kafedralnye / 4-1. Историография / Лекции / 10. Историография 14.11.07

11

Лекция № 10

ИСТОРИОГРАФИЯ

Интерес к теме может возникнуть в процессе узнавания.

В 18 веке для Чехии продолжается период тьмы. В таком состоянии пребывали чешские земли после Белогорской катастрофы. Католическая церковь продолжала наступление в этом ключе. В частности, в 1729 году к лику святых был причислен Ян Непомук. Согласно католической легенде Ян Непомук принял мученическую смерть по приказу Вацлава 4. И все из-за того, что не рассказал королю по его требованию о том, что ему поведала на исповеди королева.

Этот культ Яна Непомука буквально насаждался церковью. И одна из задач такого насаждения состояла в том, чтобы вытеснить из национальной чешской памяти Яна Гуса, весьма почитаемого в народе.

В том же 1729 году был опубликован «Ключ еретических заблуждений». Эта книжечка – своего рода индекс запрещенных чешских книг, которые подлежали уничтожению. Этот перечень составил иезуит Антоний Паниаш.

Еще одна черта того состояния, в котором пребывали чешские земли того периода, это продолжение усиленной германизации. Теперь уже очень редко можно было встретить в городах с чешской речью.

Поэтому, когда мы пытаемся разобраться с историографическими явлениями той поры, то приходится учитывать самые разные факторы, переплетение факторов и политических, и национальных, и конфессиональных. Но какие-то просветительские идеи проникали в историописание чешское.

Но здесь особенность к вопросу об этническом факторе. Этническая принадлежность накладывала свой отпечаток на характер писания. Но зачастую не «пятый пункт» определял позицию ученого и позицию человека пишущего. Зачастую действовало то чувство, которое называли в Чехии земским патриотизмом, т.е. любовь к своей чешской земле, независимо от того, на каком языке даже в семье говорят. Эта самоидентификации, кем считал себя человек: либо немцем, либо чехом, отнюдь не всегда объяснялась генеалогией или используемым языком.

Говоря об историописании чешском 18 столетия, приходится учитывать даже троякую идейно-политическую ориентацию тех кругов, которые были затронуты просвещенческими идеями. Одна часть – это те, кто ориентировался на католическую Австрию, другая часть – те, кто предпочитал протестантскую Германию. Третьи – те, для кого милее была традиция национально чешская. Понятно, что именно эта последняя нас в большей мере интересует. Поначалу этот вариант, т.е. предпочитающих эту национальную чешскую традицию был наиболее слабым. Но здесь были свои пионеры.

К пионерам просветительской чешской историографии относится Йозеф Боневентура Питер. Был он крестьянским сыном. Но стал священником для того, чтобы заниматься любимым делом. Он стал клириком. Трудолюбие и способности позволили ему получить сначала место библиотекаря, а затем стать архивариусом ордена Бенедиктинцев в Чехии. Он занимался тем, чем наши знаменитые основатели источниковедения Мобильон и Попенброк. Он занимался тем, что разыскивал старые чешские рукописи и изучал их.

Его подвижнические труды высоко оценил Гилазий Добнер. Этот выходец из пражских немцев-мещан, тоже клирик, любитель истории. Занимался источниковедческими студиями. Поэтому они с Питером столкнулись.

Гилазию Добнеру принадлежит 6-томная публикация «Исторические памятники Чехии, никогда ранее не издававшиеся».

Из научных предприятий Добнера особенно прославилось солидное комментированное издание «Хроники» Вацлава Гаейка. Это хроника 16 века Вацлава Гайека из Либочан. Гайек в 16 веке писал по-чешски. А когда пришлось издавать его хронику в 18 веке, то взят был перевод на латинский язык, поскольку чешский язык весьма неупотребителен, а первенствовали латинский и немецкий.

