весь многовековой исторический процесс Палоцкий рассматривал под углом зрения борьбы этих двух начал, немецкого и славянского.

Понятно, что кульминационный период этой борьбы – это гуситское движение. Поэтому Палоцкий осветил его весьма подробно. Здесь он водил много новых источников. Свои симпатии Палоцкий отдавал таборитам, Яну Жижке. В них он видел наследников тех старо-чешских традиций, которые воспевал в своей Чешской истории. Он утверждал, что прежние традиции и означают тот демократизм, который изначально был заложен и свойственен чехам. А внешнее влияние разрушило то, что было так ценно.

Что касается лево-радикальных группировок с их примитивно уравнительными тенденциями, которые мы находим на таборе их Палоцкий не очень жаловал. Наша советская историография отдавала им предпочтение. Неудивительно, что для Палоцкого горьким годом в истории Гуситского движения было поражение при Лепанах 1434 года.

В своей трактовке Гуситского движения Палоцкий развивал в основном идеи, которые были озвучены еще Йозефом Добровским. Хотя и Йозеф Добровский не был первооткрывателем. Среди пишущих о чешской истории именно период гусизма вызывал самые большие симпатии.

Когда сам Палоцкий говорил о предшественниках, он чаще всего вспоминал Пельцеля. А роль Добровского замалчивал по той причине, что Добровский напрочь отрицал Зеленогорскую рукопись. Для Палоцого это было полное единство - Краледворская и Зеленогорская рукопись, как незыблемые источники древней чешской письменности.

Как у Палоцкого сочетались 2 противоречащие друг другу идеи? С одной стороны противостояние двух начал, германского мира и славянского, а с другой стороны приверженность австро-славизму. Это была та политическая платформа, на которой он существовал и пытался действовать в сложившихся обстоятельствах.

Что касается Палоцкого, на его взгляд здесь никакого противоречия не было. Одно дело то, что он писал, а другое дело – тот выбор, который ему приходилось делать как общественному деятелю в данных конкретных обстоятельствах. Палоцкий считал, что та монархия Габсбургов, в которой Чехия сейчас существует, вполне допускает осуществление, стремление к претворению в жизнь австро-славизма.

Это те идеи, с которыми Палоцкий пребывал на протяжении всей своей жизни. Хотя на склоне лет некоторое разочарование его постигло. Он признал свою австро-славистскую ориентацию тяжелой ошибкой. Здесь мы еще раз можем убедиться, что Палоцкий исходил из данных конкретных обстоятельств, из конкретной политической ситуации.

Трудно сказать, кто в большей мере, но пожалуй Павел Йозеф Шафарик (1795-1861), относится и олицетворяет собой эпоху романтизма в чешской историографии. Шафарик – один из ярких и активных представителей чешского национального возрождения. И среда, его личные контакты, и житейские обстоятельства, все это откладывало отпечаток на убеждения ученого. О Шафарике литература огромна. Шафаика почитают во всем славянском мире. О нем писали и поляки, и чехи, и русские. Его переводили и на западно-европейские языки.

Шафарик родился в словацкой деревушке, был сыном евангелического пастора. Отец старался дать ему образование, преподал азы грамоты, затем отдал в гимназию. Там обучение велось на немецком языке. По окончании гимназии Шафарик владел и немецким, и венгерским, знал латынь. Потом перевели его в евангелический лицей.

Шафарику попалась на глаза статья Йозефа Юнгмана «О чешском языке», 1806 год. Статья была напечатана в журнале «Чешский глашатай». Это был первый журнал, который печатался по-чешски. Первая идея – призыв помнить, не забывать свой родной чешский язык. Именно под этим впечатлением начинает развиваться вся деятельность юного исследователя Шафарика.

Когда Шафарик был известен в научном мире, он писал: хотя я происходил от родителей-славян, и вырос в славянской среде, до 16 лет я не знал и не уважал своего народа и своего родного языка, так как школьное обучение и воспитание в Венгрии было направлено к искоренению славянской национальности.

Юный Шафарик увлекался стихосложением, даже вышла его книга «Татрунская мудрость с лирой славянской».

Следующие годы связаны с обучением в Йенском университете. Там Шафарик пополнял свои познания в области филологии, истории. Тогда же он стал переписываться с Палоцким. Познакомились они после того, как университетские годы были позади.

