О душе солдата

Твардовский уверен в том, что в период тяжких испытаний в книге, адресованной народу, сказать «всего нельзя», в ней необходим строгий отбор фактов и явлений. То, как такой отбор осуществляется поэтом, открывает сопоставление канонического текста с бо­лее ранними редакциями, вариантами, черновиками произведения. Мир советских людей и в довоенной жизни, и в войне, ка­ким он предстает в окончательном тексте поэмы, как бы сво­боден от социальных проблем. Не до них воюющему солдату. Подобные проблемы лишь отвлекали бы от глав­ного дела, которому служат и воин, и поэт. Поэтическое сло­во не должно вселять в душу бойца сомнений в разумности порядков на фронте, в справедливости законов Родины, недоверия к тому, с кем рядом и под чьим началом солдат воюет. Не случайно исчезнет из поэмы рассказ старика Теркину о том, как из окружения выходили советские войска:

Шли бойцы и шли майоры,

Подполковник ковылял

И полковник, а который,

Может, он и генерал.

И причмокнул, сидя рядом:

- Ну-ко, понял или нет?

- Ладно, дед, про то не надо,

Я ходил, я знаю, дед.

Вычеркнуто поэтом и сказанное о слове «приказ»:

Пусть за этим словом следом

В самом деле не всегда

Шли удачи и победа.

А случалась и беда.

Боец не может быть подозрителен к той, за которую он отда­ет свою жизнь и которая должна его ждать, потому и нет в поэме места строкам:

А не то — иные крали,

Ждать наскучив год назад,

Свадьбы с немцами сыграли,

Нынче нянчили ребят.

Или:

Что иные вдалеке

Жены не скучают.

В подтверждение этой мысли можно было бы привести и сопоставление первоначальных и окончательной редакций глав «Поединок», «В наступлении», «На Днепре», «Кто стрелял?» С исключенной автором главой «Рассказ партизана» из поэмы уйдут тяжкие картины расправы немцев с беззащитными стариками, родителями солдата, в тылу у врага. Внутреннее содержание нравственного мира поэмы строго и принципиально определено. Мир этот приобретаeт необыкновенную «плотность» и высокую «сопротивляе­мость» всему, что могло бы нарушить его чистоту, лишить глубокого обаяния.

Давно подмечено исследователями, что в облике главного героя народной книги Твардовского отсутствуют отрицатель­ные черты, в нем воплощено лишь общерусское положитель­ное начало, герой как бы идеализирован. Но эта идеализация распространяется не только на него. Автор вычеркивает из поэмы стихи, которые могли бы хоть в малой мере отрицательно охарактеризовать и других пер­сонажей, представляющих русский народ. Из поэмы исчез, например, Иван Савчук (первоначальные варианты главы «Поединок»), который руководствуется в поединке с немцем корыстными соображениями. Отрицательно характеризовало бы Теркина авторское наблюдение:

Но поскольку очевидно,

Что занесся человек,

Теркин с кротостью ехидной:

– А у вас, небось, «Казбек»? (Курсив в тексте поэмы везде наш. – Н.Е.).

Поэт зорко следит за тем, чтобы ни одна характеристика героя, его слово, поступок или жест не давали повода сомневаться в абсолютной нравственной чистоте русских лю­дей. Чистота нравственного мира книги Твардовско­го в глазах народного читателя придает ей неповторимое и логически трудно объяснимое обаяние, является той скрытой притягательной силой, которая захватывает читате­ля уже в первой строке поэмы: «На войне, в пыли походной...» – и не отпус­кает его душу до самого ее конца. Это обаяние заставляет дорожить каждой строкой про­изведения, отдаваться ему всей душой, получать от прочитан­ного глубочайшее наслаждение, доступное любому читателю, независимо от уровня его грамотности и сознания, лишь бы билось в груди чуткое и доброе сердце. Нравственный пафос поэмы делает самоценными отдельные строки, строфы, главы, объединяя их, пронизывает их героику, трагедию, юмор и драму.