Примечательно, что этому изданию «Хроники» Вацлава Гаейка, Добнер предпослал свое источниковедческое введение. Но это введение по сути представляет собой монографию, и заняло 1 том, 200 страниц. Чем характерен подход Добнера к этой Хронике? Добнер подошел к Хронике Гаейка строго критически. От той легенды о праотце Чехе, которую Гайек повторил вслед за Козьмой Пражским, разве что расцветив ее по своему обыкновению разными красками, в результате чего Чех превратился в средневекового монарха, так вот от этой легенды Добнер не оставил буквально камня на камне. Объяснение у него было такое: по его утверждению этого быть не могло. Не мог Чех был средневековым монархом, поскольку тогда у чехов была не монархия, а демократия.

У легенды нашлись защитники. Это многих возмутило. Многих задела такая откровенная смелость комментатора Добнера.

Больше того, в таком повествовании, в покушении на рассказ Гайека, усмотрели чуть ли не святотатство. Здесь скорее всего присутствовал политический привкус. Кое-кто эти рассуждения воспринял как посягательство своеобразное на существующий в Австрийской монархии порядок.

Одним из талантливых учеников Гелазия Добнера был другой известный деятель Микулаш Фойгт. Это человек очень широких интересов и знаний. Писал, подобно многим своим коллегам, не по-чешски, а по латыни и по-немецки. В свое время стал профессором Венского университета. Его труд, который вышел уже посмертно, и был довольно знаменит, назывался «О духе чешских законов». Это сочинение не только по заглавию у нас вызывает ассоциацию с идеями и с произведением Монтескье. Действительно Фойгт писал под воздействием того, что вычитал у Монтескье. Фойгт развивал мысль, что древнее чешское право ничем не уступало западно-европейскому. В этом сочинении явно читались анти-абсолютистские намеки.

У нас пока речь идет об учениках Гелазия Добнера.

Помимо Микулаша Фойгта другим замечательным учеником Добнера был Франтишек Мартин Пелцель. Он также отличался широтой знаний и был неплохим знатоком западно-европейской историографии. И сказывалась весьма хорошая сильная школа Гелазия Добнера, не только историка, но и источниковеда.

На пользу Пелцелю пошли и то, что будучи домашним учителем в ряде знатных семей, и путешествуя со своими питомцами, в свое пребывание в западных странах, в частности в Англии и Франции, Пелцель использовал для собственного образования. А уже на склоне лет в 1793 году он становится профессором в Карловом университете в Праге. Профессором кафедры чешского языка и литературы, которая незадолго до того была там открыта.

Пелцель, как и его собраться по перу и по цеху историческому, выступал за последовательное внедрение чешского языка в научную литературу. Но также как и многие другие, будучи сторонников такого процесса, тем не менее вынужден был писать по-латыни и по-немецки.

На немецком вышла его Чехии». Это сочинения было задумано в противовес другой работе, автора А. Пубички, который издавал свою историю Чехии с 1770х годов. Она называлась «Хронологическая история Чехии». Пубичка был весьма одаренным и знающим историком. Но он отстаивал ценности, противоположные тем, за которые ратовали Пелцель, Фойгт и Гелазий Добнер.

Что касается Пелцеля, особенно его отличает то, что он с большой симпатией писал о Яне Гусе и о гуситах в своей «Краткой истории Чехии». А учитывая то, что книжка вышла по-немецки, под старость лет он решил осуществить задуманное и выпустить «Краткую истории» на чешском и пытался переработать свое сочинение. На протяжении ряда лет выходила по частям новая Чешская хроника. Но доведена была только до Гуситского периода. С большим трудом проходило издание, поскольку цензура всячески препятствовала тому, чтобы писать уважительно о Гусе или о Жижке. А учитывая, что издание было на чешском языке, тем более.

Из публикаторских заслуг Пелцеля следует упомянуть комментированное издание Хроники Козьмы Пражского. Это издание было предпринято Пелцелем совместно с молодым еще тогда Йозефом Добровским.