Побывал в Праге, Братиславе. Познакомился с Добровским, Юнгманом, со всеми видными деятелями чешского национального возрождения, которые и определяли атмосферу в чешских землях.

Знакомство Шафарика с Палоцким переросло затем в сотрудничество. В 1818 году они совместно издали памфлет «Особенности чешского стихосложения, в особенности просодии». Сборник состоял из 6 писем, 3 из которых принадлежали перу Шафарика. Сборник вышел с характерным для романтической эпохи посвящением: Молодым поэтам, чехам, морованам и словакам, честным воспитанникам муз, будущему украшению отечества, нации, языка».

Сборник издали анонимно. Посвящение было знаковое, поскольку речь в брошюрке касалась в большей мере не искусства писания стихов, а напрямую касалась гражданской позиции чехов-патриотов.

Заключительное письмо принадлежало Шафарику (3,4,6) и заканчивалось словами: я природный славянин, который не стыдится своего славянства, который живет верой в то, что только среди своего народа можно быть действительно просвещенным, счастливым и спасенным. Что принадлежит моему народу, то по человеческому и божескому праву принадлежит мне. Позор отечества является моим позором. Рана отечества является моей раной. Смерть отечества является моей смертью. Но и жизнь его является моей жизнью, а слава его – моей славой.

Сейчас нам стилистика Палоцкого и Шафарика кажется излишне напыщенной, даже наивной, но тем не менее это то, чем чешское общество дышало. Главная их забота состояла в том, чтобы оградить свой народ от окончательной утраты своей национальной самобытности. Это то, что непосредственным образом связано с задачами историоописания эпохи романтизма.

Их называли будителями. Деятельность будителей администрация австро-венгерская воспринимала весьма настороженно, и творили они под неусыпным оком цензуры.

Шафарик занял место директора гимназии в городе Нови Сад в 1819 году в Сербии. Местным сербам грозила мадьяризация, германизация. Поэтому сербская история, литература приобретали окраску общественно-политическую. Шафарик прижился в НовиСаде.

Оказывало доброе влияние и то, что в окрестных монастырях, церквях сохранилось много рукописных книг, разысканием и изучением которых у него была возможность заниматься. На этом поприще он достиг успехов. В 1823 году вышла его книжка «Сборник светских песен словацкого народа Венгрии», 2 тома. 1й том Шафарик подготовил совместно с Яном Коларом.

Тогда же Шафариком была подготовлена первая его научная биография «История славянского языка и литературы по всем наречиям», в 1826 году. Свой материал Шафарик подавал, вдохновляясь идеей Яна Колара, своего соавтора по 1 тому сборника. Это была идея славянской взаимности, которая станет одной из ключевых для Шафарика-историка.

В «Истории славянского языка и литературы..» Шафарик сделал упор на сборе библиографической информации. Представления о далеком славянском прошлом были довольно туманны. Поэтому не обошлось без фантазий, которые были данью романтической традиции, и с другой стороны – подмена отсутствия конкретной информации.

Неудивительно, что рецензия, которую написал Йозеф Добровский, содержала немало критических замечаний. Шафарик с пониманием воспринял эту критику. В большей мере эта кртика была обращена на период именно древнего славянства.

Книга принесла Шафарику известность. Переводы этой книги появились и на английский, и на французский языки. Хотя сам Шафарик все больше убеждался в не очень высоком уровне своей монографии. И когда ему в 1830х годах предложили сделать перевод на русский язык, он отказал, заявив, что книга имеет много существенных недостатков, и что она устарела.

Более зрелый характер носили занятия Шафарика юго-славянской, сербской, хорватской историй литературы, которые он развернул в 1820-30е годы.

Он разыскал много любопытных манускриптов, собрал этот материал, систематизировал, увлекся топографией Иллирии и Фракии в древности, средние века и новое время.

В 1828 году выходит книга Шафарика «Происхождение славян по Лоренцу Суровецкому». Именно сочинение поляка Суровецкого 1824 года «Исследования начала славянских народов» заинтересовало Шафарика. Шафарик написал отклик на книжку Суровецкого. Он сам не занимался этой темой, но много ожидал от готовящегося труда Яна Колара.

И вот в 1830 году появляется сочинение Колара «Рассуждения об имени, происхождении и древностях славянского народа и его племен».

Но ознакомившись с этим сочинением Колара, Шафарик был разочарован. Это разочарование подтолкнуло Шафарика к собственным занятиям этой тематикой. Поначалу он хотел взять Колара в соавторы, но затем решил разрабатывать тему самостоятельно.

И тут Шафарику пришлось из НовиСада перебраться в Прагу, причем со всей семьей. Он женился в юном возрасте. В гимназии он изжил на этом месте директора.

Ему поступило предложение перебраться в Россию. Но он отказался. Почему? В Прагу он переехал в 1833 году, а из России поступило предложение после 1830 года. На Шафарика очень неприятное впечатление произвело подавление польского восстания. Эта расправа его возмутила. По этому поводу он писал в январе 1831 года Яну Колару: величие, которому мы все удивляемся, является ужаснейшим военным деспотизмом, лишь формой своею, а не сущностью отличающиеся от древнеримской и нынешней турецкой тирании.

Шафарик в Праге. Это его радовало, поскольку он оказался в кругу единомышленников. Круг научных связей заметно вырос. Там же он знакомится с российскими славистами, с которыми на протяжении многих лет поддерживал тесные контакты, с Бадянским, Срезневским, Погодиным.

Он познакомился и с Гоголем в Мариенбаде.

В этот период Шафарик засел за книгу, которая его прославила «Славянские древности». Почву для книги подготовила его «История славянского языка и литературы…».

В Чехии и России, в других странах о происхождении славян было написано немало. Занимались этим предметом все понемногу, и философы, и историки. Отличительная особенность этих студий до Шафарика – материал еще был разрознен. Его надо было обобщить и систематизировать. Это и взялся осуществить Шафарик.

Бартоломей Капитер, словенец, выразился: древнейшая история славян представляет собой всё еще такой хаос, что нужна еще полдюжины Шлёцеров, чтобы отделить в нем свет от тьмы.

В ходе подготовки труда Шафарик выпустил несколько статей в журнале «Чешского музея»: «Мысли о стародавности славян в Европе», «Обзор источников древней истории славянства». Времени проходит немного. В 1826 году вышла «История славянского языка и литературы», в 1830 году выходит сочинение Яна Колара «Рассуждения об имени, происхождении и древностях славянского народа и его племен», которые разочаровали Шафарика. В 1833 году Шафарик переезжает в Прагу. И уже в 1836 году первая историческая часть «Славянских древностей» была готова в рукописи.

Забегая вперед: Шафарик имел связи с русскими славистами. В связи, в контактах с Шафариком развивалась и наша славистика в эти годы в 1й половине-середине 19 века.

Л.П. Лаптева «Русское славяноведение в России в 19 веке». О Шафарике нелицеприятно написано. По мнению автора Шафарик наших славистов использовал в исключительно прагматических целях, только для того, чтобы получить средства для продолжения своей работы, и печатания.

В 2001 году вышло польское издание.

Итак, рукопись в 1836 году готова. Но как издавать? Денег нет у чешского научного центра «Чешского музея», у самого Шафарика. И обратились к известному варианту: объявить подписку. Но тогда приехал наш М.П. Погодин, помог средствами. В итоге сумму собрали. И летом 1836 года подписчики получили 1й выпуск монографии на чешском языке.

Шафарик считал, что надо параллельно издавать на чешском и на немецком языке. С одной стороны – пиетет перед родным языком, с другой стороны осознание того, что на немецком она шире будет известна. Но финансов не хватало.

Книга 1836-37 годов, 1й выпуск, содержала только историческую часть задуманного. Впоследствии Шафарик объяснял: мы не можем говорить в конце этой части о физических и нравственных свойствах древних славян, об их нравах и обычаях, религии и правлении, семейных и общественных делах, о степени образованности и развитии у них искусства, как о предметах, которые по ходу исследования принадлежат 2-му, археологическому тому нашего исследования. Он задумывал историческую часть, 1 том, и вторую часть – археологическую. Но 2 том так и не вышел.

Структура исторической части такова: том состоял из двух разделов. В 1 разделе изложены материалы, начиная со времен Геродота до 2й половины 5го века нашей эры. Это был период, когда славянские племена еще не выступали на арене европейской истории под своим собственным именем. Этот период был отчасти загадочен и неопределенен.

2 раздел отведен описанию древнейшей истории отдельных славянских народов, он доводится до конца 10 века. Верхний рубеж доводился до принятия христианства у главных славянских народов.

Шафарик осуществил большой масштаб исследований. Говоря о структуре «Славянских древностей», остановлюсь на технических моментах. Нередко возникает путаница из-за того, что половинки этого 1 тома называют отдельно томами. В русском переводе, который предпринял Бадянский, часть историческая, вышла в двух томах. А 2й том был еще поделен на 2 книги.

Т.е. имейте в виду, что Шафарик написал не 6 томов.

То, что Шафарик проделал в своих «Славянских древностях», это то, что он собрал и систематизировал огромный для своего времени материал. Преимущественно у него фигурировали словесные письменные памятники. По временному периоду охват источников впечатляет. Когда он использовал античных авторов, он дополнял их информацию топонимическими данными, лингвистическими наблюдениями. Здесь ему пригодились занятия в его бытность в НовиСаде.

Шафарик довольно широко привлекал фольклор: легенды, песни, пословицы. Можно ли истинное описание основывать на одних лишь народных повестях? Какой вариант ответа на этот вопрос давал сам Шафарик? Народные предание и повести, если они подлинные и древние, могут служить в известной мере прекрасным пособием для объяснения исторической были, полученной другим путем, т.е. из чисто исторических источников. Потому что они представляют нашим глазам поучительную картину внутренней жизни народа, образ его мыслей и чувствований. Но если нет других источников, чисто исторических, то фольклор никоим образом нельзя считать единственно чистым родником истории. Царство народных повестей и сказаний совершенно противоположно царству истории.

Это и косвенным и прямым способом свидетельствует, что Шафарик не относил фольклор к чисто историческим источникам.

1 место в труде Шафарика занимают этимологические экскурсы, истолкования текстов античных авторов, общие источниковедческие и историографические соображения. Позднее ряд его выводов будет скорректирован. Не получит развитие тезис Шафарика, что согласно ранним сведениям, когда-то общим для всех славян было самоназвание сербы.

Для 1830х годов по уровню источниковедческого анализа «Славянские древности» заслуживают самой высокой оценки.

Когда Шафарик писал об античных авторах или средневековых славянских и других, эмоции его порой захлестывали. Иногда он был явно пристрастен. По мнению Шафарика польское историописание перегружено народными сказками и баснями вместо действительных происшествий. Шафарик обвинял польских летописцев, жалких и неуклюжих, во всех этих недочетах. Он писал: «Латынь, присвоившая себе исключительное господство в Польше от введения христианства до конца 15 века, совершенно подавила народный язык. Должно признаться, что совершенно невозможно отделить безвкусную смесь польских летописцев от грязи бессмыслия. Потому-то исследователь польской истории, лишенный помощи, предлагаемой родным языком, этой самой надежной и богатой сокровищницы народной жизни, принужден с пустыми руками обратиться к древним польским летописцам, слушать их безвкусные рассказы и возиться с их отвратительной латынью».

Вот так отзывался Шафарик о своих предшественниках. Шафарик был не слишком справедлив в отношении к польским летописцам. Эта борьба за родную речь, которая была характерна для чешских будителей 1й половины 19 века, он пафос этой борьбы переносил на 12 век, на времена прошедшие, на совершенно иные обстоятельства. Можно много говорить о том, что потеряла и приобрела Польша с учетом такого ввода латыни. Такого рода высказывания Шафарика ярко характеризуют его как писателя эпохи романтизма. Разбор должен быть детальным, обоснованным, без эмоций.

Манера изложения была очень эмоциональной, несдержанность в словах.

Ключевая задача Шафарика состояла в том, чтобы доказать древность бытования славян в Европе. Он пытался усмотреть в любом слове, названии ассоциации с названиями славян, чтобы подтвердить свою гипотезу. Удавалось не всегда. Вывод был определенным: «славяне уже в отдаленнейшую эпоху были великим и многолюдным народом, и с незапамятных времен жили в Европе оседло». Хотя Шафарик отдавал себе отчет в скудости материалов, на которые он мог опереться. Археологические данные у него отсутствовали.

Он даже отказался из-за отсутствия источников разбирать вопрос: какие народы населяли территорию будущей Чехии до появления кельтов и германцев. Но идея его увлекала, и поэтому он заявлял уверенно: мнение, по коему ветви великого славянского племени жили в Чехии еще до прибытия в нее боев, каждый беспристрастный историк допустит как вероятнейшую.

Вот он романтизм. Сам исследователь осознает, что не хватает опоры, а к выводу он тяготеет, и именно к тому, который сложился исключительно умозрительно.