В том, каким изображался Твардовским мир советских людей, нравственные и социальные отношения в этом мире, сказывался особый историзм мышления поэта. Он уже во время войны понял, что после ее окончания все происшед­шее будет осмысливаться иначе: «Просто по-человечески: когда война проходит, неизбежна некоторая идеализация ее быта, отношений, дружбы и т. п. Этот быт, отношения имеют в себе много замечательного». С Твардовским единодушен читатель А.И. Блинов, который 9 мая 1947 года напишет поэту: «Война для меня была не ве­селая игра: шесть тяжелых, восемь легких ран», но «как и для многих наших людей, время, проведенное на фронте, при­надлежит - Вам это можно сказать, Вы это правильно пой­мете - к лучшим дням моей жизни». На войне вступают в силу необычные и во многом непри­емлемые для мира высокие, «романтические», по определению Твардовского, мерки людей, отношения в армии. После окончания финской войны поэт запишет в свою фрон­товую тетрадь: «Прошло время, когда все определялось толь­ко тем, как армия, часть, боец воюет, какие у них успехи. Это было единственной меркой и оценкой всего. Недисциплиниро­ванный боец? Да, но он первым добрался до дота, взорвал его и т. п. Он — герой. Отстающая по боевой и политической подготовке дивизия? Она прорывает линию Маннергейма, она награждается орденом Ленина (123-я)». До войны рядовые, ничем не примечательные люди в условиях фронта оказывались храбрецами, совершали героические поступки.

Перед лицом ежедневной опасности, в общем солдатском де­ле устанавливаются глубоко человеческие отношения между бойцами, складывается солдатское братство. Образ фронтового братства является конкретным воплощением представлений Твардовского об идеальном человеческом обществе, построенном на основаниях равенства, братства, счастья, добра, правды, справедливости. Источник этих представлений – народное сознание.

В среде русского крестьянства мечты о крае свободы и благополучия, о «мужицком рае», жили веками. Они нашли свое отражение в фольклоре, в творчестве тех писателей и поэтов, которых особенно волновали народные, национальные основы русской жизни: Н.А. Некрасова, Л.Н. Толстого, Н.С. Лескова, Ф.М. Достоевского, А.Н.Островского, С.А. Есенина и д.р. Мечты эти наиболее полно воплощены поэтами и писателями-народниками, широ­ко и настойчиво эксплуатировавшими их в пропагандистских целях.

Мечту о «мужицком рае» Твардовский стремился воплотить еще в «Стране Муравии». Он говорил, что «... слово Муравия, вообще говоря, не выдумано. Оно взято из крестьянской мифологии и означает скорее всего некую конкретизацию вековечной мужицкой мечты, мечтаний и легендарных слухов о «вольных землях», о благодатных даль­них краях, где текут молочные реки в кисельных берегах и т. п.». Логика поэмы — это отказ крестьянина от представлений о Муравии как стране «мужицко­го, хуторского, собственнического счастья» и обрете­ние Муравии как страны свободного труда, братского чело­веческого единения.

В «Стране Муравии» на первом плане социальные вопро­сы новой жизни. Автор вместе с героем заинтересованно присматривается к устройству колхозного хозяйства. И вывод один: «Все – не в шутку, все – всерьез. Для жизни – в самый прок». Общий свободный труд приносит радость, достаток, утверждает добрые и справедливые человеческие отношения. В «Василии Теркине» эта же жизнь будет показана «изнут­ри» как фактор, сформировавший личность. Все лучшее, что видит Твардовский в русских воинах и их отношениях, он вводит в «Книгу про бойца». Для каждого солдата жизнь того, кто рядом, - главная ценность, а его человеческие качества: ум, смекалка, честность, воинский опыт, храбрость, способность к полной самоотдаче ради другого, ради общего дела, Родины - те истинные критерии, которые определяют отношение к нему.