Йозеф Добровский (1753-1829) – блистательный представитель младшего поколения чешских просветителей. На его долю выпало и просвещение, и он захватил начавшуюся в 19 веке эпоху романтизма. Именно Йозефа Добровского принято считать основоположником научной славистики. Преимущественно он занимался логическими студиями. Но глубокий след оставил и в историографии.

Для исследовательской манеры Добровского как ученого характерно то заглавие цикла статей, которое он опубликовал, начиная с 1803 года заседания королевского чешского научного общества, название цикла «Опыт критического очищения древней чешской истории от позднейших вымыслов». Это напрямую в конце концов вышло и на ту полемику вокруг чешских рукописей.

Помимо того, что много источников именно благодаря Добровскому вошло в научный оборот, именно он по достоинству оценил остававшуюся долгое время в тени «Гуситскую хронику» Лаврентия из Бжезовы. Именно Гуситскую эпоху воспринимал Добровский как период расцвета чешской национальной культуры. Именно она приковывала внимание Добровского исследователя.

Гусы-чашники воспринимались им с глубокой симпатией. И это всецело отражается в частности в его сочинении «История чешского языка и литературы», где он подводил итоги своим многим исследованиям. Но понимать это надо в широком смысле, потому что проблемы языка и литературы напрямую соприкасались с проблемами истории».

Что касается левых таборитов, то по словам нашего учебника точка зрения Добровского совпадала с католической. Но если мы внимательно вдумаемся в эту формулу, то поймем, что такого рода определение не совсем точное. С не меньшим основанием можно было бы сказать, что оценка Добровского совпадает с современной точкой зрения нашей отечественной историографии по поводу тех же таборитов. Поскольку если советская историография привыкла идеализировать радикальные экстремистские секты, то новая литература постепенно от этого избавилась, изжила такого рода симпатии.

А свое понимание вопроса, что касается разного рода направлений в Гуситским движении, Добровский изложил в частности в своей статье «История чешских пекардов и адамитов». И не без основания усмотрел в учении адамитов влияние средневекового фанатизма. Здесь же в этой статье мы находим формулировку идеала историка по Добровскому. Для него идеал историка – это веротерпимость. Именно отсутствие ее он отмечал и подчеркивал и у католиков, и у сектантов из гуситского лагеря.

Кроме того, с именем Добровского связана полемика вокруг Яна Непомука, причисленного к лику святых в 1729 году. Время прошло. Католическая церковь торжественно отмечала 50-летие канонизации Яна Непомука в 1779 году. Но не обошлось без трудностей. Дело в том, что Добровскому была известна работа одного монаха августинца, который еще в 1740х годах 18 века доказывал, что тогда произошла путаница. Что на самом деле по велению Вацлава 4 утопили священника Яна Непомука, который был повинен в том, что без санкции короля принял инвеституру, а тайна исповеди тут не причем. Если дело обстояло действительно так, то рушилась та красивая католическая легенда, которая и позволяла причислить Яна Непомука к лику святых.

Что касается реакции церковных властей, то они постарались замять этот скандал. И исследованию августинца хода не дали. Но Добровский иначе воспринял ситуацию. Ему показалась, что много аргументов в пользу действительно того, что так дело обстояло, приводит августинец.

Примерно в то же время выходит в Праге анонимная брошюра, в которой автор разоблачал официальную версию. По мнению большинства, она была написана Добровским. Но он не признался в своем авторстве. Зато, когда ему довелось выступить с журнальным обзором литературы о Яне Непомуке, он прямо опроверг доводы защитников легенды. При этом Добровский вступил в спор с Гелазием Добнером, со старшим товарищем. Гелазий Добнер в этой полемике исходил из того, что следует затушевать эти разногласия и все-таки прислушаться к доводам в пользу Яна Непомука. А самого Добровского обозвал при этом старым подстрекателем.

Этот мелкий эпизод обнаруживает существенные различия в подходе историков чешских к исторической правде. Спустя некоторое время эта ситуация повторилась, когда речь шла о рукописях чешских. На сей раз Добровского уже его юные ученики вместе с Вацлавом Ганкой обвинили в недостатке патриотизма, потому что он, признав одну рукопись, Кроледворскую, а другую Зеленогорскую – объявил фальшивкой. И получил такой приговор себе. А он как раз исходил из того, что никакие патриотические побуждения не могут служить объяснением подлога.

Все на вопрос о том: как вы считаете: есть оправдание тем, кто изготавливает фальшивки, или нет? Считали, что вполне можно оправдать в ситуации национального возрождения, что это как раз способствовало развитию науки.

ХОРВАТИЯ.

В ней сказывалось наследие ренессанса и барокко. И в появлявшихся там в 18 столетии трудах, признаки провинциальной учености присутствовали.

Такой уровень в частности демонстрировал Витезович Павел Риттер. По крови он был немцем, но хорватским патриотом. И это у нас вызывает ассоциацию с чешской ситуацией. Не важно, кто ты по крови, главное – за что ты выступаешь.

Витезович прославлял былое величие Иллирии, той самой мифической державы, которая стала якобы прародиной всех южных славян. Мечтал об объединении славян под главенством Хорватии. Поскольку Витезович был человеком, лояльным по отношению к Вене, он допускал и другой вариант, что в конце концов роль объединителя славянства вполне могли взять на себя Габсбурги. Эту идею он заключил в своем сочинении «Хорватия, оживленная в правление Леопольда», 1701 год.

Перу Витезовича принадлежит собрание «Генеалогические древо или обозначение описания и восстановления иллирийских гербов». Когда читатель знакомится с этим сочинением, ему надо помнить, что воспроизведенные в нем какие-то личные и территориальные гербы подчас были всего лишь плодом фантазии Витезовича. Они не существовали. К чести современников особого ажиотажа это «Генеалогические древо» Витезовича у соотечественников не вызвало. Но зато позднее, примерно 100 лет спустя, для того же Людовито Гая и других деятелей иллиризма, именно это Генеалогические древо станет источником вдохновения.

Спустя некоторое время Витезович выпускает другое сочинение «Два века плачущей Хорватии». По названию видно, что речь идет о ходе борьбы с турками. Витезович высказывал свое истолкование заговора середины 1660х годов 17 века.

Но это уровень не слишком высокий. Принято считать, что более солидное историческое сочинение принадлежит другому автору Йовану Микачи, где он собрал сведения о древнейшей истории Хорватии вплоть до 12 века.

СЕРБИЯ

Там какие-то перемены в историографии были практически не ощутимы. Долгое время в сербских землях в списках ходило произведение последнего сербского деспота Бранковича «Славяно-сербская хроника». Но издана она была уже спустя лет 50 после смерти Бранковича, в 1765 году. И предпринял это издание Павел Юлинац. Но Юлинац сопроводил «Славяно-сербскую хронику» Бранковича своими комментариями, и дополнениями. Но поскольку по времени раньше существовала эта Хроника Бранковича, еще раньше в сербско-болгарских землях популярность приобрела опубликованная Христофором Жефаровичем «Стематография. Изображение оружий иллирических» это все то же генеалогическое древо, какое мы встречали у Витезовича.

Составитель Христофор Жефарович был македонцем. Напечатал свою «Стематографию» в Вене. Кроме того, в свою публикацию он включил также и Стематографию Витезовича. Публикация появилась в 1741 году. Но какое тут отличие? С одной стороны Жефарович выпускает «Стематографию» свою, сюда же помещает в издание «Стематографию» Витезовича. Но Витезович, выступая за возрождение Иллирии, ратовал за то, чтобы во главе этого объединенного славянства встала Хорватия. Жефарович выступает также за объединение всего славянства, за возрождение Иллирии, но во главе с Сербией.

Также в эту публикацию, где мы находим 2 генеалогических древа, Жефарович включает и 26 жизнеописаний южнославянских святых и монахов (монархов?). Но что-то добавляет и от себя.

В Петербурге примерно в это же время в 1754 году появляется принадлежащее перу черногорского митрополита Василия или Василия Петровича «История о Черной горе». Она представляла собой краткий очерк, который охватил период с 15 по середину 18 столетия. Но, несмотря на все эти имена, с большим основанием мы можем говорить о том, что основоположником сербского просвещения был Йован Раеч.

Йован Раеч начал свое обучение в русской школе в Воеводине, продолжил уже непосредственно в России. Одно из его сочинений «Книга историография о народе славянском». Вышла она в Пеште в 1770 году. Но все-таки принято считать, что крупнейший труд Йована Раеча это 4х томная «История разных славянских народов, наипаче болгар, хорватов и сербов». Эта работа вышла на закате дней Раеча. Умер он в 1801 году, а появляется книга в Вене в 1795 году. Раеч преимущественное внимание уделяет именно Сербии. Изложение в этой истории доводит до 18 века.

Уровень юго-славянской историографии уступает историографии западных славян этого же времени эпохи просвещения. Вряд ли можно сравнивать с историографией французской или английской.

БОЛГАРИЯ.

А болгарское историоописание пребывало еще в более худшем положении. Турецкое иго не могло не наложить отпечаток на жизнь болгарских земель. Пагубным образом сказалось и то, что и церковь и культура вообще по большей части были эллинизированы. Мало-мальски образованные круги предпочитали греческий язык языку болгарскому.

Когда мы говорим о каких-то попытках исканий в сфере национального возрождения, которое можно сравнивать с идеологией просвещения, то скорее всего обращаемся к деятельности эмигрантов. Такими пионерами в болгарском историоописании периода просвещения были Кристо Пекич, который издал в 1716 году им же самим переведенное на латинский язык сочинение о взаимоотношений западной и восточной церквей. Вообще Пекич делает оговорку в предисловии, что поначалу его сочинение было написано по-иллирийски, а это некая смесь болгарского языка и сербского. Но сам он потом перевел его на латинский язык.

Собратом по трудам выступал Франц Ксавьер Иванов Пейячевич. По происхождению он был болгарин, был профессором в Вене и Граце. В 1797 году он напечатал Историю Сербии или «13 бесед о царстве и религии сербов».

Кроме этих трудов перу Пейячевича принадлежит История Болгарии. Но она осталась в рукописи.

Когда мы говорим о Болгарском национальном возрождении о 18 веке в первую очередь на первое место принято ставить Паисия Хилиндарского, с его появившейся в 1762 году Славяно-болгарской историей. Раз он олицетворение Болгарского возрождения 18 века, то ему посвящено и его труду предостаточно литературы. Торжественно отмечали 200-летие выхода в свет Славяно-болгарской истории в 1962 году. Скоро будем отмечать 250 лет.

Много исследователей бились, но исследователи мало знают о Паисии Хилиндарском. Приходится ограничиваться тем, что он сам написал о себе в своем же труде. Из собственных слов Паисия следует, что он писал свою Историю в 40 лет, примерно посчитали, что 1722 год рождения. Без большой уверенности место рождения Банска. Более твердо известно, что он был сначала монахом Хилиндарского монастыря, был и в Зобровском монастыре. Именно в монастырях, где и сохранилось хоть кое-что о болгарской истории, в монастырских книгохранилищах он свои поиски и производил. Сам же Паисий пишет, что довелось ему побывать в немецкой земле. Но кроме этого расплывчатого указания никаких уточнений мы не имеем. Может быть под немецкой землей он понимал Братиславу, может быть добрался до Вены. А возможно дальше Воеводина и Нови Сада он не продвинулся.

Когда идет речь о Паисии Хилиндарском, у исследователей присутствуют главным образом эмоции и переполняющее всех чувство благодарности этому человеку, совершившему подвиг, собравшему по крупицам то, что можно было еще узнать о болгарской истории.

Другой вопрос: на каком языке написал он свою историю? Паисий Хилиндарский явно не блистал образованием, условий у него для этого не было. Если говорить о современных болгарах, то они труд своего корифея эпохи национального возрождения читают не в оригинале, а в переводе. Почему? Поскольку Паисий Хилиндарский при написании своего труда пользовался языком богослужебных книг, т.е. церковнославянским, так что нам как раз легче читать оригинальный текст, в отличие от самих болгар. А сами болгары этот язык не поймут, им требуется перевод.

О том, как искал Паисия сведения о древней истории Болгарии, он не раз упоминал в своем труде, о том, какие материалы использует. Но главным образом основными источниками для Паисия были 2 печатные книги: Барония и Маврубино. В некоторых случаях Паисий даже дает ссылки на эти книги.

Но что касается этих книг, то извилистый путь этих сочинений, прежде чем они попали в руки Паисия Хилиндарского, тоже по-своему симптоматичен.

Заглянем в недалекое прошлое, вернемся к рубежу 16-17 веков. Один из авторов Цезарь (Чезаре) Бароний, неаполитанец, монах. В свое время он был поставлен во главе Ватиканской библиотеки. Вскоре после этого стал кардиналом. А с 1588 года вместе со своими собратьями начал издавать Церковные анналы. Это капитальная, основанная на привлечении широкого круга архивных материалов серия. Но главная ее цель то, что эти Церковные анналы должны были противостоять протестантским теологам в духе Тридентского собора.

В Церковных анналах Барония определенным соответствующим образом интерпретировалась история христианской церкви, начиная с ее первых шагов. Но Бароний довел свою работу до 1198 года, не успев завершить даже 13 тома.

После его смерти труд продолжили сотрудники и сподвижнику Барония. Но это сочинение очень скоро получило популярность, и стало переводиться с латинского языка на так называемые «живые языки». Один из самых известных переводов – это польская адаптация, предпринятая проповедником иезуитским польским Петром Скаргой. Первое издание Петра Скарги, т.е. переработанный Бароний, вышло в Кракове в 1603 году.

Эта книга оказалась востребованной и в Петровский времена. Для борьбы с раскольниками Петр решил привлечь это же сочинение Барония, но все ту же адаптацию Скарги. И выходит издание-перевод на русский язык (т.е. сначала книга Барония на латинском, потом перевод Скарги на польский, и потом перевод с польского на русский). На русском языке эти Церковные анналы получили очень длинное название. В переводе участвовала и сама церковь в виде цензуры. Название «Деяния церковные и гражданские от рождества Господа нашего Иисуса Христа из летописания кесаря Барония, собранные и переведенные с польского языка на славянский, кроме явных с церковью православною восточную противностей римских, у Барония и Скарги обретающихся». Перевели очень подробно, перевели так, чтоб уже в название заложить свой акцент.

Чтобы понять, как же собственно преобразилось сочинение Барония после двойного перевода, хорошо бы посмотреть его.

Был и другой источник Паисия Хилиндароского. Мавро Орбини. Его книга «Царство славян» появилась в 1601 году. Книга посвящена главным образом истории именно южного славянства. Принято считать, что Мавро Орбини приукрасил эту историю, прибегал к источникам, не всегда достоверным. Среди них в частности известная вам «Летопись Попа Дуклянина», по поводу которой до сих пор очень много вопросов остается. Но и не за большой грех считал, что можно еще и что-то добавить от себя, включить воображение.

В Петровскую эпоху эта книга оказалась ко времени. Ее перевели «Книга - историография початия имени, славы и расширения народа славянского». Но имя Мавро Орбини превращается в Маврубино.

На основе этих сочинений Паисий стал составлять свою Славяно-болгарскую историю. Как она построена? Открывает ее вводный раздел «Польза от истории». Паисий пишет: живущим на земле знать о прежде бывших в мире вещах и деяниях не только полезно, но и чрезвычайно важно.

И только после этого следует название книги «История славяно-болгарская о народе и о царях и о болгарских святых и о всех болгарских деяниях и событиях».

Затем идет предисловие «Предисловие к желающим читать и послушать, написанное в этой истории».

Почему Паисий взялся за перо. Он дает объяснение в предисловии. Он открыто укоряет тех, кто не радеет за свой язык болгарский, но учится читать и думать по-гречески, и стыдятся себя называть болгарами. Этим «неразумным юродивым» и было обращено сочинение, где автор напоминал о былом величии Болгарии. Болгары были прославлены и известны по всему миру. Могущественные римляне и мудрые греки платили им дань.

Почему неизвестна болгарская история, тут уж нужно пенять на турок, которые уничтожили многое. Паисий пишет: В разных книгах пишется об истории Болгарии, но не может человек иметь эти книги, их читать и помнить. Поэтому Паисий взял на себя труд, и собрал все эти книги воедино. Но в основном этих книг было 2. И получилась Славяно-болгарская история. Она подразделяется на разделы, название которых говорит само за себя.

«Историческое собрание о болгарском народе» – Автор прослеживает генеалогию болгар, начиная с праотца Ноя, изложена история первого и второго царств болгарских до Константина Шишмана.

«Тут читателю кратко скажем о сербских королях». Здесь у нас возникает один их довольно распространенных сюжетов – взаимоотношения между болгарами и сербами. Насколько может себе позволить, Паисий занимается источниковедческим сравнением, которое его приводит к выводу, что о болгарах написано много, в разных книгах, а о сербах ничего нет, или сведения вовсе отсутствуют. Поэтому Паисий делает вывод: Только по своему безумию сербы утверждают, что их королевство, войско, земля были более прославлены, чем болгарские.

Если идет раздел «Завершаем рассказ о Константине Шишмане», то понятно, что речь о том, что здесь период разорения и порабощения болгарских земель турками.

Паисия не очень жалует сербов. Также часто он упоминает греков, и упрекает их в том, что они радовались когда пало Болгарское царство, а сами также стали, как и болгары, жертвами турецкого завоевания. И в конце концов в 1553 году Константинополь был захвачен турками.

Один из разделов носит называние «Потребно собрать воедино имена болгарских королей и царей». Паисий включает в перечень 7 имен древних правителей и 33 еще имени от Асеня Великого до Ивана Шишмана. И дальше он проводит такое ранжирование «В церкви поминают наверняка не всех, поскольку не все из них были христианами».

А когда раз за разом Паисия Хилиндарский возвращается к былой славе и былому могуществу Болгарии, он подчеркивает, что пишет не для того, чтобы болгар хвалить и порицать греков, а пишет только то, что нашел в книгах.

Обратите внимание на это откровенное признание. И можете сравнить с тем, как выражались историописатели раньше по разному поводу в подобных ситуациях.

А когда речь заходит о взаимоотношениях между болгарами и греками, то Паисию никуда не деться от констатации того, что взаимоотношениях между болгарами и греками складывались не самым лучшим образом. С кем-то болгары все-таки мирились, а с греками всегда воевали. С другими меньше, а с ними перманентно. Паисий подчеркивает: греки может быть были мудрыми и образованными, зато болгары сражались лучше. Но ввиду такого несовпадения мировосприятия – одни образованные, а другие хорошие воины, Паисия делает такой незамысловатый вывод – видимо двум державам рядом, греческой и болгарской, ужиться в согласии было невозможно. И здесь Паисий совершенно прав. Видно по этой причине в конце концов и те и другие были порабощены турками.