Поэтому, когда мы пытаемся разбирать тезис о величии древнего славянства, встречаем ли мы его у Шафарика, у Ломоносова, у других, то зачастую мы оказываемся в затруднении. Каковы должны быть наши критерии оценки того труда, который проделан исследователь? Казалось бы, что за основу должна быть взята научная основательность, которую демонстрирует автор, доказательность выводов. Но этот подход к работам этого периода оказывается не вполне применим. И наши авторы не демонстрируют доказательности, которые бы нам позволяли заявлять о их достижениях. Поэтому доводы, которыми оперировал Шафарик, доказывая мощь славянского племени, и те аргументы, с которыми выступали противники этой идеи, оказывались в равной мере недоказуемыми.

Тем не менее то, что проделал Шафарик в «Славянских древностях», мы не можем отрицать. И не можем отрицать последствия издания этого труда для развития научного славяноведения ив чешских землях, и в России и в других славянских странах.

Когда пытаются оценить вклад Шафарика–историка, порой срабатывают иные механизмы.

Мыльников написал книгу о Шафарике. Мыльников задает вопросом: в чем сила и непреходящее значение труда Шафарика «Славянские древности»? И отвечает: «Сила и значение труда Шафарика заключена в неразрывной связи с жизненными потребностями чешской и словацкой действительности того времени. Это было произведение, исполненное страсти и твердой уверенности в торжество гуманизма, разума и свободы.».

Не может не обратить на себя внимание, что историограф отвлекся от научной значимости того труда, который он оценивает, и свел свою оценку к политической актуальности этой книги. Понятно, что все это производит великолепное впечатление. Но какое отношение это имеет к науке? Самое относительное. Созвучие идеалов ученого устремлениям его собратьев-коллег, соотечественников не работает на оценку труда Шафарика.

Критики у Шафарика встречались и тогда, как только появились «Славянские древности». Тот же Бартоломей Капитер, венский словенец занял критическую позицию. В Петербурге тоже не все восторженно приняли. Но больше было положительных отзывов.

Среди положительных отзывов – отзыв Фринтишка Палоцкого.

Признаком популярности и признания стали переводы на разные языки.

Бадянский предпринял в 1837 году перевод Шафарика на русский язык, правда завершил аж в 1848 году.

Он собрал все вместе, за это ему великая благодарность.

Но издан был только 1 том. А задумывался и второй том. Когда шла работа над 1 томом, Шафарик писал: «1й том увидит свет уже в будущем году, а 2й том выйдет вслед за ним год спустя». Но это не осуществилось. Он его писал, были проблемы. Шафарик был не вполне здоров, страдал депрессиями. В 1857 году в таком состоянии он сжег очень много материалов. Может быть он разочаровался в романтической идее, в идее славянской взаимности.

Шафарик не был активистом, общественным деятелем. Когда ему удалось побывать на Славянском съезде, он разочаровался в идее славянской взаимности. Зачастую идея питает многие труды и многих авторов.

В 1840е годы мы находим статьи Шафарика, в которых он отошел от славянских древностей.

в 1864-65 годах, уже посмертно, вышла его «История юго-славянской литературы». Таким сюжетам он уделял много внимания в молодые годы.

Мыльников отметил, что Шафарик вместе с Палоцким издали «Древнейшие памятники чешского языка» в 1840 году. Нельзя сказать, по какой причине, но Мыльников утаил от читателей, что под этой шапкой фигурировала Зеленогорская рукопись, ее якобы оригинальный старочешский текст, переводы на современный чешский, а также немецкий и латинский языки. Почему Мыльников не хотел сказать?

Оба были убеждены в подлинности рукописи. Они пытались обосновать эту убежденность в предисловии.

Польская историография.

Иоахим Лелевель. У поляков ударение на предпоследнем слоге.

С его именем связана эпоха польской историографии после Адама Нарушевича, этого титана польского просвещения, «Нестор польской историографии». Ему на смену приходит Иоахим Лелевель (1886-1861).

Иоахим Лелевель с детства занимался историей. Не может быть уничтожен народ, давший Собеского, Костюшко и Лелевеля. На одну доску поставлен национальный герой Костюшко и историк Лелевель.

Сам Лелевель именовал себя варшавянином. При этом он писал, что в нем нет ни капли ляхетской (польской) крови. Отец его был сыном пруссака и саксонки, а дед был русином, а может и москалем. Вот какая смесь получилась: горох и капуста, а ляха нет.