Давно прижившееся в армии, обычное для русского сол­дата и даже офицера других войн и времен, ставшее бытовым обращение «брат», «братцы», только в последней войне об­рело вполне конкретное, точно соответствующее смыслу этого слова наполнение. Поэту дорого всякое свидетельство брат­ских отношений, оно крепко западает в душу, отражено им в записях фронтовых тетрадей, в тексте поэмы. Вот некото­рые примеры. Из записей: «Запомнилось на всю жизнь: ве­зет боец раненого. Лежит он на санях на животе, протянув вперед темные, окоченевшие, должно быть, руки, и тихо не­выразимо жалостно стонет. Как собака, пусть и недопусти­мо такое сравнение. А возчик подчмокивает на лошадь, по­дергивает вожжами и как будто бы сурово и даже недоволь­но к лежащему: «Больно говоришь? Руки, может, замерзли? Сказал бы, что замерзли. Я вот тебе рукавички дам. Дать? А то возьми. Они с руки - теплые. Возьми, слышь...»; из поэмы: бойцы похоронной команды, подобрав­шие Теркина, к нему:

Что ж ты, друг, без рукавички?

На-ко теплую, с руки.

Из записей: «Еще, помню, шел довольно быстро танк, и на нем лежал один легко раненный боец, обнимая сверху двоих, по-видимому, тяжелых, придерживая их»;из поэмы:

Шла машина в снежной дымке,

Ехал Теркин без дорог.

И держал его в обнимку

Хлопец - башенный стрелок,

Укрывал своей одежей.

Грел дыханьем. Не беда,

Что в глаза его, быть может,

Не увидит никогда.

Свою принадлежность к солдатскому братству чувствуют и признают и полковник, и генерал. Разговаривая с Теркиным, тот и другой с полным моральным правом обращаются к нему «брат»:

Молодец, – сказал полковник, –

Молодец! Спасибо, брат;

Вот, брат, значит, ты какой.

Богатырь. Орел. Ну, просто –

Воин! – скажет генерал.

К фронтовому товариществу присоединяется и автор, утверждая теркинское в качестве своего, и свое доверяя Тер­кину. За автором поэмы стоит сам Твардовский, который в 1945 году в очерке «Гори, Германия!» об­ращается к фашистской Германии со словами: «Не хочу и не стану прощать, что ты сгубила стольких моих близких и далеких, незнакомых, но дорогих людей моего великого братства».

В общем солдатском братстве есть место и читателю, при­чем не только тому, который является героем произведения и наравне со многими может быть назван нарицательным именем «Теркин», но и тому реальному человеку, к которому обращена поэма и которому открыт «доступ» в нее. В ответ на обра­щение автора к читателю в поэме «Друг», «Брат», чита­тели-бойцы в своих письмах назовут поэта: «Брат-товарищ», «Милый брат».

Чувство братского духовного родства с теми, кто рядом, со всем воюющим народом делало доступным для поэта, для любо­го человека ощущение самого высокого и полного человече­ского счастья. Счастья на глазах у смерти. О необычности испытанного пишут Твардовскому воины: «Не хочу говорить о том, что для нас было фронтовое товарищество, фронтовая жизнь – Вы это сказали лучше всех нас... Конечно, в мирное время писать хорошие стихи гораздо труднее – и не потому, что сюжеты менее выигрышные или менее «героичные», – но, по-моему, потому, что у самого поэта нет того подъема чувств, что были на фронте. Связанность смертью искусствен­но не вызовешь», – пишет А.И. Блинов. Осмысли­вая товарищество, братство в качестве вдохновляющей силы, он видит и главное основание для его формирования: «свя­занность смертью». Но не только это объединяет людей. У них есть общая любовь - Родина большая и родина малая, об­щее чувство ответственности «за все на свете». В этой вой­не как войне освободительной лично заинтересован каждый воин, у каждого отняла она добрую мирную жизнь в своем доме, в родном и милом с детства краю, а у иных и этот дом, и этот край, и всех, кто близок и дорог.

У советских солдат-братьев одна мать – Родина, в каж­дой русской женщине они готовы видеть родную мать: